Читаем без скачивания Закрыв глаза - Федерико Тоцци

— Слушай меня внимательно, — твердил он Пьетро. — Хватит тебе учиться. Знаешь умножение — и ладно. Школы вообще надо позакрывать, а учителей отправить землю копать. Земля — это лучшее, что дал нам Господь.

— Это ты так считаешь, — отвечала недовольно Анна.

— И много ты в школу ходила? — спрашивал с издевкой Доменико.

Не хватало ему еще с женой пререкаться! Она лишь качала головой.

— Мы даже подписываться не умеем, а нажили состояние.

Посетители, задумавшись, молчали. Потом, чтобы не расстраивать Анну дальше, вступались:

— Молодой еще. Кто знает, что из него выйдет.

— Да будь мне хоть шестьдесят, а ему за двадцать, я все равно ему голову отверну.

— А, ну большим и сильным, как вы, он точно не вырастет!

По утрам каждый завтракал в одиночку, когда выдавалась свободная минута, зато вечером за стол садились все вместе. Доменико — во главе стола, Пьетро — между ним и Ребеккой. Напротив хозяина — повар, с другой стороны — два официанта. За маленьким столиком, где были составлены тарелки и приборы, пристраивался помощник повара — боком, чтобы не сидеть ни к кому спиной. Анна ужинала прямо в кресле, чтобы не пропустить, если войдет посетитель.

Повар отошел к дверям на кухню и, привалившись спиной к стене, курил бычок. Ребекка носила грязную посуду. А помощник вприпрыжку, как мальчишка, побежал сказать конюху, что хозяин велел запрягать.

Доменико выпил еще стакан вина. Вынул вставную челюсть и украдкой, под столом, вытер салфеткой.

Анна взяла рубаху и села шить.

Наконец Доменико смахнул салфеткой крошки со штанов, Ребекка тут же прошлась по его костюму щеткой, Тибурци смазал башмаки, а сам он тем временем отдал несколько распоряжений. Потом на цыпочках подкрался к Пьетро, который стоял у окна, что-то про себя напевая и отбивая такт пальцами по стеклу, и съездил его по шее:

— Поедешь со мной в деревню.

Пьетро, ни слова не говоря, вскочил в уже запряженную коляску — и незадолго до заката они были уже в Поджо-а-Мели.

Завернув за угол сарая, Гизола увидела, что Пьетро стоит одиноко и неподвижно посреди гумна, засунув руки в карманы, и сказала серьезно, с упреком:

— Вы что здесь делаете? Почему раньше не приехали? Вы мне в тот раз не поверили. Ну да мне все равно!

И прибавила:

— Знаю, что вы мне скажете.

«Да, знает, — подумал Пьетро. — Все всё про меня знают. А я — нет».

Что поделать, его внутренняя жизнь всякий раз побеждала! Как горько было знать, что лишь потом, наедине с собой, он насладится тем, что прочувствовал, но так и не произнес! Поэтому он считал себя хуже всех. Лишь в фантазиях он находил, что сказать Гизоле — особенно утром, в полудреме.

Он оробел еще сильнее. Воротничок больно упирался в подбородок.

Гизола взглянула на него так, будто тоже над ним потешалась. Тогда, чтобы она не смеялась, он стал пинать стоявшую рядом оливу. Но когда он снова поднял глаза, Гизола смотрела на него еще пристальней, скаля зубы — явно в насмешке!

Все померкло вместе с солнцем. Пьетро охватила дрожь, он больше не мог вынести этой улыбки — хотел забыть, что вообще ее видел. Он безвольно склонил голову, думая, что должен понять, чем она так неприятна.

Гизола укладывала волосы, держа шпильки в руке, чтобы показать, что они новые. Каждой шпилькой, прежде чем воткнуть в прическу, она легонько колола ему руку. Но он не шевелился.

Видна была густая трава, по верхушкам ее гнувшихся стеблей прыгали насекомые.

Пока Гизола колола его шпильками, Пьетро подумал: «Конечно, она знает, чего я хочу. Но я должен сказать это сам: так надо».

Ее красные чулки придали ему смелости — но не в силах вымолвить ни слова, он шагнул к ней ближе, чуть дрожа.

Под оливами почти ничего не было видно. Земля совсем уже почернела.

— Что вам надо? Скажите мне оттуда. Не надо подходить.

Гизола заметила, что он не сводит глаз с ее чулок — но юбка была слишком короткая, и спрятать их не получалось.

— Ты знаешь?

Лицо ее приняло стыдливое и нежное выражение.

— Знаешь? Скажи.

Она залилась краской, отчего ее лицо еще изменилось.

— Знаю.

И поскольку он придвигался все ближе, отстранила его твердыми худыми руками.

Пьетро был так опьянен, что едва держался на ногах. Глаза Гизолы смотрели на него, не отрываясь, и кроме них он ничего не видел. Казалось, и поле, и вся тень за ней отзываются на малейшее ее движение.

