Читаем без скачивания Запонки императора, или орехи для беззубых - Лариса Исарова

— Чего?

— Дел этой особы…

Я старалась выглядеть не очень удивленной, потому и кивнула с независимым видом.

— Ты забыл, что сам меня к ней посылал.

— На машине.

— Но я запомнила адрес…

— Опасная память.

Карен подошел ко мне и снова крепко взял за запястья.

— Поклянись, что ты не имела к этим запонкам никакого отношения.

— Неужели мало моего слова?

— Ты была слишком идеальной, лучшей из всех, кого я имел… Но русская женщина врет, как радио, доже когда ей это совершенно невыгодно…

Он еще немного потоптался в комнате, потом ушел, бросив все свои тряпки, «дипломат» и чемодан. Казалось, его преследовала какая-то острая и напряженная мысль.

А я стала ходить по комнате, тупо глядя на пол. И вдруг в глубине под поставцом что-то блеснуло. Я нагнулась — они. Проклятые запонки. Только почему они валялись тут? И кто это сделал? Второпях, на бегу, или так было задумано? А если бы комнату подметал рассеянный человек?

Я стала искать, куда бы их временно положить, чтобы не начинать всю мороку с тайником, и заметила пустую вазу на книжном шкафу, поставленную высоко, как полагалось в классическом павловском интерьере. Она была в форме ладьи, из патинированной бронзы на мраморном основания. Я встала на цыпочки и, сдвинув крышку, опустила туда запонки а потом подумала, что придется переехать к матери, пока Карен не вывезет из квартиры свои вещи. Я не собиралась жить с человеком. который меня назвал «идиоткой».

Все дни, что я жила у матери, мы ругались. Она с азартом говорила о моей аполитичности, обывательстве, растленности.

Несколько часов я терпела, потом спросила:

— А ты умеешь бороться с хамами? Да. да, с теми, кто называл тебя жидовкой, кто не дал тебе заняться научной работой, кто унижал твое человеческое достоинство, приказывая писать кандидатские диссертации для невежественных директоров театров?!

— Я их презираю…

— А я не могу быть жертвой, овцой, рабой. Эти ублюдки понимают лишь язык силы или денег. И Карен дал мне чувство независимости, понимаешь?! Раньше я смотрела на зажравшегося родителя моего ученика, номенклатурного борова, и мечтала стать ведьмой, чтобы его треснул по башке кирпич с крыши. Чтобы обхамившего меня официанта избили рэкетиры. Чтобы шпаненок, который куражился на улице над девчонкой, подавился пельменем.

— Неужели ты такая мстительная… — Мать пыла растерянна.

— А теперь я появляюсь в таких шмотках, что передо мной в струнку вытягиваются. И деньги могу небрежно швырнуть. А много их у меня было при учительской зарплате?..

— И все-таки твой способ зарабатывать на жизнь…

— Ты живешь, чтобы работать, а я работаю, чтобы жить. Да, да. и уверяю тебя, что быть секретаршей такой квалификации, как требует Карен, совсем нелегко. Да и в постели нельзя быть коровой…

— И это моя дочь! Но нельзя же думать только о себе… — Мать смотрела на меня так беспомощно, что я опустила глаза — Сейчас столько возможностей, чтобы исправить положение, ввести во все структуры власти демократов.

— Кстати, а Марат тоже распинается за твоего кандидата?

Я вспомнила, как он говорил, что поставил на «темную лошадку», парня из рабочей среды, бригадира, который еще станет современным Валенсой. Мать тоже восхищалась этим «самородком».

— Марат — очень энергичный и полезный оратор, он легко находит язык с любой аудиторией, даже возглавил неофициальную пресс-группу…

Ну о чем можно было говорить с этой женщиной?!

Я стала отмалчиваться, листала фотографии, даже те страницы семейного альбома, где виднелись пожелтевшие портреты моей прабабки и прадеда по отцу, незаконнорожденного сына какого-то польского магната и экономки, женившегося на сельской учительнице, которая закончила училище благородных девиц, знала три языка и пошла «в народ» по идейным соображениям. Я искала корни, пыталась понять генетические завихрения в нашей семье и невольно восхищалась тем, что моя мать, внучка еврейского богатого купца, сахарозаводчика, сохранила поразительную инфантильность и веру в жизнь…

Убийство

Несколько дней я пробыла у матери, удивляясь, что Карен мне так и не позвонил. Потеряв терпение, я поехала на аукцион в надежде встретить там Карена. Он их никогда не пропускал, попадая в Москву.

Но и там его не было, зато в первом ряду сидел с самодовольным видом Марат. Он часто поднимал номер, сгребая н дешевый фарфор, и шпиатровые изделия, и карманные часы.

