Читаем без скачивания Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть - Айдын Шем

Когда поезд приблизился к станции Джанкой, Камилл принял своеобразное решение. Он сошел с поезда, переобулся в кеды и, закинув рюкзак за спину, пошел по Крыму пешком.

Оказалось, что не вся древняя степь распахана, что еще есть в Крыму земли, не тронутые дурным плугом. Камилл шел по ковыльной целине, по чернозему, и тонкая корка на почве похрустывала под его подошвами, будто бы земля была полита хрупкой глазурью, изготовленной из черного сахара. Эта земля была единственным достоянием его народа. Прах предков навечно упокоился в этой земле, здесь время не стерло еще следов, оставленных плугами прадедов, на этой земле еще сохранились, впрессованные временем в нижние ее слои, отпечатки копыт аргамаков и карабаиров, на которых отважные татарские воины мчались за Перекоп, чтобы побить агрессора или наказать предателя, чтобы добыть славы в бою и промыслить боевых трофеев.

Недобрые мысли роились в голове Камилла, который знал, что ежели сейчас ему повстречается милицейский патруль, то, как татарина, родившегося на этой земле, на него наденут наручники и хорошо, если выдворят за пределы «Крымской области», а не то еще прикончат да и зароют в овраге.

 От сознания своей беспомощности перед торжествующим на его родине злом у него бешено билось сердце, вызывая тошноту и головокружение. «Ртуть, только эта чертова красная ртуть!», - шептал он.

Но защитные силы разума скоро переместили его чувства в другую реальность, в которой то, что он шел сейчас по крымской степи как изгой, как тать, пробирающийся тайком, казалось невозможным. В той реальности, в которую погрузилось его сознание, он был князем своей Отчизны, вокруг него были его гордые сородичи, умелые воины, умные дипломаты, справедливые правители. Седла на лошадях были великолепны, сабли было отличной ковки, обмундирование было замечательно пригнано, удобно и практично подтянуто. Где они, эти лисьи треухи, развевающиеся полы кафтанов – только продажные дешевки-историки могли нафантазировать такую расхлябанность в своих повествованиях и изображениях.

Да, все было в рамках тогдашних международных отношений - с соседями то дружил Крым, то воевал их, принуждал к выплате репараций и ежегодной дани. А такого, чтобы обманом присоединить, обещать покровительство, ограбить и разорить города и села, изгнать народ - такого история Евразии не ведала до той поры, пока не возросла на ее просторах Империя, прозванная позже Империей Зла…

Камилл с болью в сердце возрождал в памяти столетия славы своего народа. Но что поделаешь, судьба людей и государств подобна вращающейся лестнице – сегодня наверху, а завтра вновь внизу. Что для истории несколько сот лет! Ход истории нельзя остановить, и всякая мощь угасает, меркнет слава, чтобы со временем возродиться снова.

Камилл шагал по древней своей земле, вдыхал ее воздух, крымское солнце палило его, разглаживались морщины на лбу, и уже вместо исторических переживаний его стало занимать созерцание окружающих мирных картин, однако некоторая спутанность сознания оставалась. Вот проскакал на деревенской кляче белобрысый мальчишка лет двенадцати, и Камилл вспомнил, как в далеком отсюда Узбекистане он впервые в таком же возрасте взобрался на такую же клячу. И вдруг осознал, глядя на хлеставшего круп лошади мальчишку, что, видимо, неподалеку появилось жилье. Выскочила откуда-то рыжая собака, которая даже не залаяла, а удивленно воззрилась на чужого человека - посторонние люди редко появлялись на степном хуторе, который завиднелся справа от шествующего по целине татарина.

Жил на хуторе с женой хохлушкой русский Иван, которого в округе все звали Иваном Хохлом, да и сам он так представлялся посторонним, будто то была его фамилия. Поселился Иван у степного оврага давно, еще молодым и с молодой еще женой да с малой дочерью. Сейчас дочь работала в Харькове, а к нему отсылала на лето сорванца-внука, который и прибыл только вот вчера, и по такому делу зарезал Иван нынче овцу.

- Оставайся, сейчас хозяйка потроха жарить будет, - сказал он Камиллу, после того как напоил его холодной колодезной водой.

Камилл поглядел в степь налево, направо, оглянулся назад, потом ответил хозяину:

- Поллитру надо бы раздобыть…

- Так где ее тут раздобудешь, - рассмеялся хозяин. – Да ты не журись, самогонка найдется! Пьешь самогонку-то?

Иван изучающе глядел на гостя из-под растрепанных седых бровей. Был он бородат и бос, в серой рубахе поверх таких же штанов - ну прямо мужик с картины из Третьяковки!

