Читаем без скачивания Развилка - Василий Сахаров

Георг Лейббранд принял решение и на имя нового рейхсканцлера Германии Мартина Бормана был составлен меморандум о восточных добровольцах. После чего, прихватив доказавшего свою преданность генерала Трухина, он отправился к своему непосредственному начальнику Альфреду Розенбергу.

Несмотря на исключительную занятость, глава Имперского министерства оккупированных восточных территорий Альфред Эрнст Розенберг смог уделить Лейббранду и Трухину пару часов. Он слушал доклад и одновременно с этим вчитывался в строки меморандума, который повлияет на судьбы миллионов людей, на их жизнь и смерть. Слабые места в документе, по мнению Розенберга, имелись. Например, вооружившись и получив относительную свободу, русские, украинцы, казаки и представители иных народов могли поиграть в самостийность уже против Германии, как это сделала некоторая часть ОУН. Но пока ошибки не критичны и могут быть исправлены позднее при ужесточении контроля. Главное – меморандум составлен так, что обязательно понравится Борману, который чувствовал, что его положение не устойчиво и пытался показать, что он не хуже своего предшественника и способен принимать важные решения. В свете недовольства некоторых идеологов национал-социализма, которые не оставляли надежду сменить Бормана, это было очень важно. Рейхсканцлер искал союзников, в первую очередь среди военачальников, а они постоянно требовали подкреплений и пытались избавиться от контроля чиновников. Поэтому уже на следующий день меморандум был представлен рейхсканцлеру, а затем, после непродолжительных споров и обсуждений, одобрен и подписан.

Ключевой документ был принят и к будущим вождям РОА отправились эмиссары. Сотрудники РОНД, Трухин и лидер подконтрольных украинских националистов Андрей Мельник под боком, продолжают работать. Атаман Балабин тоже рядом, поскольку возглавлял «Общеказачье объединение в Германской империи». А вот остальных предстояло ждать, одни в Париже, другие в Белграде. Но это ничего. Первый большой шаг сделан, машина запущена, движение пошло.

6.

Смоленская область. 27.08.1941.

– Погиба, на выход! – голос караульного разнесся по комнате и я поднялся.

Сейчас решится моя участь. Я это понимал и к двери шел без всякой охоты. Перед выходом, где меня ожидал конвоир, на миг оглянулся, и взгляд скользнул по лицам сокамерников. Они люди разные и в тюрьму фильтрационного лагеря НКВД попадали за разные проступки. Как правило, за дело. Один бабу изнасиловал. Второй мародерил. Третий проявил трусость и не выполнил приказ. А четвертый хотел перейти на сторону немцев и подбивал сослуживцев на измену. Вчера в тюрьме, бывшем актовом зале поселкового клуба, куда меня привели, было три десятка задержанных. Сейчас, спустя сутки, уже полсотни…

– Шевелись! – поторопил караульный. – Руки за спину!

Выполнив команду, я вышел в коридор. Охранник передал меня конвоиру. И он, командами указывая направление, повел меня к следователю. Все рядом, идти недалеко. Но пока шли, я в очередной раз попробовал понять, за что задержан. Ведь вроде все в порядке.

Отряд пошел на прорыв, и мы практически сразу вступили в бой. Наши услышали стрельбу и решились ударить навстречу. Несколько танков и две стрелковые роты смогли проломить хлипкую оборону немцев, которые особо не сопротивлялись, и нас вывели в тыл. А поскольку обстановка на этом участке фронта пока еще относительно спокойная, окруженцев отправили в фильтрационный лагерь.

Сначала с контрразведчиками побеседовали командиры. Потом дошла очередь до красноармейцев, и вопросы были стандартные. Документы сохранил? Как и при каких обстоятельствах попал в окружение? Кто еще с тобой был? Как прорывались? Что можешь сказать о том или ином человеке?

В общем, ничего сложного. Я отвечал предельно честно и проскочил. После чего вернулся к выжившим бойцам нашей роты, поужинал и начал приводить в порядок форму. Партизанщина кончилась – мы снова в регулярной армии.

Ночь прошла спокойно. А утром за мной пришли товарищи из органов. Сопротивляться было глупо, да и нечем, поскольку оружие отобрали. Пришлось смириться, сдаться и надеяться, что все обойдется, компетентные люди разберутся в моем деле, а потом я вернусь в роту и продолжу воевать.

