Читаем без скачивания Рассказ о брате - Стэн Барстоу

Мать слегка приоткрыла дверь и проговорила в образовавшуюся щель:

— Вы что мне, всю ночь будете разговаривать? Пора утихомириться. Отца разбудите, и будет скандал. — И не ожидая ответа, тихо закрыла дверь.

— Гаси свет, — сказал Гарри.

Больше они не разговаривали. Уилф забрался в свою постель и вытянулся под одеялом спиной к Гарри. Он услыхал, как чиркнула спичка: тот зажег еще одну сигарету. Догадаться, о чем думает, нетрудно. А Уилф думал о себе. В этот вечер он принял решение.

Зябким январским утром он шел по поселку к шахте. На траве и оголенных колючих ветвях живой изгороди лежал иней. Вдоль дороги тянулся террикон номер один, лежал, словно гигантское темно — серое спящее чудовище; в утреннем тумане вдали проступали мягкие очертания лесистых холмов. Индустриализация, прокатившись по Райдингу, мало затронула Бронхилл и соседние поселки, единственной причиной существования которых был уголь. Груды кирпича, надшахтные постройки, терриконы, как шрамы на лице, безобразили ландшафт, который тем не менее мало изменился с тех пор, как несколько столетий назад королевским указом земля здесь была поделена на поместья для наиболее отличившихся дворян. Теперь уголь здесь король. Люди, что добывают его, считая себя хозяевами земли, неизменно выбирали в парламент кандидата лейбористской партии, выказывая тем самым свое презрение к феодальному прошлому.

Королевские привилегии недолговечны, а непостоянство наследников известно всем. Между тем уголь был требовательным хозяином, он брал страшную дань. Однажды ночью, в июне 1946 года, приглушенный рокот и гул подземного взрыва вывел Бронхилл из сна. Утром в поселке насчитали девятнадцать вдов, тринадцать детей лишились отцов, причем шесть ребят из класса Уилфа. Молодая учительница из приезжих, недавно закончившая колледж, попыталась было начать урок, но, увидев растерянные детские лица, заплакала и выбежала в коридор. В поселке, где все или работают на шахте, или обслуживают шахтеров, где все друг с другом переженились и образовали разветвленные семейства, гибель двадцати семи шахтеров касается всех. Если среди погибших не было твоего отца, то был отец лучшего друга, брат или дядя; не погиб твой муж, так погиб муж дочери или сестры. В нескольких семьях трагедия была такой чудовищной, что не умещалась в сознании: у Вильямсонов с Улицы Сайк — терес погибли и отец, и оба сына. Тела десяти шахтеров вытащить на поверхность так и не удалось: они остались погребенными в галерее. Был ясный летний день, три оркестра с трех рудников играли «Чти господа» и «Ближе к тебе, мой боже», трубы сияли на солнце, плакали женщины в этот час общего горя.

Уилф пересекал улицу, направляясь к аллее, которая кратчайшим путем ведет к шахте; сзади послышался голос, от которого Уилф внутренне застонал.

— Привет писателям! Устроился на Би — би — си и думаешь, можно не узнавать старых друзей?

Уилф остановился и слегка повернул голову: его нагонял Артур Райдер. Не подождать нельзя: явно идут в одном направлении. Но, слава богу, до шахты уже рукой подать, не придется долго терпеть общество Артура.

— Привет, Артур, — Уилф прикинул, удалось ли ему придать своему голосу оттенок сухости.

Но Артур широко улыбался, словно Уилф встретил его как закадычного друга.

— Ну что, написал что‑нибудь новенькое? — Застывшая улыбка, казалось, защищала его от враждебного мира.

— Взгляни в библиотеке на фамилию Сомерсет Моэм. Мой псевдоним, — сказал Уилф.

— Ха, ха — ха, — Артуру понравилась шутка. — А что, неплохо. Надо запомнить.

Ну конечно же, сейчас он начнет высказывать свое мнение о радиопередаче, критиковать рассказ или то, как его читали, и придется слушать, изображая заинтересованное внимание, хотя на самом деле Уилф ни в грош не ставил мнение Артура ни по этому, ни по какому другому вопросу. Но ему повезло.

— Жаль, не удалось послушать, — объяснил Артур. — Открылся новый зал для бинго. Успех — потрясающий. Народу полно. Там одна баба, я думал, она пас, а она выжидала последний ход, чтоб выиграть десять фунтов. Вот так. Ты давай приходи.

— Да я не люблю бинго, — сказал Уилф. — Я предпочитаю «змейки и лесенки».