- А чего ее не пить-то? - бодро и приноровясь к говору хуторянина ответил Камилл, который не был таким уж любителем выпить, кроме как по случаю и с друзьями. Сейчас хотелось дербалызнуть - по причине смуты душевной.

Застолье прошло не шумно, но достойно. Мужчины пили за каждого из присутствующих, за ближних, за Крым и за то, чтобы не было войны. Закуска была вкусна и обильна, поэтому хмель не брал. Уже можно бы и не наливать, но засоленные в дубовой бочке по татарскому рецепту помидоры и огурцы очень уж хороши были, и пили уже под незамысловатое:

- Ну, давай! Будем!

Потом потянуло вздремнуть, пристроились тут же под вишнями, на сене, а Одарка заботливо подсунула им под щеки сложенные вязаные телогрейки.

Проснулись подгулявшие часа через два, прошлись по огороду и уселись на пригорке под черемухой покурить.

А небо, между тем, затянуло серыми тучами, только на далеком, видимом с пригорка горизонте, еще голубела полоса.

- Заходите до хаты! Мабуть гроза буде, вон яка хмара! – окликнула мужчин хозяйка, когда на полностью затянувшемся горизонте замелькали отблески далеких беззвучных молний.

Зашуршало где-то не близко, потом накативший ветряной вал обрушился на бугор, где росли кусты черемухи, скатился с него на ячменное поле, катком пронесся по колосьям, пригнув их к самой земле, и вдруг наступила тишина. Стало стремительно темнеть - это тот самый ветряной вал взмыл под небеса и своей возросшей мощью нагромоздил друг на друга облачные пласты, в которых застревал солнечный свет. Над затихшей степью вдруг завился легкий ветерок, принесший какие-то белые пушинки, и округу наполнил особый предгрозовой аромат, знакомый Камиллу еще с детства и который он никак не мог сопоставить с запахами цветов и трав крымской земли - то была, должно быть, усложненная смесь этих цветочных ароматов, разбавленная с испарениями почвы, уже где-то политой небесной влагой, и, главное, с добавками озона и еще других, рожденных небесным электричеством молекул.

Недолго невинный ветерок оставался хозяином пространства между тяжело нависшими тучами и землей. Пришло первое холодное дуновение, потом движение воздуха на несколько секунд полностью прекратилось. С неба стали падать редкие, но крупные капли, как признак неизбежности ливня. Камилл и хозяин, со смехом подгоняя друг друга, поспешили под навес. Миновало еще две-три минуты, сверкнула молния, ужасающий треск грома заставил людей вскрикнуть, и внезапно все пространство оказалось пронизанным плотными ливневыми потоками, которые прижали насыщенный ароматами приземной воздух к грунту, загнали его в поры чернозема, тем самым облагораживая почву и увеличивая ее плодородную силу.

Шум низвергающейся небесной воды не мог заглушить раскаты громов, которые следовали друг за другом без передышки, но которые уже не тревожили сидящих под навесом мужчин, а, напротив, рождали в их душах необъяснимое веселье. Только тетка Одарка притулилась, напуганная, в сторонке и, мелко крестясь, беззвучно шептала молитву. Пацаненок Митька поглядел на бабку и, отойдя от нее, сел рядом с дедом, реагируя на каждый особо яркий блеск молнии и удар грома нервным хихиканьем.

Гроза длилась еще полчаса и поднадоела скрывающимся от нее под навесом людям. Даже тетка Одарка перестала бояться и занялась чем-то по хозяйству.

- Хорошо ты дом поставил, на отдельном бугре, - произнес Камилл, глядя, как дождевая вода стекает с наклонного притоптанного двора. – Глядеть приятно, как потоки дождевой воды протекают ниже плетня.

- Да, но огород сильно затопило, - огорченно заметил хозяин.

Дождь прекратился, тучи отплыли на восток, горячее уже крымское солнце быстро высушило двор. Но деревья и кусты еще долго хранили дождевую воду, которая при порывах ветерка мелкими каплями падала на землю – будто кто-то горсть пшена разбрасывал.

День клонился к вечеру, да и трава в степи была сильно мокра. Поэтому Камилл остался ночевать на хуторе. До сна еще выпили и закусили, потом хозяйка постлала гостю постель на лавке в хате, но Камилл выказал желание спать на сеновале, благо, что на степь, остывшую во время грозы, накатил под вечер теплый воздух.

- Одарка, дай гостю тулуп и одеяло, - велел Иван жене.

Гость и хозяин, прихватив грузный овчинный тулуп и набитое овечьей же шерстью стеганое одеяло, вышли во двор.