Однако не все так просто. Пока я сидел в тюрьме, некоторые арестованные говорили – крытке, пообщался с другими бойцами и пришел к выводу, что на меня кто-то стукнул. Если специально никому на больной мозоль не наступал, под арест брать не стали бы, у сотрудников НКВД сейчас работы хватало, и судьба обычного красноармейца никого по большому счету не интересовала. Но что на меня могли нарыть? А главное – кому я перешел дорогу? Зацепиться можно только за одно, за убийство майора Ерошкина. Вот только уцелевшие бойцы нашего взвода отошли к реке раньше меня. Больше никто не выжил, и свидетелей не имелось.

– Стоять! – новая команда конвоира. – К стене!

Я повернулся лицом к серой шершавой стене. Боец доложил следователю, что привел арестанта, а затем подтолкнул меня прикладом в спину:

– Заходи!

Я вошел в небольшое помещение. Напротив стена, а на ней портрет Ленина. Под ним стол, на котором лежали стопки бумаг. За столом следователь, моложавый коротко стриженый брюнет с покрасневшими от недосыпа кругами под глазами. Справа от него одинокий стул, а на нем лейтенант Сафиулин. Как в песне: «Голова повязана, кровь на рукаве». Мой взводный выглядел паршиво, судя по всему, только из госпиталя, бинты свежие. Выжил все-таки. А мы думали, что он погиб на том злосчастном карьере, где немцы нас к земле прижали.

«Вот и свидетель того, что я убил Ерошкина», – промелькнула мысль, и в этот момент конвоир поставил для меня стул.

– Сесть! – приказал боец и остался за спиной.

Команду исполнил. Присел. Посмотрел на лейтенанта, и он сказал:

– Допрыгался Погиба? Думал, что убил командира роты и все шито-крыто? Нет уж… Придется отвечать…

– Спокойнее, – одернул лейтенанта следователь. – Всему свой черед. Когда я вас спрошу, тогда и говорите.

Лейтенант замолчал и дальше пошла рутина. Следователь хотел, чтобы я признался в невыполнении приказа, бегстве с поля боя и убийстве. А оно мне надо? Слово лейтенанта против моего. Поэтому я уперся – знать ничего не знаю, видеть ничего не видел, с майором Ерошкиным в том бою не встречался, отступил, когда остался один, а лейтенанту что-то померещилось, темно было, и он мог легко спутать меня с кем-то другим.

Разумеется, следователя, который пытался поскорее покончить с делом, такие ответы не устраивали. Ему проще выбить из меня признание вины, передать материалы в тройку и конец. Пять минут на обсуждение, потом приговор и к стенке. Или тюремный срок – это уж если повезет.

В конце концов, следователю все это надоело. Он выпроводил лейтенанта, который упорно стоял на своем и доказывал, что я убийца, из кабинета, вышел из-за стола и навис надо мной.

«Сейчас ударит», – подумал я и не ошибся.

Хлесткий удар в челюсть сбросил меня со стула и сразу два удара ногой в живот. Я зажался, ждал продолжения, а следователь присел на корточки и, подпустив в голос сочувствия, заговорил:

– Пойми ты, дурила, если признаешь вину, все сложится хорошо. Считай, сотрудничество со следствием. Врать не стану, явку с повинной оформить не получится. Но тебя не расстреляют. Получишь пятнадцать лет и поедешь на восток, подальше от войны и фронта. А потом все в твоих руках. Государство может дать тебе шанс искупить проступок кровью…

– Я не убивал Ерошкина… – выдохнул я. – Лейтенант ошибся…

– Жаль, – следователь поднялся. – Сегодня еще подумай, а завтра у тебя будет выбор. Подписываешь признание и живешь. Или упираешься, и тобой занимаются бойцы охранного взвода. Они парни крепкие и на расправу скорые, быстро из тебя отбивную сделают. Понял?

– Да.

Следователь сказал конвоиру:

– Увести.

Боец отвесил мне легкий пинок:

– Подъем!

К счастью, следователь меня не покалечил, хотя мог. Однако завтра меня дожмут. Даже если я не сдамся, здоровье потеряю, тут следователю можно было верить.

Конвоир отвел меня к остальным арестантам, и я прилег в уголке. В голове сотни мыслей и ни одной веселой. Куда ни кинь – всюду клин. Поэтому, скорее всего, чтобы сберечь здоровье, мне придется подписать признание. Может, не обманет следователь, и я еще поживу. Хоть в тюрьме, но люди и там как-то приспосабливаются…

Совершенно незаметно я задремал, и меня не тревожили. Однако в состоянии покоя я находился недолго. Рядом что-то взорвалось, стекла вылетели и я очнулся.

– Бомбежка! – закричал кто-то.

– Конвоир! Выпусти! – ударил кулаками в дверь другой арестант.

– Хана нам! – истерично заверещал третий.

Я остался на месте, потому что дергаться бессмысленно. Чему суждено произойти, то и случится. Здесь и сейчас от меня ничего не зависело.