Читаем без скачивания Костры Фламандии - Богдан Сушинский

– Кто вас поставил сюда?! – рванулся к ним с оголенной саблей Сирко.

Монахи не ответили. Они невозмутимо продолжали стоять в тех же позах, опираясь на рукояти мечей, уткнутых остриями в розоватый мрамор крыльца.

– Я спрашиваю: кто вас поставил сюда?! – уже совершенно вышел из себя полковник.

 Ни слова не понимая из того, что он выкрикивал, монахи, словно по команде, отсалютовали ему мечами и, взяв их за лезвия, осенили крестообразными рукоятями, будто крестами.

– Простите, вы и есть тот самый граф д’Артаньян?

– Можете не сомневаться в этом. Клянусь пером на шляпе гасконца.

– Позвольте представиться: лейтенант Генхоф.

– Тоже саксонец? Порой начинаю сомневаться: я все еще во Франции или уже в Саксонии?

– В общем-то, я из Померании, – замялся лейтенант, не понимая, почему в нем заподозрили «тоже саксонца».

Генхофу было под тридцать: худощавый, бледнолицый, он скорее сошел бы за оркестранта или адвоката, поскольку просматривалось в нем – в облике, в блеске глаз – что-то отрешенно-богемное. И ни офицерский мундир, ни даже опоясывающий весь подбородок шрам, не оставлявший сомнения в том, что он начертан шпагой или саблей, не делали Генхофа настолько воинственным, чтобы признать в нем прирожденного воина.

– Надеюсь, я не посягнул на ваш померанский патриотизм, спутав его с саксонским?

– Я бы даже не стал уточнять своего происхождения. Не в этом дело. Я случайно услышал ваше имя. А мне как раз предстояло искать вас.

– С чего вдруг?

– Видите ли, я служил в одном полку германских рейтар с бароном фон Вайнцгардтом.

– Ну, с бароном фон Вайнцгардтом?! – рассмеялся д’Артаньян. – Тогда вам очень повезло. Храбрейший воин Саксонии, умудряющийся в память о каждой битве оставлять себе по воинственной отметине. По его ранам когда-нибудь будут изучать всю эпоху Людовика XIV. Он что, где-то здесь? В очередной раз получил ранение на поле боя?

– Его, как вы уже могли бы догадаться, нет, – как-то слишком уж сурово, даже для померанца, ответил лейтенант.

– Надеюсь, в этот раз обошлось без раны? Ему не повезло: в этом штурме Дюнкерка он не участвовал. Кстати, я слышал, будто барон собирался оставлять службу и возвращаться в свою Саксонию.

– Святая правда, – французские слова лейтенант произносил довольно правильно, но на германский манер, поэтому они получались резкими, отрывистыми, неправдоподобно грубыми. – У барона было такое намерение. До конца контракта ему оставалось служить ровно неделю. Вот только на сей раз рана оказалась смертельной.

Д’Артаньян отрешенно взглянул на лейтенанта. Тому показалось, что мушкетер просто-напросто не понял, что он сказал. И померанец повторил. Все. Почти слово в слово.

– Господи, я воспринимаю вашу весть так, словно речь идет не об офицере. – Наконец опомнился д’Артаньян. – Будто даже допустить не могу, что рано или поздно лихие штурмы и «счастливые» ранения барона могут закончиться прискорбной вестью, принесенной одним из его друзей.

Оба молитвенно помолчали.

– Но, как я понимаю, погиб лейтенант Вайнцгардт не под стенами Дюнкерка. Где же тогда?

– Два эскадрона перебросили на побережье. Он был тяжело ранен в стычке где-то между Дюнкерком и Кале. Даже не знаю, где именно. Я ведь в составе этих эскадронов не был. Зато потом почти сутки провел у его постели в госпитале. Перед смертью барон пришел в себя.

– Он говорил что-либо о своей сестре?

– Подождите здесь несколько минут. У меня мало времени. Потом все поймете.

Их разговор происходил на окраине небольшого скверика, прилегающего к зданию, где размещалась ставка главнокомандующего. Оставшись один, д’Артаньян приметил неподалеку скамеечку, вырубленную из ствола дерева, лежащего на двух старых, источенных муравьями пнях, и присел на нее.

Генхоф появился минут через десять, неся в руках драгунский палаш и небольшую кожаную сумку.

– Я понимаю, что это обременит вас, господин граф, но такова воля лейтенанта фон Вайнцгардта. Этот палаш и сумку он просил передать баронессе фон Вайнцгардт, своей сестре.

– Лилии Вайнцгардт, – скорбно кивнул д’Артаньян.

– В сумке – деньги, личные вещи, словом, все солдатское состояние барона. И письмо, адресованное вам.

– Он успел продиктовать?

– Что вы?! В его-то состоянии! Это письмо баронессы.

– Так чего же вы сразу не сказали?!

– Собственно, небольшая записка. Баронесса прислала ее вместе с письмом брату. Однако барон не успел передать ее вам, что и просил великодушно простить ему.

И вновь несколько минут они простояли в молчании, глядя каждый себе под ноги, в свое «никуда». Это были минуты мужественного прозрения воинов, отчетливо понимающих, сколь призрачны их будущее, их судьбы, но твердо решившие не искать спасения на обочине дорог, предначертанных им свыше.

– Палаш он просил повесить в родовом зале Вайнцгардтов, на оружейной стене, среди доспехов своих предков. Это оружие служило еще отцу барона. Очевидно, вы настолько близки с баронессой, что?..

– Не будем об этом, – сухо пресек его любопытство д’Артаньян. – Достаточно моих заверений, что последняя воля барона будет исполнена.

– В таком случае честь имею кланяться. Думаю, ни у кого, кто знал барона фон Вайнцгардта, не возникает сомнений в том, что на вечном пиру за столами Вальгаллы[25] он окажется среди достойнейших.

– Что выглядело бы вполне справедливо.

Попрощавшись с Генхофом, лейтенант д’Артаньян сразу же достал письмо баронессы. На украшенном золотистыми вензелями листике с гербом баронессы было всего несколько строчек:

«Боевые трубы саксонцев уже давно трубят на башнях замка Вайнцгардт. Надеюсь, в скором времени вы сможете услышать их. Если для того, чтобы вы оказались в Германии, нужно затеять войну с Францией и проиграть ее, придется затеять и проиграть. Но лучше вы прибудьте к нам гостем. Ведь кто-то клялся пером на шляпе гасконца, что обязательно навестит Вайнцгардт…»

Когда Сирко, Гяур и сопровождавшие их казаки подъехали к зданию ратуши, там, в окружении нескольких офицеров, уже стоял испанский генерал. С покорным смирением он держал в руках громадный ключ от крепостных ворот.

– Вот уж не думал, что когда-нибудь придется принимать ключ от французской крепости из рук испанского генерала, – задумчиво молвил Сирко.

– Казаки под Дюнкерком – это само по себе интригует, – согласился князь. – Странно, зачем генералу понадобилась эта церемония? Насколько я помню, вы на ней не настаивали.

– На кой черт? Когда крепость в моих руках, ключи мне ни к чему. Появился бы он со своим ключом ночью… Сколько голов казачьих нам удалось бы спасти.