Читаем без скачивания Мы еще потанцуем - Катрин Панокль

По воскресеньям в это время никто не гулял. Все дети были заняты или сидели по домам. Они выйдут позже. Он шел на улицу, потом перелезал через балкон обратно в комнату и закрывал дверь на ключ. Брал книгу и читал. Или собирал паззл. Среди воскресных подарков нередко попадались паззлы. Приходилось признать, что эти подарки, оставленные на столе в столовой, часто бывали интересными. Он находил диски «Cream», Сантаны, «Who» и «Soors», переиздания старых джазовых концертов, губную гармонику из самого Нэшвиля[9], роман Керуака «В дороге»[10]. Люсьен Мата безоговорочно любил все, связанное со «Штатами», как он называл США.

Однажды он принес цветной паззл, изготовленный из фотографии: они с женой в Лас-Вегасе, пьют шампанское с певцом Нилом Седакой. Рафа воссоздал всю сцену: красный плюш, белая скатерть, ведерко для шампанского, распахнутый воротник рубашки певца, открывающий золотую цепь на волосатой груди, ослепительная улыбка Иветты Мата, довольная ухмылка Люсьена Маты с сигарой в зубах. Потом взял циркуль, выколол глаза отцу и матери и аккуратно замазал корректором, стараясь не выходить за границы орбит. Люсьен и Иветта Мата стали похожи на пару жизнерадостных идиотов. Он выбросил паззл в мусор: жизнерадостные идиоты с белыми глазами стали трогательными и беззащитными, как парижские слепцы с лабрадорами на поводках.

Рафаэль не обижался на родителей за то, что их никогда нет рядом. Он обижался за то, что они раз в неделю на скорую руку исполняют родительский долг. Ему претил этот воскресный спектакль. В этот день все звучало фальшиво. Даже его собственный голос. Он старался вести себя так, чтобы дедушка с бабушкой были довольны. Чтобы им не было стыдно за него. Кроме всего прочего, он боялся, как бы родителям не взбрело в голову отправить его в пансион.

Каждое воскресенье все повторялось. Если только Люсьен и Иветта Мата не уезжали за границу. Тогда… тогда это был праздник! Они втроем отправлялись бродить по Парижу, и Рафа впитывал в себя образы, цвета, звуки и запахи. Если день был дождливый, они шли в кино. Бабушка выбирала фильм, а дедушка — места. Бабушка рассказывала, кто режиссер фильма, какие еще картины он снял, кто из актеров играет, добавляла кое-какие факты из их биографий, если знала. Ее любимые фильмы они смотрели по нескольку раз, например «Волшебника страны Оз», она знала наизусть все песни из него. И еще долго напевала их, выйдя из темного зала. И танцевала на улице, подражая Джуди Гарланд и Железному Дровосеку. Или «Поющих под дождем» — этот фильм она тоже обожала. «Make them laugh, make them laugh, make them laugh!!!»[11] — на все лады повторяла она, восхваляя великую и забытую силу смеха. Дедушка перебивал ее и рассказывал истории, которые бабушка называла «околесицей». Он утверждал, что Кларк Гейбл носил парик и вставную челюсть, а еще подпяточники, чтобы казаться выше, что он видел фотографии обнаженной Мартин Кароль и что Брижит Бардо показала ему ноги «до самого верха». Это было в картине «В случае несчастья», она там так немыслимо хороша, что смотреть на нее — просто райское наслаждение. Габен начинал мальчиком на побегушках у Мистингетт[12], а Ив Монтан — у Эдит Пиаф.

— Вот и получается, что мужчины тоже могут пробить себе дорогу через постель! — с довольным видом заключал дедушка, радуясь, что уел женский пол.

Еще он любил перечислять американских режиссеров, сотрудничавших с Маккарти. Бабушка возражала, что талант и нравственность — не одно и то же, и если б для того, чтобы стать великим художником, довольно было честности и мужества, то великих художников было бы пруд пруди. Рафаэль сидел между ними тихо, как мышка, навострив уши, глаза его сверкали. Иногда бабушка давала ему прочесть книгу, прежде чем посмотреть фильм, и они все втроем обсуждали недостатки и достоинства экранизации. Вернее сказать, он слушал. Бабушка горячилась, когда дедушка с ней не соглашался, выходила из себя, а потом со смехом восклицала:

— Боже мой, да с чего ж я так разошлась! Из-за какого-то фильма! Правда, Рафа?

Это она его так прозвала. А потом и все стали называть его Рафой. Рафа Мата. Он сделал себя героем комикса, который тайком рисовал в своей комнате. «Рафа Мата и сорок семь бандитов», «Рафа Мата — золотоискатель», «Рафа Мата и дочь чародея». Имя звучало в его душе, преображая его то в пирата, то в поэта. Бабушка поощряла его, покупала его комиксы. Так он зарабатывал карманные деньги. После мсье Феликса он стал учиться в Школе изящных искусств — по средам и субботам, после лицея.