Я села сзади, наблюдая за его метаморфозой и подсчитывая траты. Обычно в его кармане даже сотня была редкостью, а за несколько часов он отстегнул не менее семи тысяч. Волосы у несостоявшегося моего сутенера поредели, кожа на затылке стала морщинистой, и вид, несмотря на явное материальное преуспевание, был очень потертый.

Я шепотом окликнула его, Он обернулся и подскочил, точно я его ужалила.

— Зачем покупать такую дрянь? — Голос мой был светски вежлив, — Или ты стал работать по снабжению нуворишей?

Марат побагровел и посмотрел куда-то в сторону. Я повернула голову и заметила пробиравшегося сквозь толпу могучего Кооператора. Этот представитель мужского пола вобрал голову в плечи, стараясь казаться меньше ростом и не так выделяться.

Кто-то тяжело положил мне руку на плечо. Оглянулась — «тетя Лошадь». Я как-то забыла о ней в последние дни, но она заговорщически мне улыбнулась:

— Купила собаку? Ты сбила мне игру.

Оказывается, я сидела на аукционе, не вслушиваясь в объявляемые вещи, а недавно проиграли бисерную картинку с собакой. «Тетя Лошадь» рассчитывала купить по стартовой цене, но кто-то вмешался в игру, и она погрешила на меня, благо мои рыжие волосы пламенели, как флаг.

— Я не играла…

— А зачем пришла? Нашла покупателя на своего Шагала?

Мне не хотелось с ней беседовать, я знала страсть этой женщины к сплетням, и передавала она обычно скверные новости. Ссорить друзей было для нее такой же радостью, как и выпрашивать вещи подешевле, торгуясь с энергией цыгана, всучившего бракованного коня на ярмарке…

— Слышала я о каких-то чудо-запонках у твоего Карена. Нельзя ли на них взглянуть?

Я сделала непонимающее лицо.

— А я тут влипла в странную историю. Пошла недавно с подругой в ресторан, выпили мы хорошо, и понравился мне скрипач из оркестра. Я послала ему бутылку водки, и он подошел к нашему столику. Молодой парень, лет тридцати. Сначала он играл мне, а потом я тряхнула стариной и запела, я ведь в молодости имела недурственный голос… Потом он подсел, стал мне руку целовать, такую лапищу, стихи читал по-английски. Ну я и размякла, сказала что живу одна, и дала телефон. Он мне начал звонить по три раза на дню, в любви и симпатии объяснялся, представляешь?!

Я украдкой посмотрела на часы.

— Что мне теперь делать? Вдруг парень — рэкетир? Или охотник за богатыми старухами? Или некрофил?

— Очень просто. В следующий раз скажите, что ваш сын возмущен его звонками, а внуки смеются и хотят набить ему морду за то, что пристает к бабушке…

— Думаешь, отвяжется? А если я всерьез ему понравлюсь?

— Он понял из беседы, что вы собираете антиквариат?

«Тетя Лошадь» шумно вздохнула.

— А хрен его знает, я когда выпью — несу что Бог на душу положит. Но украшения на мне были дорогие.

— Бриллианты?

— Нет, флорентийская мозаика.

— Ну вряд ли у него такое серьезное образование в области ювелирного искусства.

— Не скажи. Когда я рассказала ему о запонках Карена, даже пообещал брошку в таком же стиле…

Я вздрогнула.

— А что вы о них знаете?

Она хитровато улыбнулась.

— О них — ничего, а с Таисьей Сергеевной дружу лет пятнадцать…

— Зачем надо было говорить о запонках незнакомому человеку?

— Он сказал, что все может достать, вот я и попросила подобные, из хорошего дома…

Я совсем забыла о ее жадности. А ведь раньше меня трогало в ней алчное желание встретить чудо за бесценок.

Я посмотрела на часы. Карен так н не появился, и жгучее беспокойство погнало меня домой.

Прежде всего я обратила внимание, что газеты не вынимались из ящика с того дня, как я ушла, а поднявшись к себе, с удивлением обнаружила, что дверь в квартиру не заперта.

Я прошла в комнату с какой-то опаской. Наверное, подсознательно я подозревала несчастье, потому что, увидев лежащего на боку Карена, не вскрикнула, не бросилась к нему, а посмотрела на стол.

Картина исчезла.

Потом я нагнулась над Кареном. Он был убит чем-то тяжелым, ему размозжили затылок, а перед этим связали руки и ноги.

Странно, но при виде трупа я не испытала ужаса. Это был не Карен, умевший возбуждать и радовать меня в постели, а какой-то муляж. Окостеневший, поломанный, с темными пятнами на связанных кистях. Они выглядели, как ожоги, как будто к ним прижимали сигареты, а на полуобнаженном волосатом животе виднелся багровый след, похожий на след от утюга.