Читаем без скачивания Одна кровь на двоих - Татьяна Алюшина

   А через пару дней поняла, слава тебе господи!

   Она была сво-бо-дна!!!

   Давным-давно не была, с незапамятных времен, а тут вдруг стала!

   Она дня три проносила это чувство в себе, смакуя, наслаждаясь, не позволяя, по своей профессорской наукообразной привычке, подвергать все анализу, препарируя до атомов, внедряться в это чувство, новое мироощущение себя. А когда свыклась, сжилась с ним, позволила мозгам поработать.

   В двадцать четыре года она защитила кандидатскую диссертацию. И не заметила, как защитила. Не ела, не спала, не была — наткнулась на странность, сделала открытие и так его обмусоливала, смаковала, перепроверяла сотни раз, стыковала в свете этого открытия ранние данные, доказывая себе самой, а по ходу дела и научному сообществу верность фактов. А на защите улыбалась все время, рассылая серебристых зайчиков из глаз по аудитории: так ей хотелось рассказать, поделиться открытием!

   И защитилась с блеском, заимев кучу врагов, обозначивших ее на долгие годы как «малолетнюю выскочку», и одного союзника, недосягаемого для недоброжелателей, — академика Кирилла Павловича Янсона, восхитившегося ее работой и порадовавшегося за нее.

   И Машка ринулась дальше! С головой ухнув в любимое детище, повизгивая внутренне от радости!

   Какие там есть-спать, любови-моркови, встречи-расставания, бытовые проблемы!

   Потом все это!

   А потом свалилось горе.

   За четыре года ушли все.

   Сначала бабушка Полина Андреевна в Севастополе, и они ездили хоронить ее всей семьей, затем, через год, заболела мама.

   Она все прихварывала, они ругали ее с папой, требовали, чтобы пошла к врачам, обследовалась, но мама отмахивалась, пила обезболивающие таблетки — и так пройдет!

   Какие врачи? У нее работа, семья!

   А когда таблетки перестали помогать и папа сам отвел ее за руку в больницу, оказалось, что у нее рак.

   Неоперабельный. Все!

   И мама слегла.

   Папа ухаживал за ней, как за ребенком, делал что только можно и сверх того, а Машка, с перепугу и от нежелания примиряться с такой реальностью, закопалась в свою науку еще глубже.

   Когда маму положили в больницу, Машка опомнилась, они с папой дежурили по очереди возле мамы, ни на секунду не оставляя ее одну.

   Вот тогда Машка научилась всему.

   Готовить самые лучшие блюда, чтобы хоть немногим порадовать и мамулю и папочку, убирать, стирать, вести хозяйство, отвечая за все. Обслуживать и маму и отца, не вылезающего из больницы, и все это совмещала с работой, статьями, разве что на раскопки на неделю не могла не поехать.

   Она разрывалась между работами под Новгородом, ночными поездами, хозяйством, своими дежурствами в больнице, тормозила на трассе дальнобойщиков, когда не успевала на нужный поезд до Москвы. И попадала в истории пару раз, не без этого.

   — Почем берешь? По обычной таксе? — полез к ней один из водил, когда машина тронулась.

   И не сбежать, не спрыгнуть. Машка по наивности сначала не поняла, о чем речь.

   — У меня много нет, но я заплачу.

   — Это мы тебе заплатим! — ржали мужики.

   Она все им объяснила и документы показала свои, но тряслась всю дорогу, не поверив, что не полезут. Не полезли.

   Потом, уже наученная, распахивая дверцу кабины, сразу объясняла:

   — Мне в Москву. У меня мама в больнице, мне срочно надо.

   Дальнобойщики, дай им бог здоровья, по большей части были мужики нормальные, сочувствующие чужому горю, выручали, иногда в нарушение гаишных правил подвозя ее к воротам больницы.

   Господи! Она такое тогда прошла!

   А что не пройти — молодая, силы есть!

   Через восемь месяцев мама умерла.

   Она смотрела на отца на похоронах и абсолютно четко понимала, что его больше ничто не держит в этой жизни и ничего ему не надо.

   Машка была поздним ребенком. Она родилась, когда отцу было пятьдесят, а маме сорок. Они прожили вместе пятнадцать бездетных лет, и вдруг такая нежданная радость — Машка! Она была об-целованная, любимая, балуемая драгоценность.

   И все же, все же!..

   При всей их непомерной, галактической любви к Машке, в этом мире они существовали друг для друга. И были одним целым.

   У них была одна кровь на двоих, и вены-артерии, по которым она бежала, были одни, на двоих, и сердце, и дыхание...

   Они кое-как наладили с папой жизнь после смерти мамы, при всей невозможности.

   Машка однажды оторвалась от статьи, которую писала ночью, решив сварить себе кофе, а то глаза слипались, и заметила свет из приоткрытой двери гостиной.

   Папа сидел на диване и думал о чем-то своем.

   И, глядя на него, Машка просветленным откуда-то сверху сознанием поняла — он не будет, да и не хочет жить без мамы — ему неинтересно, и смысла нет.

   И она осторожно, чтобы не потревожить его, ушла к себе. И заплакала. Тихо, чтобы папа не услышал.

   Через два месяца умерла вторая бабушка, московская, папина мама.

   А через семь месяцев — папа.

   А Машка все работала, работала, работала, и хоронила, и тащила в себе непомерное свое горе, прячась от него в работу. В то время она вообще не спала, не могла — стоило ей заснуть, как вылезало, поднимало голову горе ее горькое и объявляло о всех потерях, и Машка просыпалась в холодном поту.

   За месяц до смерти папа взял ее руку в свои ладони, подержал, посмотрел ей в глаза и сказал:

   — Ты справишься.

   И она поняла, что он прощается, и ничто не сможет его остановить — ни ее мольбы, ни стенания-рыдания, ни уговоры и просьбы.

   Папа умер во сне. У него остановилось сердце, та половина сердца, что осталась после смерти мамы. И он ушел к ней, своей любимой.

   Он все подготовил к своему уходу, сделал земные дела, чтобы облегчить жизнь дочери, но об этом Машка узнала после. Папа оформил дарственную на бабушкину квартиру в Севастополе на Машку и поселил туда жильцов, которые переводили оплату на открытый им на Машкино имя счет, и на квартиру московской бабушки сделал дарственную и тоже сдал внаем, и эти люди переводили плату на счет. Но и это не все — папа сделал третью дарственную на свою долю в квартире, где они жили.

   Он обезопасил дочь со всех сторон и ушел.

   Оказалось, что не со всех.

   Когда Машка выбралась из похорон, памятников, кладбищ, поминок, бумажно-чиновничьих оформлений, она осознала, прочувствовала свое вселенское одиночество.

   И ей стало страшно! Жутко!

   Она была совершенно одна в этом мире!

   Ни родственников, дальних или близких, ни друзей, ни подруг... А те друзья семьи, что были, потерялись за время бурных перемен в стране.