Читаем без скачивания Секретные дела Холмса - Джун Томсон

Полк, где служил тогда муж миссис Феннер Литтон-Уайт, был расквартирован в Дарджилинге, и именно муж моей приятельницы познакомил меня с Гарольдом. Позже Гарольд говорил, что влюбился в меня с первого взгляда, хотя прошло полтора года, прежде чем он предложил мне руку и сердце. Вам хорошо известно, что человек он сдержанный и не склонен выражать внешне свои чувства. Он на несколько лет старше меня и в бытность свою холостяком привык жить один. По этим причинам он, по его собственному признанию, так долго колебался, прежде чем попросил меня выйти за него замуж.

Со своей стороны, я сначала почувствовала к нему просто симпатию и лишь потом полюбила его. Мы обвенчались в англиканской церкви в Равалпинди. По желанию мужа никаких объявлений о нашей свадьбе не было помещено в лондонских газетах, даже в газете «Таймс», и только по моей настоятельной просьбе Гарольд согласился, чтобы я сообщила о нашем браке своей крестной в Англии. Я рассказываю вам все эти факты, потому что они могут оказаться существенными для понимания дальнейших событий.

Около двух лет назад мой муж перенес сильный приступ лихорадки, после которого здоровье его пошатнулось. Полковнику порекомендовали уйти в отставку и поселиться в стране с более умеренным климатом. Я полагала, что он захочет вернуться в Англию, но, к моему удивлению, он стал поговаривать о том, чтобы отправиться в Новую Зеландию — в страну, где ни у него, ни у меня не было никого из близких.

Пока мы обсуждали наши планы, я получила письмо, сразу решившее наше будущее. Оно было от нотариуса моей крестной, в котором тот уведомлял о ее кончине. В письме сообщалось, что по воле усопшей я названа ее главной наследницей и что по завещанию могу вступить во владение ее домом в Хэмпстеде со всей обстановкой и получать годовой доход в тысячу фунтов стерлингов, если соглашусь выполнить некоторые условия. Я должна вернуться в Англию и жить в доме вместе со своим мужем. Речь шла о прелестной вилле в георгиевском стиле, где родилась и выросла моя крестная. Она очень беспокоилась о том, чтобы дом не был продан в чужие руки, и о том, чтобы семейное достояние было сохранено.

В случае, если я отказываюсь принять эти условия, мне завещался капитал в размере трех тысяч фунтов стерлингов, но дом вместе с поместьем и обстановкой перешел бы ко второму сыну кузины моей крестной, которого она практически не знала.

Хотя известие о смерти моей любимой крестной глубоко опечалило меня, должна признаться, что предложение вступить во владение домом и получать надежный ежегодный доход пришло в самое подходящее время, когда Гарольд и я были очень озабочены нашим будущим. Как вам, несомненно, известно из собственного опыта, доктор Ватсон, нелегко человеку содержать себя и жену на половинном жалованье.

— Разумеется, это непросто! — воскликнул я, вспомнив о тех финансовых затруднениях, которые мне довелось испытать по возвращении в Англию. — Но прошу вас, миссис Уорбертон, продолжайте. Думаю, вы согласились принять условия, оговоренные в завещании?

— Не сразу, но согласилась. Гарольд был не в восторге, но никто из нас не располагал сколько-нибудь заметным состоянием. Я сама происхожу не из богатой семьи, а отец Гарольда потерял незадолго до смерти почти весь свой капитал на рискованной спекуляции. После сильных колебаний полковник решил, что я все-таки должна принять условия завещания. Муж подал в отставку, и мы заказали билеты на парусное судно «Восточная принцесса». Но даже когда билеты были доставлены, а багаж упакован, Гарольд, казалось, был на грани того, чтобы передумать. Он явно опасался возвращения в Англию, и на мои вопросы о причинах беспокойства говорил только, что у него с Англией связано много тяжелых воспоминаний.

Вы занятой деловой человек, доктор Ватсон, и я постараюсь изложить последующие события как можно короче.

Мы прибыли в Англию и поселились в доме моей покойной крестной, где были очень счастливы. Здоровье моего мужа постепенно пошло на поправку, но выезжать куда-нибудь в общество, даже бывать время от времени в театре или музее, Гарольд упорно отказывался, мотивируя это тем, что нам и вдвоем очень хорошо. Он не хотел возобновить даже свои старые знакомства, в том числе и с вами, хотя часто вспоминал о вас с особой теплотой.

— Мне было бы очень приятно, если бы он решился навестить меня, — признался я, тронутый тем, что Гал Уорбертон сохранил ко мне дружеское расположение. — Если бы я знал, что полковник в Лондоне, то, несомненно, написал бы ему и предложил встретиться. Но прошу вас, миссис Уорбертон, продолжайте. Вы упомянули о том, что по признанию вашего мужа у него в Индии случались приступы помешательства. А замечали ли вы какие-нибудь признаки безумия у него еще в Индии?

