Читаем без скачивания Супершпионы. Предатели тайной войны - Гвидо Кнопп

В августе 1985 года сотрудник КГБ Виталий Юрченко перебежал со стороны Москвы на сторону Вашингтона и предложил свои услуги американским властям. В ЦРУ это посчитали большой удачей, особенно когда предполагаемый перебежчик идентифицировал одного из предателей в рядах ЦРУ — Эдварда Ли Ховарда. Юрченко находился в Вашингтоне ровно столько, сколько нужно было Ховарду для побега в Москву. Затем он исчез и сам, оставив всех с носом. Свое задание он выполнил. Однажды он снова очутился в Москве. На конференции в пресс-центре было сообщено, что Юрченко «передумал» и со смирением возвратился в милосердно прощающую семью КГБ. Достаточно прозрачная игра, как видим. Но ЦРУ и ФБР попались на эту удочку: специалисты обеих спецслужб были совершенно уверены, что именно Ховард был тем «кротом», на счету которого — целая серия «засветившихся» высококлассных агентов США, разоблаченных летом 1985 года. Например, Валерий Мартынов, сотрудник посольства СССР в Вашингтоне, агент ФБР. Расстрелян. Например, Сергей Моторин, сотрудник посольства СССР в Вашингтоне, агент ФБР. Расстрелян. Например, Адольф Толкачев, эксперт по вопросам технологии в Министерстве обороны СССР в Москве, агент ЦРУ. Расстрелян. Но операция Юрченко и идентификация Ховарда были на самом деле лишь грандиозным отвлекающим маневром для отвлечения внимания от настоящего «крота» — Олдрича Эймса. Ироничным образом, именно он допрашивал Юрченко и подписывал с ним протокол о том, что в смертях агентов виновен лишь Ховард. Предатель расследовал свое собственное дело — и, конечно, нашел предназначенного КГБ для этого «козла отпущения». На самом деле, он сам, Олдрич Эймс, выдавал американских агентов КГБ. Девять лет Эймс получал жалование от советской (а затем российской) разведки. До своего ареста в феврале 1994 года он получил в общей сложности полтора миллиона долларов за свои услуги. В делах Мартынова, Моторина и Толкачева улики были неоспоримы. Поэтому их сразу же расстреляли. Гордиевский ничего не знал об этих троих. Но предчувствие не обмануло его: если сойдутся все камешки в мозаике, то дело дойдет до него. Тогда он тоже будет казнен. Хуже всего было ждать. Он сидел в своей квартире и ждал, когда за ним придут. Это было невыносимо. Он должен был что-то сделать, понять, что у них есть против него. Гордиевский позвонил по телефону Михаилу Любимову, бывшему резиденту КГБ в Копенгагене, своему бывшему шефу. Любимов был единственным из коллег по КГБ, к которому Гордиевский питал определенные дружеские чувства. Любимов однажды предложил своему заместителю перейти на «ты», но тот думал о сохранении дистанции и отказался.

Двойной агент не хотел быть близким с кем-то. Тем не менее, Любимов и дальше обращался к нему на «ты», но Гордиевский к нему — на «Вы». — Михаил Петрович, я в Москве. Меня отозвали. — Что это значит? — Я расскажу Вам позднее. Произошло что-то неприятное. Любимов, который вышел на пенсию еще пять лет назад, призвал его соблюдать спокойствие. — Не вешай голову, старина. Неприятности бывают в жизни. — Могу я к Вам подъехать? — Да, приезжай. Это произошло вечером 29 мая, в среду. Любимов так сейчас вспоминает вид Гордиевского: «Вошел человек, бледный, как смерть. Он был совсем белым. Он боялся, это чувствовалось. Таким я его никогда не видел. Он принес с собой бутылку виски, согласно старой традиции — хороший подарок человека, только что вернувшегося из заграницы. «Они уселись. Руки Гордиевского дрожали, когда он поднимал бокал. — Что случилось, — спросил Любимов. Гордиевский ответил: — У меня нашли запрещенную литературу — Солженицына, Сахарова и других писателей. Они запротоколировали это по всем правилам. Вы знаете, что это значит? Начинается новый 1937 год!» Эта история ранила меня прямо в сердце,» — вспоминает сегодня Любимов. «Ведь я тоже привез из Копенгагена три чемодана с книгами Солженицына и других классиков. Я действительно подумал: «Боже мой, неужели это начинается снова.» Как я мог его утешить? «Любимов сказал: — Послушай, Олег, это все дело, может быть, вовсе не так плохо. В конце концов, они пошлют тебя в Институт Андропова. Так называлось учебное заведение КГБ, куда посылались руководящие кадры, имевшие неприятности. — Ты же всегда любил интеллектуальную работу. Там ты сможешь преподавать. «Так я пытался его утешить», - вспоминает сегодня Любимов. «Но он все сидел, качая головой и приговаривая: «Нет, нет, это не получится. «Сегодня я знаю, что это все была умная игра. Он хотел услышать, выведать у меня, что я знаю. А я этого совсем не заметил.

