Читаем без скачивания Кубатура яйца - Виталий Коротич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, при желании здесь каждый сыщет то, что искал. Любитель порядка выяснит, что в Нью-Йорке около тридцати тысяч проституток, запрещенных официально, но тем не менее процветающих; деловой человек найдет здесь сто тридцать банков и две с половиной тысячи больших предприятий, но, к ужасу своему, узнает, что в городе совершается за год двести тысяч покушений. На территории в пятьсот двадцать квадратных километров — не так уж много — людей живет раза в три больше, чем в Норвегии, побольше, чем в Болгарии или Швеции; такой уж это населенный пункт…
В разговоре о Нью-Йорке цифры очень красноречивы — они выстраивают хоть примерное представление о городе как о целостности, во всех других измерениях он никогда не производит впечатления цельного.
А знаю ведь я города на свете, старающиеся сразу же сделать тебя старожилом и своим человеком, едва в них приходишь; таков для меня Париж. Лондон постоянно пытается поставить тебя на место, объясняет, где тебе следует ходить, а куда ходить не по рангу; по крайней мере он небезразличен. Нью-Йорку, если ты в нем не свой, на тебя наплевать.
…С моим американским гостем, провинциальным врачом, шли мы узкими улочками старого Киева и наткнулись на человека, прикорнувшего у тротуарной кромки. Американец вздрогнул и бочком отошел к стене; я наклонился к лежащему — человек был жив, но мертвецки пьян и единственно в чем нуждался — в добродушном ангеле-хранителе, который еще в течение двух-трех часов сбережет его от милиционера. Я оглянулся: американец с непонятной для меня прытью умчался на два квартала вперед — пришлось его догонять. «Ты знаешь, я редко бываю в больших городах и подумал сразу же, как поступил бы в Нью-Йорке, — сказал мне гость. — Я прежде всего решил, что человек, наверное, убит и теперь могут быть неприятности. А затем я подумал, что не следует в большом городе подходить к незнакомцу. Даже пьяному. Даже храпящему на тротуаре. Ты прости…»
В этом городе рождается сто тридцать тысяч детей в год, умирает восемьдесят пять тысяч человек, а три тысячи ежегодно исчезает неведомо где, и никто их никогда не находит.
Я сам не раз видел, как люди не замечали друг друга, сталкиваясь плечами, падая на улице и проталкиваясь в автобус. Нью-Йорк не только объединял, но и разъединял их. Он не учил думать о вечности — разве что о Страшном суде: у большинства новоприбывших провинциалов возникала, думаю, именно эта мысль.
Треть города занимают старые постройки, из тех, что зовутся у нас «аварийными», — ежедневно бульдозеры рушат несколько домов, а люди из них расползаются по соседним зданиям, словно так и должно быть. Словно бедный гаитянский или пуэрто-риканский поселок испокон веков выгорожен здесь, прикреплен к телу странного архипелага городов Нью-Йорка, где есть места очень сытые, красивые и богатые, а есть и попроще. Нью-йоркские города мигрируют, вторгаются друг в друга и снова расходятся, чтобы не встретиться никогда; Гарлем, легендарное негритянское гетто, был когда-то аристократическим голландским жилым районом…
А ведь Нью-Йорк молод, как и все американские города; на пороге прошлого века в нем жило менее ста тысяч человек; недавно я вычитал, что одного из героев американской революции захватили в плен и повесили в глухом лесу, как раз на том месте, где нынче зеленеет стеклами гигантская спичечная коробка здания ООН. Сейчас во многих районах Нью-Йорка на дереве повеситься невозможно — деревьев нет или это хилые заморыши, чудом выстоявшие в бензиновых испарениях. Правда, знающие люди говорят, что достаточно полежать на уровне нью-йоркской мостовой в течение двух-трех часов — и толстый слой выхлопных газов удавит даже слона. Впрочем, слоны в центре Нью-Йорка не валяются, а пьяных собирает полиция и складывает штабелями в районе нижних улиц Манхаттана, знаменитом Бауэри — на самом низком из нью-йоркских этажей. Это уже последний из городов Нью-Йорка — город у выхода, Бауэри…
Нью-Йорк — это вещь в себе, всеамериканский проходной двор со своими законами и собственной внутренней жизнью; но даже для случайного визитера Нью-Йорк очень зрелищен — это всегда спектакль для пришельцев, где зрители и актеры разделены очень непрочным барьером и постоянно обмениваются местами. Мы говорили уже с вами, сколь интересен и разнообразен Нью-Йорк, если он ждал вас в гости или по крайней мере вы, не теряя времени, познакомились и подружились с ним на уровне своего гостиничного отсека, иначе ощущение будет жутким, ибо кажется, что Нью-Йорк пустынен. Обожжет ощущение, что ты этаким верблюдом ползешь сквозь пустыню от оазиса к оазису, а упадешь на песок между колодцами — никто и не наклонится. Все следы здесь засыпаны барханами времени — ведь и вправду представьте себе, сколько людей вошло сквозь этот город в Америку и прошло сквозь него незамеченными.