— Нет, доктор Ватсон. Ни о чем таком и речи не было вплоть до самого последнего времени. Точнее говоря, о безумии Гарольд в первый раз упомянул ровно два дня назад. По обыкновению, он в тот день после завтрака уединился в своем кабинете, где писал историю своего полка. Когда почтальон доставил вторую почту, я сама отнесла ее Гарольду, поскольку он не любит, когда его беспокоит горничная. Муж был в превосходном настроении. Вся корреспонденция состояла из двух писем, в одном конверте, как я думаю, был счет от зеленщика, второй конверт был надписан неизвестным мне почерком.

Поскольку мы редко получали письма, так как ни у Гарольда, ни у меня не осталось в Англии ни близких родственников, ни друзей, я обратила особое внимание на второй конверт: на нем стоял почтовый штемпель Гилфорда. Я немного удивилась, так как мы не знали никого, кто жил бы в Сюррее.

Примерно через полчаса, в одиннадцать часов, я пошла в кабинет, чтобы принести мужу чашечку кофе. И на этот раз застала его совершенно в другом состоянии. Он расхаживал по кабинету в сильнейшем возбуждении, руки его тряслись, а речь была бессвязной. Сначала я подумала, что с ним снова приключился приступ лихорадки, и уже хотела было послать горничную за врачом, как Гарольд вмешался и упросил меня не делать этого.

Вот тогда-то муж и сообщил мне, что с детства страдает приступами безумия, к счастью, они бывают редко, ранние симптомы которых он ощущал в последние несколько дней. Именно поэтому он написал письмо в одну частную лечебницу, которую рекомендовал один знакомый врач, с просьбой принять его как можно скорей. Мне он ничего об этом не говорил потому, что не хотел беспокоить раньше времени. Гарольд объяснил, что надеется справиться с симптомами если же это не удастся, то за ним в полдень прибудет экипаж, и его отвезут в лечебницу. Лечение должно занять не более двух недель. Самое главное при этой болезни — абсолютный покой и тишина, поэтому я не должна навещать его или писать ему письма, и, стало быть, я не буду знать название лечебницы и имя доктора, который рекомендовал ее. Вот я и подумала, не вы ли это были, доктор Ватсон.

— Нет, конечно! Как я вам уже говорил, я даже не знал, что ваш муж вернулся в Англию. Какое необычайное стечение обстоятельств, миссис Уорбертон! Наблюдались ли у вашего мужа какие-нибудь симптомы помешательства, о которых он упомянул в разговоре с вами?

— Нет, никаких и никогда. Вплоть до этого дня его поведение было совершенно нормальным.

— Не вызвали ли у вас подозрения его внезапный приступ и решение пройти курс лечения в частной клинике?

— Сначала не вызвали, доктор Ватсон. Я была слишком потрясена, чтобы рассуждать логично. Кроме того, сразу занялась сбором его саквояжа. Гарольд также находился не в том состоянии, чтобы я могла продолжать расспросы: он был все еще сильно возбужден. Вскоре прибыл крытый экипаж, и человек, которого я приняла за служителя, помог мужу сесть в него.

И лишь когда экипаж скрылся из виду, у меня появилась возможность собраться с мыслями, и меня начали терзать дурные предчувствия. Поскольку приступ приключился с Гарольдом вскоре после второй почты, я вернулась в кабинет, чтобы взглянуть на то злополучное письмо из Гилфорда. Меня не покидала мысль, что именно оно стало причиной внезапного приступа у Гарольда. Счет от зеленщика по-прежнему лежал на столе, но второго письма нигде не было видно, пока наконец я не заметила в камине остатки какой-то обугленной бумаги. Так как на дворе стоит лето, огонь в камине в то утро не разводили. От письма остался только пепел, но все же мне удалось подобрать крохотный клочок, которого не коснулось пламя. Я привезла его с собой.

— Позвольте мне взглянуть, — попросил я.

Миссис Уорбертон открыла сумочку и достала простой конверт.

— Уцелевший кусочек письма находится внутри вместе с веточкой мирта, которую я также нашла в золе. Мне кажется, что она тоже была в письме, хотя и не могу понять почему.

Открыв конверт, я осторожно вытряхнул его содержимое на стол. Как и говорила миссис Уорбертон, это были веточка с темно-зелеными листочками, слегка опаленными пламенем, и крохотный обрывок бумаги размером с флорин, сильно пострадавший от огня, на котором я мог различить только буквы «ви» и чуть дальше «ус». Может быть, это отдельное слово «ус», но к чему здесь оно?