Читаем без скачивания Мастерская сновидений - Галина Барышникова

Отца не стало за два года до появления в её жизни Георгия, кстати, преподавателя в её институте. Так что роман у неё был самый что ни на есть тривиальный – девочки часто влюбляются в своих учителей. Может, она потому и привязалась так к Георгию, что он чем-то ей напомнил отца. Хотя разница между ними была не такая большая: ей – двадцать, ему – тридцать один. Но что-то неуловимое всё же было – фантастическая увлечённость своим делом…

Когда он вёл лекцию, это была такая отдача, такое вживание в текст, почти на грани срыва.

ЭТО случилось сразу, на первой лекции. Он вошёл в аудиторию – высокий, худой, с длинными волосами и остроконечной бородкой, и сказал, что нет ничего скучнее предмета стилистики, и поэтому мы будем изучать стилистику не как самостоятельный предмет, который самостоятельным предметом не является, а как приложение к литературе. Причём не только русской. Мы с вами, ребятки, сказал он, будем изучать мировую литературу и смотреть, как через стилистические особенности автор доносит до нас свой замысел. «Вот тогда это будет великий предмет», – добавил он, улыбаясь.

– А теперь я буду с вами знакомиться, – сказал он. – Не бойтесь, я не буду вас отмечать, быть умным – дело добровольное, и вы можете не ходить на мои лекции. Я просто хочу сегодня посмотреть вам в глаза в первый раз. – И он стал называть фамилии и имена. Когда очередь дошла до неё, он произнёс: – Элеонора – потрясающе, Леонора! Девушка, от вашего имени веет Возрождением. Очень приятно, Георгий Эдуардович. – И посмотрел ей в глаза долгим взглядом.

Потом, на одной из лекций он увлечённо рассказывал о значении слов, «например, слово сувенир, – говорил он, – такое простое слово, но сколько может быть значений, ассоциаций». Он замолчал, а потом как-то странно, невпопад добавил: «Нет ничего страшнее, когда ребёнка, как романтический сувенир, оставляют на память». И сказал он это так, что у Сандры сжалось сердце. Ей вдруг показалось, что он сам такой сувенир. Их он называл «ребятки», и говорил таким тоном, словно перед ним были и вправду дети, хотя многие студенты были старше его самого, ведь это был творческий вуз, а к творчеству люди приходят в разном возрасте.

Но это всё – лирические отступления. Воспоминания. Они проплывали перед Сандрой, когда она лежала на своей кровати, закрыв глаза, обнимая его рубашку – единственную вещь, которую он у неё забыл. Она поднялась, пошла в свой зелёный уголок, села за стол и начала писать.

Письмо

Здравствуй.

Я пишу тебе, потому что никогда не умела говорить с тобой. Ты правильно сделал, что ушёл от меня.

Иди не оборачиваясь. И никогда не возвращайся – я не смогу тебя ещё раз отпустить, потому что люблю тебя.

Ты лучше меня. Ты сильнее меня. Я всё время тянула тебя назад.

А Времени мало, и нам вместе не дойти.

Ты столько воплощений шёл к тому осознанию и к высвобождению, что не имеешь права сейчас тормозить.

А я постараюсь любить тебя издалека.

Ведь, в конце концов, душе неважно расстояние.

Я буду любить твою душу ещё сильнее, чем если бы ты был рядом.

Мне не будут мешать ни твои грубые слова, ни твой беспорядок, – быт притупляет высоту – я так и не смогла её взять.

Я буду любить тебя, и, быть может, моя любовь даст твоей душе то питание, в котором ты так нуждался, но так и не получил, когда мы были вместе.

Странно, что я пишу тебе это в день своего рождения.

Я хочу просто, чтобы это был день рождения твоей свободы.

До свидания, родной.

Сандра. Твоя Санра. Вопреки и благодаря всему.

Она запечатала письмо степлером и положила его в боковой, незаметный ящик. Всё! На сегодня хватит…

И всё-таки ей предстояло сегодня ещё многое вспоминать. И не то чтобы ей это было неприятно, нет, она делала это не специально – видимо, день такой выдался.

Глава четвёртая

Что такое Евклидова геометрия или При каких обстоятельствах прямые пересекаются

Как покинул его Ангел, Георгий даже не заметил. В какой-то момент он отвернулся, и тот исчез. Подумал: «Всё, пора в птичку» (так он обычно называл Соловьёвку, клинику неврозов). Но на столе, возле стакана чая лежала оранжевая роза. Не желтая, не красная, а оранжевая, как пожарная машина, как крик о помощи…

Георгий вдруг неожиданно вспомнил, как однажды зимой он шёл ночью по улице в страшном смятении и буквально орал про себя: «Господи! Дай мне знак! Ангела хочу! Дай мне знак, что я не одинок! Ангела хочу!» И тогда на дороге действительно появился Ангел – жёлтая машина помощи на дорогах фирмы «Ангел». «Впредь нужно хорошо представлять, о чём просишь», – сказал тогда он себе, смеясь от души. Он вспомнил об этом сейчас, и ещё – «Ты там, где твоё внимание». Почти то же самое.

