Читаем без скачивания Третьего не дано? - Валерий Елманов

— Да у меня… — возмущенно начал было я, но тут же был остановлен.

— Охолонь! — приказал Борис Федорович, но, правда, почти сразу же смягчил интонации и вкрадчиво продолжил: — Сам не хочу в такое время тебя лишаться, хошь и ненадолго, одначе, яко тут ни крути, иного столь же верного человечка мне не сыскать.

— Да мне ж Стражу Верных расширять надо. Подполковник Христиер Зомме и без того который месяц один с ними мается — тяжело.

— Подполковник, — иронично хмыкнул Борис Федорович. — Почти как у казаков…

— Полки нового строя должны не только иметь новую выучку и быть одетыми в новую форму, но и иметь над собой воевод, отличающихся от всех прочих новыми званиями, — пояснил я.

— А ты тогда, выходит…

— Просто полковник, — продолжил я. — Царевич же, как первый воевода, является старшим полковником.

Вообще-то было бы лучше окрестить его генералом, но я посчитал это преждевременным. Если полковничье звание всем более-менее понятно — действительно, как еще называться, коли командуешь полком, то насчет генералов могут быть излишние вопросы.

Да и не горит оно. Тут главное — полученные юными ратниками знания, а все остальное как приложение, своего рода обертка для конфетки. Лишь бы сама была вкусной, а бумажку разрисовать можно и потом.

Но увильнуть, сменив тему, не получилось.

Тогда, чтоб царю стало еще понятнее, насколько велика моя загрузка, я решил приоткрыть кусочек тайны, заявив, что вдобавок к куче неотложных дел со Стражей Верных жду важных новостей из Кракова.

— Как раз в это время они обещали меня известить, что успели выведать. Вот приедут, а меня нет, и что тогда?

— От Варшавы до Москвы, я чаю, подале, нежели от Кремля до Углича, — усмехнулся Годунов. — Опять же вчера снежок первый выпал. Коль что важное — живо по первопутку домчат.

— Да и не сведущ я вовсе в сыскном деле. Опять-таки ни чина, ни титула, и молодой я совсем — тут кого посолиднее бы да повнушительнее, — лепетал я, лихорадочно подбирая один аргумент за другим и с каждой секундой ощущая, что все больше и больше уподобляюсь гоголевскому Хоме Бруту.

Для вящего сходства оставалось только добавить, что «у меня и голос не такой, и сам я — черт знает что. Никакого виду с меня нет».

Но «пана сотника» недавнему философу, пускай и не киевской, а московской бурсы, переупрямить не получилось.

— Я со стороны зрил, так совсем иное глянулось. Эвон яко ты про Сократа Федору сказывал, кой людишек вопрошал да мог все, что душе, угодно выпытать. Потому и мыслю, что лучшей тебя… — Годунов отрицательно покачал головой. — Коль без дыбы, без углей да без кнута истину сыскать — у боярина Семена Никитича таковских людишек нетути. — И для ясности подчеркнул, как припечатал: — Ни единого. — В довершение он развел руками. — Ты ж и без всего сумеешь выведать.

Так что неча губы дуть,А давай скорее в путь!Государственное дело —Ты ухватываешь суть?[17]

Он замолчал, на ощупь, по-прежнему не сводя с меня своих черных глаз, нашарил на столе кубок с лекарством, морщась, осушил до половины и глухо произнес:

— То не повеление тебе — просьбишка. Ентот злыдень уже и рубеж пересек. Да не токмо рубеж — грады мои один за другим к его ногам так и падают, так и падают. Худо мне, княже, а что делать — не ведаю. Войско слать? То понятно. Но иное в толк не возьму — отчего к нему не токмо простецы льнут, но и князья иные пред ним выю склоняют, вот и терзают душу сомнения — кто он?

«А действительно, почему бы мне этим не заняться?» — вдруг подумал я.

В конце концов, для успокоения его величества от меня требуется вовсе не выяснять фамилию самозванца, а только еще раз установить факт смерти царевича Дмитрия, что, по сути, является простой формальностью.

Будем считать, что у меня месячный отпуск, но с ограничительным правом отдыхать только в Угличе, вот и все.

А царь продолжал жаловаться:

— И до того я в думках своих исстрадался, что ажно в наказе Постнику-Огареву, коего я к Жигмонту послал, не токмо просьбишку о выдаче вора указал, но и помету сделал. Мол, ежели человечек сей и впрямь царевич Дмитрий, то все одно — он от седьмой жены Грозного рожден, потому незаконный, ибо у православного люда более трех раз венчаться нельзя. Вона как. А теперь помысли, насколь у меня душа в смятении, ежели я такие словеса Жигмонту отписать решился.