Уже после его первых слов я сказал: «Постой, Олег, пойдем в маленькую комнату. «Ведь в моей большой комнате стоял телефон. А я исходил из того, что телефон служит также подслушивающим устройством. И, знаете, что я сделал, когда он ушел. Я собрал все мои запрещенные книги и закопал их. «В тот же день Лейла Гордиевская в Лондоне безрезультатно ожидала звонка своего мужа из Москвы. До сего дня он ничего не сообщал о себе. Неужели что-то случилось? Она позвонила в посольство и спросила, не получали ли они известия от Олега. Секретарша сказала, что нет. Через полчаса ей позвонили в дверь. В коридоре стоял Никитенко из резидентуры. «Лейла, знаете, у Олега Анатольевича возникли проблемы с сердцем и поэтому он решил провести отпуск в Москве. Он просит Вас вылететь к нему в Москву. «У Лейлы Гордиевской не зародилось никакого подозрения. Как жена офицера, она привыкла быстро менять решения. Она упаковала легкие вещи для жаркого московского лета и поехала на следующее утро с детьми в аэропорт. Это был четверг, 30 мая. «Мы буквально летели с «ручной кладью». Меня привезли к самолету. А я, такая тогда наивная, сказала: «Вы можете идти, я сама дойду до самолета.» Но они сопровождали меня до самого кресла и покинули самолет только когда я и дети пристегнули ремни. Что это означало, я поняла лишь много позднее. «Примерно в то же время, когда его жена садилась в самолет, Гордиевскому в Москве приказали прибыть к Грушко.

В кабинете заместителя начальника ПГУ находились кроме него генерал Голубев и начальник отдела Гордиевского Николай Петрович Грибин, выглядевший еще мрачнее, чем обычно. Грушко начал беседу в официальном тоне:«Что касается Вас, товарищ Гордиевский, то мы уже давно знаем, что Вы ведете двойную игру. Мы знаем об этом из одного особого источника. Из какого — Вы никогда не узнаете. «Трое офицеров взглянули на него, как будто на воплощение дьявола. Гордиевский заставил себя сохранить спокойствие. Могут ли они слышать стук его сердца?» Вчера вечером, — продолжил Грушко, — мы с Владимиром Александровичем Крючковым очень долго обсуждали Ваше дело. Он решил, что Вы должны немедленно прервать Ваше пребывание в Англии. Ваша семья сейчас возвращается в Советский Союз. Но Вы и дальше можете работать в КГБ, только, конечно, без командировок в Англию или Сканднавию. Ну, что Вы думаете об этом? «Гордиевский молча кивнул. «Пусть они думают, что ты глуп, — подумал он. Если они уже знают или предполагают, что я работаю на британскую разведку, то дальнейшая работа в КГБ для меня совсем немыслим.» Это все было трюком, направленным на то, чтобы он выдал себя. Они и дальше будут следить за ним. Они надеялись, что он в отчаянии совершит какие-то действия, которые помогут его разоблачить, например, попытку контакта с британской разведкой. Они хотели сыграть с ним в кошки-мышки. Он решил вести себя так, будто не понимает, в чем дело. «Что касается упреков в мой адрес, то я действительно не знаю, о чем Вы говорите. Все это, видимо, какое-то недоразумение. Но как офицер, я, конечно, выполню Ваше решение. «Сцена эта не была трибуналом, она граничила с абсурдом — прежде всего тогда, когда Гордиевский извинялся за то, что «заснул» во время «разговора» на даче. «Видимо, что-то не в порядке было с едой,» — сказал он. Голубев возмущенно возразил: «Нет, это не так. Еда была в полном порядке!

«Конечно, он был прав; наркотики были не в икре, а в коньяке. Грушко с облегчением отметил, как спокойно Гордиевский, казалось, воспринимает свое отстранение от службы. «Вы получите отпуск до 3 августа, — сказал он, — затем сообщите мне. И никаких звонков в Лондон, понятно?» После этих слов Гордиевского отпустили. Перед дверью он хотел еще попрощаться со своим старым начальником отдела Грибиным, но тот не подал ему руки: «Я не знаю, что сказать. Несите свой жребий с самообладанием. «Гордиевскому предоставили служебную машину с водителем, чтобы забрать свою семью в Шереметьево. Там ему пришлось прождать почти три часа, пока он не встретился снова с Лейлой и девочками. Они прошли не через обычный таможенный коридор, а откуда-то сбоку, через какое-то бюро. В машине жена прошептала: «У меня отобрали паспорт. Что случилось? Что с твоим сердцем?»«Тише, — ответил так же тихо Гордиевский, — мое сердце в порядке.» Когда они были в квартире, и дети сидели перед телевизором, Гордиевский вывел свою жену на балкон. Он не был с ней откровенен, и Лейла ему этого так никогда и не простила. Но мог ли он действительно посвятить ее в правду? Не было ли это угрозой для нее?» Кое-что происходит, понимаешь,» — зашептал он. «Меня подслушивают. Они по какой-то причине меня подозревают. Я принадлежу к кругу претендентов на высокий пост, А так как кандидатов много, то против меня начали собирать материал. Они хотят сломать меня. Я чувствую, как затягивается петля. Они копают все вокруг. может быть, они бросят меня в Лубянку. Может быть, они будут меня пытать. Но все равно, что бы ни произошло, ты должна знать: я люблю тебя, я люблю детей. И если тебе будут говорить плохо обо мне — прошу, не верь им!»