Читаем без скачивания Настя как ненастье (СИ) - Горышина Ольга

О том, что хозяйка одинока, Иннокентий узнал в свой второй приезд. Вынужденный. Моника ошиблась с комплектовкой заказа — уверяла потом, что совершенно случайно. Клиент заставил ее открыть при нем коробку, чтобы не возвращаться еще раз. И в этот момент позвонила мать и рассказала, что Никита вернулся в семью.

Иннокентий орал в трубку, как ненормальный, а потом выдал незнакомой женщине все, что думает про свою сестру и её муженька. Потом плавно перешёл на их с отцом аварию. Лицо у него тогда горело ещё свежими шрамами. И так, слово за слово, Иннокентий не заметил, как посвятил Монику во все свои проблемы. А у неё он только спросил про настоящее имя, уверенный, что Моника — всего лишь ник на сайте.

Тогда он очень нервничал, его трясло, глаза были на мокром месте… При выписке врачи советовали обратиться за помощью к психологу, но он тянул и вот так, случайно, нашёл себе другую терапию… Моника сказала, что таким ему за руль садиться нельзя. Он не возражал и согласился на чай.

Время было позднее. Можно было и поужинать. Он не отказался ни от чего. Только спросил, не будут ли у нее из-за него проблемы? Она так мило улыбнулась, что могла больше ничего не говорить. В постель она уложила его все так же молча. Просто подошла сзади, когда он ополаскивал тарелки от «фейри», и обняла. А он не был готов ни морально, ни физически к подобному продолжению вечера.

До аварии он не заводил постоянных девушек. Он жил между двух огней: отцом и дядей, у которых были диаметрально разные взгляды на женщин. Для одного они были святыми, для другого — шваль, которым нужны лишь деньги, и незрелый мозг племянника, подстегнутый гормонами, потянулся к дяде, который и начал скидывать ему девок на месяц, на два, не разрешая держать их при себе дольше, чтобы ненароком не привыкнуть.

И в итоге Иннокентий отдалился от отца из-за вечного осуждения с его стороны, а после аварии и своего отсутствия на похоронах вина за непослушание навалилась на сына всей мощью. Он и пошел к сестре, считая, что лишь она, такая же непослушная, поймет его боль. Он бегал по ее поручениям: то за памперсами, то за детским питанием, а вот сейчас приехал за игрушками и одеждой. Но никак не за женщиной.

Моника не слушала его слабые протесты, да и те быстро закончились, когда он остался без джемпера. Его голод, казалось, не шёл ни в какое сравнение с ее жаждой. Холодная постель прогрелась мгновенно и не остывала до самого утра.

— Сегодня все можно, — уверяла и успокаивала она парня.

Что там! Им бы все равно не хватило даже полной пачки. И сигарет тоже. Он давно столько не курил. В больнице почти бросил, а тут не удержался — взял даже женские, тонкие, с ментолом…

— Ты всегда так много куришь? — спросил он, освобождая пепельницу от окурков.

В комнате стоял туман и смрад от табака и запаха разгоряченных тел.

— Нет, только сегодня, — ответила незапланированная любовница, даже не подумав натянуть одеяло на голую полную грудь.

Он хотел спросить и про другое, но постеснялся. А потом ответ пришёл сам собой — Моника попросила его прийти ещё раз, уверяя, что ей от него ничего не надо. Кроме… Да, этого у них всегда было много. Но ведь это не всё в их отношениях? Ведь не всё? Он спрашивал себя об этом каждый раз, когда уходил из её квартиры, и не находил в душе ответа, в правдивости которого не усомнился бы.

Не всё, были ещё вкусные ужины.

— Опять поругались?

И вопросы, на которые Иннокентию не хотелось отвечать. И он не стал ничего говорить. Молча собрал посуду и отнес в раковину. Наверное, это их любовный ритуал: он моет чашки и тарелки, а она в этот момент покрывает его спину лёгкими поцелуями. А потом он вытирает о полотенце руки, поднимает их вверх, точно сдаётся в любовный плен, медленно поворачивается и остаётся тут же голым по пояс. Теперь его очередь раздевать её, но не в кухне. Он берет её за руку, но ведёт она — это её квартира, она тут хозяйка и просто разрешила ему малость похозяйничать в своей постели.

Но сегодня всё пошло не так. Моника осталась у окна, чуть приоткрытого — как раз, чтобы уходил дым от сигарет с ментолом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Лида дура, абсолютная дура, — не удержался Иннокентий, хотя не собирался говорить про ссору с сестрой.