В лицее он не выделялся ни физической силой, ни победами над девчонками. Не гонял на самодельном мопеде, никого не грузил своими познаниями. Но что-то было в нем такое, чего не было ни у кого из мальчишек в доме. Его глаза искрились, он словно весь светился и отбрасывал свет на собеседника. В его компании каждый немножко менялся, чувствовал себя умнее. Бывают такие люди: когда говоришь с ними, сразу находишь нужные слова, а мысли становятся ясными и четкими. Откуда что берется! Вырастаешь на несколько сантиметров. Рафаэль Мата был как раз из таких людей. «Когда я говорю, он все понимает, — объясняла Клара Милле. — А когда он говорит, мне интересно. С Рафой я умная. Всегда-всегда».

Только на одну девочку Рафа, казалось, не производил никакого впечатления. Люсиль Дюдеван. Но на Люсиль Дюдеван вообще мало что производило впечатление.

Вернувшись домой после встречи с братом, Клара бросает ключи от квартиры в маленькую корзинку на столике у входной двери. Консьержка просунула под дверь почту, и Клара нагибается за ней. Счета, счета и опять счета. Придется снова пойти работать. Не то к ней заявятся судебные исполнители. Клара Милле из тех людей, что работают, лишь когда очень надо. Пещерный человек, говорят, пахал по пять часов в неделю, чтобы еды добыть, в остальное время он развлекался, играл в бабки, чесался и трахался. А я работаю, когда нужда заставит. Но в последнее время нужда подступает все ближе. Квартира у нее большая, пустая и вся белая. Сразу видно, что холостяцкая, говорит она себе, валясь на диван. Огромное помещение, а для ребенка места нет.

Клара Милле — простая душа. Любит красивые сказки с хорошим концом, чтобы принц и принцесса непременно поженились. Знает, что все это чушь собачья, но ничего не может с собой поделать. Вечно хвастается, как прочно стоит обеими ногами на земле, и первая вскочит в корзину воздушного шара. Клара не любит, когда другие это замечают, и сразу занимает оборону. «Ну помечтать-то можно, иначе совсем будет грустно жить, да и мечты иногда сбываются…»

Она спускается в подвал за двумя бутылками хорошего вина, ставит их на кухонный стол и плюхается на стул, шепотом уговаривая себя снова и снова: это уже не тот Рафа, которого ты знала, а даже если и тот, не забывай, что он с тобой сделал. Не забывай, сколько боли в тебе накопилось из-за него, не забывай, что он всякий раз исчезает, стоит тебе поверить, что все еще возможно. Не забывай, что теперь вы квиты. Он заставляет тебя платить за свою боль, за то страдание, какое ты причинила ему в молодости, беззаботно пускаясь во все тяжкие и думая, что стоит тебе вернуться, как он тут же все забудет, но нет, он вел мукам точный счет, как безжалостный ростовщик, а теперь взимает долг, монетку за монеткой.

Да, но… были ведь еще годы, незабываемые годы, проведенные вместе. Когда они целыми днями бродили по музеям, галереям, кафе и кинотеатрам. Он делился с ней своими знаниями, она — наблюдениями: показывала пальцем то на аляповатый фонтан на углу улицы, то на голубя, залетевшего в витрину булочной. Когда он не решался предложить на выставку свои первые рисунки, именно она решительно открывала двери галерей. Когда она теряла веру в себя, он подбадривал ее. «Не поддаваться!» — этот девиз он написал на большом белом полотне. Не поддаваться… Были еще бессонные ночи, когда они не спали до трех, до четырех утра. Разговаривали, смеялись, ласкали друг друга, рассказывали о тайных обидах. «Я не смогу никого любить после тебя, — призналась она как-то ночью, — просто не найду, что еще ему сказать, а повторяться неохота». — «Говори мне все, говори, — подхватил он, — тогда я буду уверен, что не потеряю тебя». Она прошептала ему на ухо: «А ты мог бы полюбить другую?». Он молчал. «Ответь же, Рафа, прошу тебя». — «Зачем мне тебе отвечать, ты и так знаешь…» — «Даже Люсиль? Ведь Люсиль гораздо красивее меня…» — «Люсиль — совершенство, ничего не скажешь, но ты… тебя хочется тискать, тормошить… Всегда. Все время». Она вздохнула с облегчением. Ей больше нравилось внушать желание, чем уважение. Она никогда не знала, чего хочет от Рафы. Она любила его, но при этом хотела «познать мир». «Прямо-таки весь мир?» — за его шутливым тоном пряталось беспокойство. «Весь мир», — серьезно отвечала она.

Она познала многих, и в один прекрасный день Рафа ушел. «К другой», — бесстрастно пояснил он. Неизвестно, да и неважно, кто была та другая: к чему усиливать боль, облекая ее в образ соперницы? Клара уехала в Лондон, к Филиппу, который тогда начинал совместные проекты с англичанами. Закончила Лондонскую школу дизайна. Вернувшись в Париж, много раз переезжала с места на место и запретила близким произносить имя Рафаэля Маты. «Это единственный способ излечиться. Единственный. Ты-то знаешь, как я обычно лечусь, ты-то знаешь…», — говорила она брату.