Читаем без скачивания Секрет покойника - Том Харпер

Рядом жужжит муха и садится ему на нос. Рядом с гробом на табурете сидит раб. В руках у него страусово перо, чтобы отгонять мух. Я смотрю на это перо и словно прозреваю. Неожиданно до меня доходит, что лежит передо мной.

Это восковая кукла.

Слез, которые только что застилали мне глаза, как не бывало. Я ощущаю себя одураченным. Ну, конечно же! Разве они стали бы выставлять напоказ настоящее тело! Ведь Константин умер месяц назад. Никакое бальзамирование не способно сохранить облик покойника, так сказать, свежим. Тем более в такую жару. Теперь, когда я вижу это со всей очевидностью, мне становится неловко, что я позволил себя провести. От солнца одна щека размягчилась и опала, как будто с покойником случился удар. Парик, призванный заменить настоящие волосы, слегка съехал набок. Вот каков он теперь. Человек, который когда-то жил и дышал; человек, которого я знал — его больше нет. Для прощания с народом выставлена облаченная в императорские одежды статуя.

Толпа напирает сзади, подталкивая меня, заставляя идти дальше. Я шепчу молитву — нет, в память о моем друге, а не этой восковой куклы, и уступаю место у гроба следующему. Я задыхаюсь, поскорее бы уйти отсюда! Я тороплюсь к двери, в длинной аркаде, которая ведет в город. На улице все те же толпы. Люди переговариваются вполголоса, дворцовые чиновники раздают прождавшим долгие часы горящую пищу.

Но даже сквозь толпу я замечаю какое-то движение. Чувствую на себе чей-то взгляд. Чьи-то глаза наблюдают за мной.

И вот наши взгляды встретились. Он отворачивается, сделав вид, будто меня не заметил. Но я не позволю ему просто так уйти. Я проталкиваюсь сквозь толпу. Чем ближе к воротам, тем сильнее она давит со всех сторон. Я почти теряю его из вида. У-ф-ф, наконец ворота остаются позади, и я могу ускорить шаг. Он ковыляет впереди, правда, без палки — сгорбленная фигура в синем плаще. Несмотря на жару, капюшон низко натянут на лицо. Через двадцать шагов я догоняю его. Он понимает, что ему от меня не уйти. Слыша мои шаги, он останавливается и оборачивается ко мне.

Капюшон сползает ему на плечи. Это Астерий Софист.

— Что ты делаешь?

— Приходил отдать дань уважения Августу, — отвечает он. Начинает смеркаться, глубокие морщины на его лице как будто прочерчены черными чернилами. — Как величайшему христианину после Христа.

— Сейчас, когда все закончено, полагаю, что тебе тяжело.

— Это для тебя все закончено, для нас все только начинается.

Я сгораю от любопытства.

— Расскажи мне про Симмаха. И про Александра.

— Их обоих больше нет.

— Тогда расскажи мне про Евсевия. Что произошло тогда в застенке во время гонений? Скажи, тебе было обидно, что на тебя взвалили вину за его предательство? Больно ли было видеть, как он возносится к вершинам церковной власти, что он обласкан императором, в то время как тебе самому было запрещено даже переступать порог церкви?

Похоже, я попал в цель. На мгновение его лицо искажает страдальческая гримаса.

— Александр это знал, — продолжаю я. — Симмах это знал. Но они были не единственными. Это знает и кто-то еще и готов дать показания.

— Ты понятия не имеешь, о чем ты говоришь.

— Неужели?

Видно, что он колеблется. Затем в его глазах вспыхивает недобрый огонек.

— Пойдем со мной.

Очередь к гробу Константина ничуть не стала короче. Мы проталкиваемся сквозь толпу и, пройдя по улице, сворачиваем в сады рядом с ипподромом. У нас над головой последние лучи солнца отражаются от бронзовой квадриги, венчающей его северный конец. Астерий бросает в мою сторону хитрый взгляд.

— Гонения меня никогда особенно не волновали. В отличие от Евсевия. Но Евсевий склонен к панике. Именно поэтому они и подобрались к нему.

— Подобрались к нему?

— В тюрьме.

Своей честностью он сразил меня наповал.

— Так это правда?

— То, что Евсевий выдал семью христиан, а я взял на себя вину, чтобы выгородить его? — Астерий пожимает плечами, как будто только что сказанное им ему безразлично. — Александр никогда бы ничего не доказал. Дряхлый епископ, который полагается на показания бывшего гонителя? Этим бы он лишь подорвал последнее доверие к себе. Как ты себе это представляешь? Что он пришел бы на епископские выборы на пару с Симмахом? Да Евсевий одержал бы победу без всяких выборов!

Последние несколько месяцев я как будто провел в гробу. Откровенность Астерия подобна буре, срывающей крышку с моего добровольного затворничества. Меня охватывает опасное возбуждение.