Пустыня не сохраняет следов; только что вспомнилось, как лежал я ночью в своей комнате на двадцать первом этаже дома, высящегося на углу 50-й улицы и 3-й авеню. Внизу выли полицейские машины; я подумал, каково же тем, кто живет десятью или — не дай бог — двадцатью этажами ниже. Третий ведь раз подолгу живу на этом континенте, а никак не привыкну. Но погодите, ведь это для моего блага полицейская сирена пугает разбойников (те, впрочем, не очень ее боятся); бытовых преступлений очень еще много — глупых, циничных, необъяснимых.
Сегодня, к примеру, метро возле нас не работало в течение получаса. Некто Ричард Пратт, сорока пяти лет, заскучал после полудня в гостинице «Кенмор» на 23-й улице, где он остановился несколько дней назад. В два часа дня вышел из гостиницы, спустился в ближайшую станцию метро на углу 23-й улицы и Лексингтон-авеню, увидел там стоящего на краю перрона тридцатипятилетнего Джулиуса Скалки, ожидающего поезда домой, в сторону Бронкса. Когда поезд приблизился, Пратт столкнул Скалки под колеса. Просто так столкнул. Убийца и жертва не были знакомы. Убийство скуки ради. Или почему?
Заниматься учетом нью-йоркских психопатий — дело неблагодарное и мало кому удающееся. В случаях, подобных сегодняшнему, меня больше всего поражало то, что были они привычны; небоскребы и дома пониже не пошатывало от удивления, город не испытывал желания обвалиться в Гудзон, а неподсчитанные миллионы людей бродили по улицам, наверняка зная, что сегодня еще один из прохожих непременно угробит другого прохожего — просто так. Вот к этому «просто так» и не привыкнешь. Ни за что нельзя привыкать к этому. А ведь многие в Нью-Йорке не знают, что ежедневно происходит несколько интереснейших выставок; что в «Метрополитен-опере» идет «Аида» и в кассах есть еще недорогие места, можно бы и пойти; на Бродвее и вне Бродвея играют в театрах всё — от Чехова до Олби и веселого, малопристойного мюзикла «Волосы», десяток лет не сходящего со сцены. Только все представления и выставки разбросаны по городам Нью-Йорка, интересные книги, каждая из которых в бумажной обложке стоила не дороже двух-трех пачек сигарет, продавались рядом и в то же время за тысячу миль отсюда.
…Я же вам говорю — вышел на перрон, толкнул человека под поезд, поглядел, как железные колеса перемяли живую плоть. Хотел потом сесть в метро и прокатиться. Не вышло. Арестовали.
Или еще одна история, интересная для меня и реакцией пострадавшей стороны. Была этой стороной стотрехлетняя Хетти Ирвин. Названная долгожительница переходила улицу в Бруклине. Двое мальчишек — двенадцати и четырнадцати лет — толкнули старушку на мостовую и забрали у нее кошелек с мелочью на два доллара. Шли по улице люди; автомобили объезжали старушку, которая выделывала невесть какие самозащитные фортели в объятиях двух мальчишек. «Если бы у меня был револьвер, — сказала бабуся дежурному полисмену, — я конечно же прикончила бы обоих…»
У нас пишут о разных нью-йоркских безобразиях, благо примеров множество; я выбрал те два из них, на которые, по-моему, в нашей прессе не натыкался. Ведь ужасно, что есть в Нью-Йорке такие вот маленькие злобные городишки, где старуху ударят во имя двух долларов — и никто не удивится: мало ли что случается в наших песках! Да какие там пески при всем при том — везде народу полно, магазины возле Таймс-сквер, в том числе книжные, работают круглые сутки, и старухи из других городков, побогаче той бруклинской, прохаживаются, и очень тоскливо доживающим женщинам. Если старухам становится очень страшно, они могут купить себе однозарядные пистолеты или готового на все спутника противоположного пола (был такой фильм у Джона Шлессингера «Полуночный ковбой» — о красивом высоком мальчике Джо, едущем в Нью-Йорк аж из самого Техаса в злое свое и старушечье одиночество; он часть индустрии по преодолению пустоты — недоброй, специфической).
А еще для обуздания одиночества можно купить днем и ночью механических соловьев в белых ивовых клеточках. Соловьи, как и в сказке Андерсена, сплошь китайского происхождения и свистят от батареек, заложенных в дне клетки.