— Отстаньте! Поговорим в другой раз… в другой раз, я сказала!

Пьетро чудилось — все тело его пропадает, растворяется в этом вечере.

— Я люблю вас, — прошептала Гизола.

И бросилась бежать, метнувшись в сарай и выскочив с обратной стороны: к гумну направлялся хозяин. Он шел в своих огромных ботинках, шумно дыша, так что голова ходила вверх и вниз. Пьетро остался стоять. Найденным в кармане камушком он оббивал угол сарая, даже не чувствуя, что сдирает кожу на костяшках.

Доменико посмотрел на него и засмеялся — Энрико, шедший за ним батрак, подхватил.

— Ты что, спятил? Чего стенку портишь?

Потом повернулся к Энрико:

— Та негодница хоть сбежала вовремя.

— Да они еще дети оба. Им бы все резвиться, — вступился Энрико, думая, что хозяин благоволит Джакко и Мазе. Но Доменико, довольный случаем поставить на своем, возразил:

— Я в этом побольше тебя понимаю. Молчал бы.

— Да, раненько они начали, — тут же согласился Энрико. И высказавшись, как всегда, сглотнул.

Выговор испугал Пьетро. Он сразу забыл о Гизоле. Но был еще во власти слишком сильного для него очарования. Он направился к отцу — тот, взяв лошадь под уздцы, разворачивал ее к дороге.

— Залезай.

Пьетро послушно сел в коляску, вытирая испачканные в земле руки и стараясь не встречаться ни с кем взглядом.

Конь танцевал перед открытыми воротами. Тогда Доменико стал хлестать его по ногам выше бабок. Животное попятилось и встало на дыбы, коляска ударилась в стену.

— Стоять. Я тебе покажу. А если до тебя не дойдет…

И стегнул кнутом.

— Если и до тебя не дойдет, как надо себя вести…

И стегнул еще раз.

— Так я тебя научу. Стой смирно.

Перехватив кнут, он стукнул рукояткой по храпу. Конь тряхнул головой, и Пьетро хотел уже слезть.

— Сиди, где сидишь. А то тоже кнута получишь.

Собравшиеся батраки смотрели с беспокойством. Им не терпелось, чтобы хозяин уезжал поскорее, а то вдруг и на них разозлится, да так накинется, что может и за палку схватиться.

Конь притих.

Доменико сунул кнут Пьетро и, встав перед лошадью, стал застегивать куртку.

— Запомни, все должны меня слушаться! Вот видишь — стоишь теперь смирно. А мне торопиться некуда, как захочу — тогда и сяду.

И в доказательство то расстегивал, то застегивал куртку, останавливаясь всякий раз, как лошадь мотала головой. Пристегнул получше конец поводьев и полез в коляску: поставил ногу на подножку и, ухватившись за борт, рывком забросил свое тело на сиденье, крикнув Пьетро:

— Подвинься.

Пьетро так растерялся, что даже не шелохнулся.

— Да двигайся, дурак!

И тут же повернулся к батракам:

— Работайте хорошенько, а то всех повыгоняю. Чтобы завтра все было вскопано.

— Будет сделано, синьор.

— Не сомневайтесь.

— Еще бы мы все вместе да за целый день не вскопали!

— Если дождя не будет!

Доменико смерил того, кто это сказал, таким взглядом, словно вот-вот на него кинется — и голосом жестким, как удар долота по камню, заявил:

— Если пойдет дождь, будете сцеживать вино. Джакко, дашь им ключи от погреба — они у тебя нарочно на такой случай.

— Да, синьор. Как скажете.

Наконец он вспомнил про трактир — взглянул на часы и увидел, что откладывать дальше некуда. И тронулся прочь.

Стремительно темнело, облака на горизонте обещали дождь. Пьетро сидел, засунув руки в карманы — хотелось засвистеть, но при отце он не решался. В темноте казалось, что ноги лошади бьются друг о друга. Доменико правил раздраженно — он забыл распорядиться, чтобы выкопали ямы под посадку олив. Опасаясь, что приказания его не исполнят в точности, он с тревожным замиранием сердца мысленно следовал за всем, что делается в имении. И терзался, что не может быть там постоянно. Порой ему так хотелось застать батраков врасплох, что это желание еще сильней разжигало в нем ярость.

Он думал уже вернуться назад — посмотреть, не остался ли кто слоняться по двору, перемывать ему косточки. Посмотрел на облака, и ему захотелось сбить их кнутом на землю.

Тем временем Пьетро охватило глубокое оцепенение: коня вместе с коляской задом наперед затянуло в бездонный провал его души.

Ощутив во рту вкус своей слюны, он вздохнул и вдруг, безотчетным движением, уронил голову вперед и сам чуть не упал.

— Ты чего? — закричал Доменико.