Они шли рядом вдоль живой изгороди, Артур не переставая говорил о чем‑то, а Уилф думал о том, почему с трудом выносит этого человека, в то время как другие без особого труда его терпят. Именно терпят, в этом Уилф абсолютно уверен, за исключением, конечно, матери, овдовевшей среди других шахтерских жен в сорок шестом и воспитавшей своего единственного сына в атмосфере непрестанной любовной заботы, да еще бледной, толстогубой девицы, которая вышла за него замуж и вскоре одарила болезненным и крикливым ребенком; Артур, обуреваемый родительской гордостью, каждое воскресенье катал его по улицам поселка в новенькой коляске за двадцать пять фунтов. То был сверкающий галеон из хромированной стали, покрытый блестящей светло — серой краской, на высоких колесах, пригодный разве чTo наследнику престола, и уж, конечно, клерку Артуру такая коляска была явно не по средствам. Одна из причин, по которой Артур вызывал в Уилфе раздражение, возможно, даже основная причина неприязни, состояла в том, что оба они были будто посторонними в поселке, но если сам он сознавал это, то Артур — нет. Артур с его аккуратным хохолком, воскресными прогулками с колясочкой в нарушение всех привычек местных отцов семейств, Артур, непьющий и некурящий, расцветающий в обществе пожилых дам, не посещающий местных пивных и шахтерского клуба, разве что по большим праздникам, Артур, не замечающий снисходительного отношения к себе со стороны мужчин, которые много работают, много пьют и говорят все начистоту, пьяны они или нет, но, конечно, в особенности когда на вечер припрячешь несколько бутылок пива, Артур, набивающийся всем в друзья, неважно, могут его переварить или нет, он был счастлив, как бывает счастлива наседка, которая весело кудахчет у себя на дворе.

— А что, за пьесы на Би — би — си хорошо платят? — спросил Артур голосом, в котором сквозило одновременно и любопытство, и желание не обидеть: а вдруг Уилф не захочет обсуждать этот вопрос?

— Да это была не пьеса. Рассказ, — сказал Уилф.

— Ну да, но ты меня понимаешь.

Несомненно, подумал Уилф. Так какого ж черта спрашиваешь? Не знаешь разницы между рассказом и пьесой? Тебе дали возможность закончить классическую школу, а это значит, что ты не просто должен уметь правильно рассчитать шахтерам зарплату или с умом сыграть в бинго, а должен знать кое‑что еще.

— Не сказал бы, что платят особенно щедро, — ответил Уилф. — Но все‑таки по сравнению с этим наша недельная зарплата кажется ничтожной.

— Так если писать по рассказу в неделю, можно не считать чужие деньги, а начать считать свои?

— Точно.

— Да, но тогда ж потеряешь страховку, — сказал Артур.

— А, ну да.

— Помню, когда мне предложили поступить в классическую школу, мать сказала — иди, хоть мне и тяжеленько учить тебя еще два года, от этого вся жизнь изменится. Будешь ходить на службу в чистом костюме, получать не получку раз в неделю, а месячный оклад; Я часто вспоминал ее слова. Бывало, сидишь за уроками, а так гулять хочется.

— Ну и что из этого вышло?

— Да все правильно, — серьезно ответил Артур.

Конечно, подумал Уилф, нельзя же винить свою мать. Его собственная мать в общем пришла к такому же выводу, а она ведь не потеряла кормильца. Сегодня выплатной день: Артур, стоя рядом с Уилфом, улыбаясь и отпуская шуточки, будет выдавать конверты с получкой в два и в три раза больше, чем у него, но шахтер есть шахтер, у него нет другой специальности, а бухгалтер может работать где угодно, это его дело, он застрахован.

— Что ты хочешь от жизни? — неожиданно спросил Уилф.

Казалось, вопрос удивил Артура: в Бронхилле беседы подобного рода были не в чести.

— Ничего себе вопросик с утра пораньше.

— Понятно, на такие темы легче говорить после пары пива, — сказал Уилф. — Но серьезно, без дураков. Ответь.

— Не знаю даже. В общем, хочу всего того, что у меня уже есть, только чтоб было побольше.

— Иначе говоря?

— Что у меня есть? Хорошая работа, жена, семья, свой дом начал складываться. Конечно, хотелось бы выиграть в тотализаторе «тройной шанс» и получить сто тысяч фунтов, но, знаешь, я на это не очень надеюсь.

— И все?

— Ну да.

— Тебя не мучает сознание, что жизнь, настоящая жизнь проходит мимо и через неделю, может, год она могла бы стать намного интересней, если только добраться до сути, понять, чего хочешь?

Артур покачал головой.

— Нет. Вообще мне кажется, мало кто об этом думает, и потом мне жаль таких людей.

Им нужно было перебраться по ступенькам через живую изгородь, Артур шел впереди, он остановился на мгновенье, оглянулся назад и сказал с легкой, насмешливой улыбкой в глазах: