Читаем без скачивания Россия и современный мир №2/2012 - Юрий Игрицкий

Тем не менее свыше двух десятилетий в стране существует формальная многопартийность, которая в разные годы исчислялась в амплитуде от нескольких десятков до десятка организаций, называющих себя политическими партиями, и этот феномен внимательнейшим образом изучался как отечественным, так и зарубежным экспертными сообществами. Историю формальной российской многопартийности конца ХХ – начала ХХI в. можно условно рассматривать под углом зрения эволюционной теории. Подобно биологическим видам партии рождались, множились, крепли, отмирали, соперничали, завоевывали или утрачивали территории и анклавы. Наиболее сильные выжили и функционируют сейчас. Каждая из них имеет своих партийных статистиков и историков, хотя их данные далеко не всегда предаются огласке.

Другое дело – партийная система. Здесь теорию эволюции следует подвергнуть сомнению. После «Большого взрыва» (если вспомнить другую теорию) на этапе поздней «перестройки» общество разродилось десятками политических организаций, но это еще никак нельзя было назвать системой. Затем же последовали метаморфозы, которые невозможно объяснить однозначно ни закономерностями поступательного роста, ни революционными скачками, вызванными накоплением частных изменений. Главным источником этих метаморфоз стало традиционное устремление российской власти поставить себя над обществом, включая образующиеся в обществе партии. Не партии в постсоветской России влияли на функции и персонификацию власти, а власть (институциональная и персонифицированная) взялась определять функции партий.

Представляется, что к настоящему моменту развитие партийной системы (именно системы) в России прошло три фазы: зарождение – клиническая смерть – проявление новых признаков жизни. С формальной точки зрения вторую (а следовательно, и третью) фазы можно оспорить: какая смерть? какие признаки жизни? Но в том-то и дело, что в политической жизни России последних двух десятилетий формальное (оформленное в документах, включая Конституцию) и фактическое сплошь и рядом не совпадало. Это касалось и федерализма, отношений «центр–регионы», и объема полномочий исполнительной власти, и роли политических партий. Общепризнано, что первые некоммунистические партии в перестроечном Советском Союзе только формально были партиями, представляя фактически слабо организованные объединения стихийно вовлеченных в политику людей без устоявшейся социальной базы. Соответственно многопартийность в начале 1990-х годов носила эмбриональный характер, в ней не было цементирующих ее доминантных сил. Еще висела над страной бледнеющая тень КПРФ – партии, которая сама по сути была слабой тенью КПСС: она сохранила за собой часть ее кадров и разветвленную сетевую структуру, однако уже и эта структура функционировала со сбоями, и весь коммунистический «бренд» после августовского путча 1991 г. в течение короткого времени померк в глазах подавляющего большинства россиян, ожидавших благоприятных перемен от новой власти.

В отличие от некоторых стран Восточной Европы (Венгрии, Чехии, затем Молдавии) в России из правящей коммунистической партии не вылупилось ничего социал-демократического – ни движения (говорить о «движении» позволяет многомиллионный численный состав КПСС), ни партии, ни даже фракции. Многие исследователи полагают, что случись такое, политический процесс в России принял бы иные черты. Очень может быть. Как могло быть, например, и то, что весь политический процесс ХХ в. приобрел бы другой характер, если бы осенью 1917 г. большевики пошли на соглашение с меньшевиками и эсерами в ходе Демократического совещания. Но что было, то было; что есть, то есть. Кристаллизация политических организаций из социального питательного бульона в начале 1990-х пошла размельчено и хаотически. Эксперты предлагают разные варианты периодизации развития многопартийности. К примеру, политик и одновременно представитель науки В.Н. Лысенко (один из основателей Республиканской партии Российской Федерации в 1990 г.) разделил становление многопартийности в России в конце ХХ в. на три этапа: 1990 – август 1991 г.; 1991 – декабрь 1993 г.; период после 1993 г. [15, с. 119–120]. Легко видеть, что в основе такой периодизации лежит непосредственная борьба за власть не партий, а ведущих политических фигур с разными представлениями о развитии страны и роли главной фигуры – президента. Профессор Кентского университета (Великобритания) Р. Саква выделяет фазы поляризации политических сил и партий (август 1991 – октябрь 1993 г.), демократической адаптации (конец 1993 – 1995 г.) и политической дифференциации (после 1995 г.) [29, c. 79–91]. Немецкий исследователь Э. Шнайдер так структурирует процесс возникновения партий в позднесоветский и постсоветский периоды: образование протопартий (1988–1989); формирование партий соответственно антиномии «демократы–коммунисты» (1990–1991); партийное строительство в треугольнике «демократы–центри-сты–оппозиционеры» (1991–1993); развитие многопартийности в период попыток создания «партии власти» (1993–1996); возникновение новых политических сил вплоть до начала ХХI в. [28, с. 179–180].