Он прислонился к мокрому краю раковины, не заботясь о сухости джинсов, и рассказал про спектакль и Мышку, опустив лишь ту часть информации, которая касалась Насти лично и его утренней встречи с ней.

— Просто он ребёнок. Непосредственный. Вот и просит то, что хочется в данный момент, — выдохнула Моника последнюю затяжку и затушила сигарету о блюдце. — Добрый ребёнок. Он просил сказку, разве это плохо? Ему ж четыре года! Какая потом сказка… Потом начнется суровая школьная жизнь с домашками и двойками. И он же не мороженое у тебя клянчил, он просил купить сыр. И не для себя, а для маленькой несчастной мышки. Ты какой-то прямо злой дядя… Подстать мамаше. Ну, правда, котик, ну нашел из-за чего ругаться… Ну снял ты ему бабу, и что? Он счастлив, ты хороший дядя…

— Тебе смешно!

Моника действительно улыбалась.

— Господи! Ну что мне плакать из-за твоей сестры теперь?! Хватит… И вообще я её жуть как люблю. Если бы не она, ты бы ушёл и у меня никогда бы не было моего славного котика.

— Я попугай, а не кот! — огрызнулся вдруг Иннокентий на привычное обращение.

Моника улыбнулась ещё шире.

— Точно, точно. Попка-Дурак, заладил одно и то же. Отпусти сестру. Дай ей спокойно жить. Она взрослая баба и знает, что ей надо…

— Нет, не знает! — Иннокентий схватил табурет и подсел к Монике. — Этот Никита кретин, мразь, подонок…

— Он ее муж и отец ее детей. Это данность. А твоё мнение о нем засунь себе знаешь куда. Меня уже реально достало это тебе повторять в сотый раз. И меня достало ругаться с тобой из-за твоей сестры.

— А ты не ругайся! — продолжал Иннокентий зло. — Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав. А прав я, что она должна сделать аборт и начать жить без своего Никиты. Нормально жить.

— Ты так считаешь, а она так не считает. И кто дал тебе право решать, от кого ей рожать? Что ты вообще в их семью лезешь? Тебя деньги волнуют? Ну не давай им ничего, тебе полегчает? Она и так осталась без всего. Что ты у неё ещё отнять хочешь? Ты вот отца защищаешь, а я бы так с родной дочерью не поступила, что б там ее муженёк ни вытворял.

Иннокентий отвернулся. Он тоже не думал, что у отца имеется завещание, в котором Лида вообще не фигурирует. Ни квартиры, ни денег, ничего ей не оставил отец. Ему, правда, тоже. Денег на счетах много не было, всё в обороте фирмы, а там хозяин — дядя Серёжа. Иннокентий сейчас просто так, как и отец раньше, номинальный директор. Но у Лидки, у неё-то вообще ничего нет. Когда отец говорил, что Никита ни копейки от него больше не получит, Иннокентий даже не подозревал, насколько сказанные в запале слова являлись юридической правдой.

— Я его не защищаю, — сказал он, как отрезал. — Отец не собирался умирать. Он сделал все, чтобы при разводе Никите ничего не досталось. Пришёл к нам гол как сокол, пусть таким же и валит. Можно сказать, это было последнее желание отца, и я обязан его выполнить.

Моника отвернулась к окну и тяжело вздохнула.

— Ты её не разведёшь. Она не уйдёт от Никиты. Это только если Никита окончательно уйдет от неё. Но не она. Она его любит. Тебе этого не понять.

— Мона, как можно его любить?! — Иннокентий схватил Монику за руку и развернул к себе. — Да он ноги об неё вытирал!

— Можно, — ответила она едва слышно. — Очень даже можно. Я же сказала, что тебе не понять. Я восемь лет бегала за одним мужиком, зная, что у него есть ещё одна баба. Я даже знала, когда он прямо от неё ко мне приходил. Но я всё надеялась, что он выберет в итоге меня: я ведь красивее, у меня есть деньги, квартира, машина, я готовлю хорошо… Мама говорила мне, дура, очнись. Сестра, подруга, да я сама иногда, стоя перед зеркалом, говорила то же самое. И при этом ждала из года в год чуда.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Но чуда не произошло, да? — спросил Иннокентий, вдруг почувствовав под сердцем неприятную резь. — Ну и как ты поняла, что хватит терпеть?