Я помыслил. Действительно, чтобы откровенно сознаться в таком королю соседней страны, с которой и мира-то нет — сплошные временные перемирия, тут и впрямь надо быть в жутком смятении.

И я сочувственно посмотрел на Бориса Федоровича, только теперь заметив, как разительно он переменился за последний месяц.

До этого все изменения в его внешности проходили как-то мимо моих глаз, а тут вдруг я сразу увидел и набухшие темные мешки под глазами, и изрядно углубившиеся морщины на некогда моложавом лице, и обильную седину, которой всего пару недель назад еще не было видно.

Да он после сердечного приступа выглядел куда лучше.

— А кому оные сомнения развеять? — уныло произнес Годунов. — Един ты у меня, да и у сына мово тож един. Потому и прошу подсобить.

Голос был печальный, да и вид как у побитой собаки, причем побитой неизвестно за что. Во всяком случае, взгляд у него был именно такой — тоскливо-недоумевающий. Такое ощущение, что даже лепестки алых бархатных цветов, вышитых на золотой парче кафтана царя, и те привяли.

Как еще зеленые листья возле них, уныло свесившиеся книзу, не пожелтели?

Аж не по себе стало.

Я молча кивнул, не говоря в ответ ни слова, и царь сразу оживился, на глазах повеселел и тут же, словно опасаясь, что я передумаю, сменил тему разговора:

— У самого душа болит — до того с тобой расставаться неохота, но что делать, коль иного пути нетути. Хотя, — Годунов задумчиво посмотрел на меня, — ежели до завтра сыщешь себе славную замену, токмо чтоб и верен был, и умен, яко ты, слова поперек не скажу. Более того, даже рад буду. Вот тебе и весь мой сказ.

Хитер Борис Федорович. Получается почти добровольная командировка, от которой я вправе отказаться, если… Вот только если б я внутренне не согласился, то все равно не смог бы найти достойного кандидата, да еще до завтрашнего утра, когда на дворе уже вечер.

Однако я сразу предупредил царя, что дело для меня новое, непривычное, побеседовать с каждым свидетелем предстоит вдумчиво и дотошно, не имея возможности подхлестнуть воспоминания кнутом, а действуя только на добровольной основе, так что времени на расследование понадобится не одна неделя.

Борис Федорович поморщился, но вновь еще раз утвердительно кивнул:

— Хошь и надо было бы тебя поторопить, но, боюсь, потом от твоего недопеченного каравая у меня брюхо вспучит, потому дозволяю хошь месяц, а коль занадобится, то и поболе.

Так что в числе прочих обновлял зимний первопуток и я, сидя в удобных санях, кутаясь в бобровую шубу — царский подарок и любуясь лесами, где каждое деревце батюшка Морозко успел заботливо укутать в белоснежные теплые платки.

На санях, следующих передо мной, сидели четверо здоровенных стрельцов. Эдакая силовая поддержка на случай ежели что, плюс они же — даровые носильщики.

Не мне же таскать три огромных сундука, один из которых был до половины заполнен золотыми и серебряными монетами — царь не поскупился, приказав отвесить мне тысячу рублей. В двух других, полегче, лежали личные вещи, как мои, так и трех моих спутников.

Первым из них был… Игнашка.

Получилось все непроизвольно, когда я сидел в тереме и гадал, с чего же начинать процесс предстоящего опроса. С чего и с кого. Все-таки пусть и формальность, но и она должна быть проведена на совесть.

Если бы Игнашка, как примерный ученик, к вечеру не нагрянул ко мне на очередное занятие, то я бы и не подумал о нем как о помощнике. Но он явился, и при взгляде на него меня осенило.

А чего я терзаюсь? Да, у меня нет ни малейшего следственного опыта, я не умею ни допрашивать, ни выведывать, но… вот же передо мной сидит, можно сказать, профессиональный следователь.

Правда, до этого времени у него был несколько… гм-гм… специфический профиль, но не суть. Главное, у человека имеется все то, чего нет у меня, — и необходимые навыки, и многолетний опыт «работы» по выбранной специальности.

А что у Игнашки он был не просто многолетний, но и весьма успешный, — даже спрашивать не надо. С неудачником «сурьезный» воровской народ водить компанию не стал бы.

Опять же польский язык тут знать не надо, да и публика совсем иная — ни ясновельможных панов, ни чванливой шляхты. Сплошь холопы, смерды и прочие птицы из отечественного гнезда и весьма низкого полета.

Короче, я вновь, как и в тот раз, затеял с ним беседу о житье-бытье, трудных временах и о том, как тяжко нынче людям в поте лица зарабатывать на кусок хлеба.