«Ты там, где твоё внимание…» – Георгий наклонился, взял со стола розу. «Любовь – это единственная формула счастья». «А у неё сегодня день рождения, – подумал он. – И зачем только он тогда от неё ушёл? Возомнил себя великим, посчитал, что женщина, и, не дай Бог, дети помешают ему, а ведь за эти годы успел так мало, вот даже и не защитился, всё с хандрой справлялся да с собой боролся… Да, любовь, без сомнения, это не только женщина, существует любовь ко всему, вселенская любовь, но раз женщина свыше дана Человеку, может быть и она служит лестницей в Небо? Он понюхал розу – пахла изумительно. Ангельский цветок теребил его душу. Жорж закурил. Так, Ангел был. Значит он нормальный. Ну, в том плане, что крыша на месте, хотя, как любил он часто приговаривать – хорошая крыша летает сама. Да…, а у неё день рождения…

Георгий вдруг вспомнил.

Лекция. Изучали разговорную лексику. Он на примере Мопассана стал объяснять:

– Девушки, дорогие мои, если ваш молодой человек объясняется вам в любви и при этом говорит с вами изумительным книжным языком, правильно интонирует и расставляет все запятые, отслеживает все обороты речи – никогда не верьте ему – не любит он вас, я извиняюсь, ни хрена! Так не бывает, хочу я сказать. Вот посмотрите, как пишет об этом Мопассан. Я не цитирую, а передаю суть – книги нет перед моими глазами. Но звучит это примерно так: Он приник к её коленам, стал жадно целовать невпопад, приговаривая только одно: «Я пью. Пью. Пью…» Вы слышите, дорогие мои: «Я пью, – тут Георгий отвернул крышку с бутылки минеральной воды, которая всегда стояла у него на столе, и сделал глоток. – Пью. – Сделал второй. – Пью… – Третий». Аудитория встала и зааплодировала ему. Только одна девушка осталась сидеть – она внимательно смотрела ему в глаза, отпивая кефир из своей бутылочки. Все ребята смеялись – она была серьёзна. Какая-то странная дрожь пробежал у Георгия по спине. После лекции он попросил её остаться. «Вас мучает жажда?» – спросил он её. Вместо ответа она поцеловала его. Её звали Элеонора.

Их институт выращивал писателей и философов. Выводил новый сорт – думающего Человека. Как-то однажды, проходя тему эпистолярного жанра, Георгий попросил своих студентов написать в любой форме письмо. Кому угодно. Через пару дней, дома, разбирая работы, он наткнулся на её послание.

Скажи, есть ли более безрассудный человек, чем я? Я ложусь спать с твоими книгами, обнимаю их и чувствую отзвук – ты тянешься ко мне: через все свои листы, через все строки – каждым листом и каждой строкой. Спасибо.

Я открываю твои книги – и захлёбываюсь от счастья родства и однородности. Когда я произношу твоё имя – к горлу комок. Так всегда было. Ещё с ранней юности. Антуан. Я говорю это слово, и тело моё отзывается, узнавая тебя. Ты сделал меня писателем, раньше, чем я сама это поняла. Может быть даже раньше, чем я прочитала тебя впервые. Просто тем, что когда я родилась, ты уже был. Мне часто говорят: что ты пишешь? Не бывает таких характеров, нет таких мужчин, кто бы чувствовал так нежно и глубоко. А я открываю тебя и знаю: можно чувствовать ещё нежнее и ещё тоньше – и эту Землю, и женщину… Ты смотришь со своих звёзд, со своих крыльев на Землю и чувствуешь её маленькой хрупкой девочкой; ты говоришь о женщине, как о неисчерпаемой и могучей, но такой трепетной планете…

Когда я хочу, чтобы мне меня рассказали, я открываю твоего «Южного почтового», и в каждой строчке знаю – ты говоришь со мной. Много дней я провела в дневниках Бетховена: как могуч и как одинок был этот человек. Меня потрясли его письма к несуществующей и вечной возлюбленной «Mein Engel, mein alles, mein ich» (Мой ангел, моё всё, моё я). Он искал её образ, как потом будет искать Блок образ вечной женственности… Зачем я это говорю? – Я думаю, что ты… да, что ты писал мне, как пишут письма, как пульсирует сигналами Земля в беспредельность Неба. И я услышала.