— Но ведь Евсевий все равно убил Александра. А затем Симмаха, который мог бы подтвердить его слова.

Астерий бросает на меня презрительный взгляд.

— Ты хочешь знать, почему мы убили Симмаха? Что ж, я скажу тебе. За неделю до своей смерти Симмах дважды наведывался во дворец. Хотел поговорить с Августом, а когда получил отказ, то начал странно себя вести. Говорил такие вещи, какие было бы куда разумнее оставить при себе.

— Про Евсевия? — Впрочем, я сам знаю, что это не так. — Или что ему известна правда про смерть Криспа?

— Я бы не стал произносить это имя вслух. — Астерий даже покосился по сторонам. Между деревьями, негромко переговариваясь между собой, люди прохаживались целыми семействами. — Пусть Константин теперь лишь восковая фигура, но его сыновьям, как когда-то и ему самому, вряд ли захочется, чтобы им напоминали об этом.

Астерий останавливается у пьедестала знаменитого олимпийского возницы Скорпа. Тот стоит, широко расставив ноги, с плеча свисает кнут. Астерий поворачивается ко мне. Глаза его сверкают злорадным огнем.

— В ящичке, что принадлежал Александру, Симмах обнаружил нечто такое, что на протяжении десятка лет было спрятано с глаз подальше. Нечто такое, чего не знал даже сам Август.

Он явно ждет, что я попадусь на его крючок. Сил сопротивляться у меня нет.

— И что же это такое?

— Ты ведь знаешь, что случилось с Криспом? — он якобы сочувственно кладет мне на плечо культю. От его прикосновения меня передергивает. — Ну, конечно же, знаешь. А потом бедная Фауста в бане. Тебе когда-нибудь приходило в голову, пока на твоих глазах уничтожалось императорское семейство, зачем она это сделала?

Мне становится трудно дышать, как будто грудь мне сжимает железный обруч.

— Она хотела, чтобы трон унаследовали ее сыновья, — говорю я.

— Разумеется, но кто вложил ей в голову эту идею? Кто помог ей подделать документы? Кто нашел христиан среди ее телохранителей, которые были готовы подтвердить, что они участники заговора Криспа, и даже принять ради этого мученическую смерть?

— Кто? — спрашиваю я сдавленным шепотом.

Наверно, потому, что руки у него обрублены, Астерий имеет дурную привычку стоять гораздо ближе к собеседнику, чем это было бы приятно. Я едва ли не кожей ощущаю клокочущий в нем гнев. Голова его закинута назад, как у птицы. Он ждет, когда я догадаюсь сам.

— Ты?

По его лицу расплывается омерзительная улыбка.

— Крисп терпеть не мог Евсевия. Через три месяца после Никейского собора Крисп добился, чтобы Евсевия сослали в Трир. Мы знали, что пока Крисп жив, ему оттуда никогда не вернуться. А если Константин выполнит обещание и сделает Криспа Августом, то Евсевию прозябать в Трире до конца его дней.

— Мы?

— Евсевий и я. Главным образом я. Потому что Евсевий был уже за тысячу миль отсюда. Зато у меня во дворце имелся союзник.

Фауста? Вряд ли. Из того, что он только что сказал мне, это должен быть кто-то другой.

И тут до меня доходит. Я вспоминаю носилки, покидающие церковную службу Евсевия. Гордые павлины, вышитые на пурпурных занавесках. Евсевий выдающийся человек, и его ждет блестящее будущее. Затем я вспоминаю потеки пудры на морщинистом лице, седые волосы, поблескивающие на золотом гребне. Ты знал, что Август когда-то хотел сделать меня твоей женой?

— Сестра Константина, Констанциана.

Улыбка делается еще шире. Он упивается моей растерянностью.

— Она всегда была образцовой христианкой, в отличие от брата. И она изо всех сил пыталась любить Константина. Возможно, она простила ему убийство ее мужа Лициния, но убийство сына — никогда! Это было выше ее сил. Ей требовалось отмщение: супруг за супруга, ребенок за ребенка.

— И ты ее в этом поддерживал?

— Ее духовником был Евсевий. Ее верным советчиком. Когда Крисп добился его ссылки, Констанциана обратилась ко мне. И я понял, как вместе мы можем добиться наших целей.

— Мне казалось, ваш бог проповедует мир и милосердие.

— Порой, чтобы выполнить волю Господа, мы вынуждены идти на страшные вещи.

С какой легкостью он, однако, находит всему оправдание! Впрочем, за его словами чувствуется боль, глубокая, до самой кости, рана. Руки трясутся в пустых рукавах. На какой-то миг меня посещает — нет, даже не мысль, а скорее чувство, — что он заслуживает сострадания за все те мучения, что выпали на его долю. Но только не за то, что он сделал.