Читаем без скачивания Наслаждение Маккензи - Линда Ховард

Мисс Лавджой не только приходилась дочерью послу, она работала в посольстве. Отец был требователен и излишне заботлив по отношению к дочери после потери жены и сына во время террористического акта в Риме пятнадцать лет назад. В то время мисс Лавджой было всего десять. После этого он упрятал ее в частную школу, а после окончания колледжа дочь стала хозяйкой на его приемах и выполняла некоторую работу в посольстве. Зейн подозревал, что ее работа заключалась в открытии и закрытии штор, только чтобы немного занять ее. Вряд ли она по-настоящему работала хоть один день в своей жизни, зато всегда была под крылышком отца. До сегодняшнего дня.

Вместе с подругой они отправились за покупками. Трое мужчин схватили ее, засунули в машину и умчались. Подруга немедленно сообщила о похищении. Несмотря на чрезвычайные меры по блокированию аэропорта и морского порта – Зейн цинично предположил, что власти Греции как обычно нерасторопно начали проверки – частный самолет покинул Афины и направился в Бенгази.

Благодаря своевременному сообщению подруги, в Бенгази смогли поднять на ноги всех агентов. Было установлено, что молодую женщину с внешностью мисс Лавджой вывели из самолета и доставили в город, в то самое здание, куда собирались пробраться Зейн и его люди.

Это должна быть она. Вряд ли в Бенгази оказалось несколько рыжеволосых европейских женщин. Можно поспорить, что всего одна – Бэрри Лавджой.

Поспорить на ее жизнь.

Глава 2

Бэрри лежала в полной темноте. Тяжелые шторы на единственном окне препятствовали проникновению самого слабого лучика, который мог бы хоть немного осветить комнату. Похоже, наступила ночь. Уличный шум потихоньку затихал, пока не опустилась полная тишина. Оба ее похитителя ушли, скорее всего, спать. Побег пленницы их не беспокоил. Обнаженную Бэрри крепко привязали к кровати. Запястья стянуты вместе, руки подняты над головой и привязаны к изголовью. Лодыжки тоже связаны, веревка надежно закреплена на раме кровати. Бэрри едва могла двигаться. Каждая мышца тела болела, особенно невыносимой была боль в плечах. Можно кричать, вопить, молить, чтобы пришел хоть кто-нибудь и ослабил путы, удерживающие руки над головой, но Бэрри знала, что прийти могли только те двое, которые связали и бросили ее в таком положении. Она готова делать что угодно, отдать все, что угодно, только бы не видеть их снова.

Бэрри мерзла. Похитители не побеспокоились накинуть одеяло на нагое тело девушки, и ее сотрясали конвульсивные судороги. Бэрри не могла сказать, трясет ее от холода или от шока. Какая разница! Трясет и трясет.

Она заставляла себя думать, пыталась не обращать внимания на боль, не отступать перед страхом и шоком. Она не знала, где находится, не знала, как будет выбираться, но если представится малейшая возможность, нужно быть готовой. Этой ночью вряд ли удастся убежать – слишком тугие узлы, никакой свободы движений. Но завтра… Боже, завтра!

Страх сжал горло, почти перекрыв доступ воздуха. Завтра они вернутся втроем, похитители кого-то ждали. Бэрри вздрогнула всем телом, как только вспомнила грубые руки на своем обнаженном теле: пощипывающие, похлопывающие, бесстыдно ощупывающие. Ее затошнило... еще вырвет… если есть чем. Похитители не потрудились покормить свою жертву.

Она не переживет этого еще раз.

Нужно бежать. Как угодно, куда угодно.

Бэрри изо всех сил боролась с паникой. Мысли носились в голове, как стая спятивших белок. Попробуй в таком положении придумать, как защититься и спастись. Что она может, связанная словно индюшка к Дню благодарения?

Унижение жгло сильнее боли в руках. Похитители не изнасиловали ее, но развлекались такими гадостями, которые вселяли ужас и лишали духа. Завтра появится главарь, и отсрочка приговора закончится. Угроза изнасилования, а затем само действие сломают ее и оставят безвольное тело в их руках без всякой надежды на защиту от дальнейшего осквернения. Они на это и надеются. Будь она проклята, если уступит их планам! Когда Бэрри похитили и запихнули в машину, ей казалось, что она утонула в тумане ужаса и потрясения. Теперь, брошенная в темноте, связанная, замерзшая, несчастная и беззащитная, она чувствовала, что туман рассеивается, вернее, сгорает. Знакомые никогда бы не поверили, что она может быть вспыльчивой, но то, что в ней растет сейчас, нельзя сравнить с ее легким приятным нравом. Ярость, неистовая как лава, которая прокладывает путь наверх из земных глубин, пока не вырвется наружу и не снесет все со своего пути.

Ничто в жизни не подготовило Бэрри к мукам последних нескольких часов. После гибели матери и брата, ее нежили и защищали, как очень немногих детей в этом мире. Бэрри не раз видела переживания одноклассников из-за невыполненных родителями обещаний, из-за редких визитов, как их отодвигали в дальний угол или просто игнорировали. У нее все было не так. Отец обожал ее, и она это знала. Он настойчиво заботился о ее безопасности, интересовался друзьями и школьными делами. Если отец обещал позвонить, то звонок раздавался точно в обговоренное время. Каждую неделю по почте приходили небольшие подарки – недорогие, но не случайные. Бэрри понимала, почему отец так беспокоился о ее безопасности, почему предпочитал обучение в закрытой школе для девочек в Швейцарии. Разве можно сравнить охрану привилегированной школы с обычной, где царит постоянный кавардак.

У отца кроме нее не осталось никого. И у нее остался один он. Будучи ребенком, после несчастья, уменьшившего их семью вдвое, она несколько месяцев не отпускала отца ни на шаг, следовала по пятам, когда могла, и безутешно рыдала, когда он уходил на работу. В конечном счете страх, что и он исчезнет из ее жизни, прошел, но привычка отца к излишней заботе о дочери осталась.

Сейчас ей двадцать пять, взрослая женщина, и в последние несколько лет его навязчивое внимание стало раздражать, но перспективы ее устраивали, и протестовать не очень хотелось. Работа в посольстве настолько Бэрри нравилась, что она подумывала о полноценной дипломатической карьере. Быть хозяйкой в доме отца ей тоже нравилось. С выполнением обязанностей и протоколом у нее все прекрасно получалось, кроме того, на дипломатическую сцену выходило все больше женщин-послов. Дипломатическое сообщество было закрытым клубом для обеспеченных людей, и Бэрри подходила для этой работы и по происхождению и по характеру. Спокойная, даже невозмутимая, она отличалась деликатным и тактичным отношением к людям.

Но сейчас, обнаженная и привязанная к кровати, с многочисленными синяками на бледной коже, она чувствовала, что примитивная, неудержимая ярость меняет ее глубоко внутри, меняет саму сущность ее натуры. Она не позволит этим – безымянным, злобным «этим» – строить планы на ее счет. Если убьют, так тому и быть. К смерти она готова, но не к покорности.