Эти и другие похожие варианты периодизации сфокусированы на роли политических организаций в процессе размежевания политических сил, где партии играют роль определенных индикаторов. С точки зрения развития партийной системы за деревьями, однако, можно не увидеть леса. Представляется, что все 90-е годы прошлого века были временем зарождения посткоммунистической и постсоветской партийной системы в России. Родилась ли она? Ответ на этот вопрос зависит от того, какими критериями руководствоваться. Половодье политических организаций – еще не система. Это просто многопартийность. Наличие партийной системы мыслимо в трех различных ситуациях: 1) в обществе существуют крупные партии с кардинально (порой полярно) различающимися идеологиями и политическими программами (условно: леворадикальными и праворадикальными – как в Латинской Америке; левоцентристскими и правоцентристскими – как в Европе); 2) между крупными партиями не существует кардинальных отличий, раскалывающих общество, они сменяют друг друга во власти в зависимости от практических достижений власти (как в США); 3) партия власти, независимо от ее названия и идеологических нюансировок программы, доминирует в политической жизни, пользуясь поддержкой большинства населения и сотрудничая с другими, более мелкими партиями (как в разное, но длительное время в Японии и ряде других стран).

Все эти ситуации объединяет то, что речь идет о партиях устоявшихся, более того, о партиях, без которых трудно представить политическое развитие соответствующих стран. Если, как подчеркивает М. Дюверже, процесс вызревания «подлинных партий» в Европе и Америке длился «всего сто лет» [11, с. 21], то нынешние российские партии столь же молоды, сколь молода и сама нынешняя Россия. С чего им быть зрелыми, и о какой системе, следовательно, может идти речь? Только о столь же незрелой системе, идущей к зрелости.

Отрицать, что российская многопартийность стремилась к зрелости, к системности, так же непродуктивно, как считать современную партийную систему сложившейся. Но поскольку система в зрелом виде не сложилась, то оснований считать, что ее по существу нет, столько же, сколько оснований считать, что она формально есть.

Если в посткоммунистических государствах Восточной Европы довольно быстро образовались социал-демократические партии, причем в Болгарии, Венгрии, Литве, Румынии, Словакии, Словении и Чехии они оказывали и оказывают сильное влияние на политическую жизнь [см.: Гуселетов, с. 63–64], то Социал-демократическая партия России (СДПР), созданная в мае 1990 г., с самого начала была малочисленной и раздиралась внутренними противоречиями, приведшими к ее расколу, в частности к образованию осенью 1992 г. Российского социал-демократического центра, а в 1994 г. – Российской социал-демократической народной партии15. Все они не играли сколько-нибудь заметной самостоятельной роли и лишь участие в блоке «Яблоко» (пока тот проходил в парламент) дало СДПР два депутатских мандата на выборах в Государственную думу 1993 г. и пять мандатов на выборах 1995 г. На этом парламентский этап деятельности российской социал-демократии завершился, а вскоре и сама партия перестала существовать. М.С. Горбачёв предпринял в 2002 г. попытку реанимировать ее с помощью собственного авторитета и в 2003 г. даже добился принятия ее в Социнтерн на правах ассоциированного члена, но в 2007 г. Верховный суд РФ принял решение о ее ликвидации из-за несоответствия требованиям Закона «О политических партиях» (партия не имела в более чем половине регионов страны отделений численностью более 500 человек). Таким образом, социал-демократические идеалы, программы и организации не укоренились на российской социальной и политической почве, и это мощное в Европе направление политики, которое могло бы стать одним из опорных столбов партийной системы в стране, миновало Россию.