Читаем без скачивания Лебединая дорога - Мария Семенова

— Пожалуй в город, Чурила Мстиславич, князь Радим тебя просит.

Нет, здесь не все еще позабыли, не могли позабыть! Недаром два города походили друг на друга, как два брата. Такая же улица, вымощенная половинками бревен. Та же ореховая шелуха под копытами, тот же дремучий бурьян по углам.

Через заборы со дворов выглядывали любопытные кругличане: жены с мужьями, деды с бабками, парни, девушки, шумливая ребятня…

Лют ехал за князем, напрягшись пружиной и не моргая ни вправо, ни влево.

Покачивалась перед ним беззащитная спина Чурилы — отрок был готов в любой момент прыгнуть вперед, заслонить.

Впрочем, на княжеский двор они въехали благополучно.

— Где хозяин? — спросил Чурила, останавливая коня. — Не вижу!

— Зову, господине, — засуетился боярин. Было ему неловко. Кликнул отроков — те убежали. Скоро в доме растворилась дверь, и Чурила углядел Радима.

Радим, знать, только поднялся из-за стола: вышел, утирая губы, неподпоясанным… И спросил с порога, уперев руки в бока:

— Зачем пожаловал? Я не звал!

Чурила спрыгнул наземь, пошел вперед, как на охоте, мягко, недобро.

Спешился и Лют, пошел следом за князем, и круглицкий челядинец подошел присмотреть за конями, но Соколик не по-лошадиному ощерился — кругличанин отскочил.

Чурила остановился в двух шагах от Радима.

— Неласково встречаешь, Радонежич, а зря, — проговорил он спокойно. — Я тебя не так привечал… Голубые глаза Радима позеленели.

— Еще плетки хочешь, колодезник?

Чурила молчал.

Радим не глядя двинул пальцами, и веселый Вячко вложил ему в руку гремучую плеть. Витым ремнем Радим щелкнул себя по сапогу:

— Пошел прочь!

Лют оглядывался, как затравленный зверь. Кольчугу не сдерешь, но уж меч он у кого-нибудь да выхватит. И держись тогда, князь Радим, держись, круглицкая дружина.

Чурила молча смотрел Радиму в глаза.

— Угощайся! — крикнул круглицкий князь. Взвилась, свистнула плеть! Но никто еще не смеялся над Чурилой Мстиславичем два раза подряд. Словно ветром подхватило Радима. Приподняло в воздух… да так ахнуло оземь спиной, что с хрипом оборвался в груди вздох.

Чурила же выпрямился над ним и обвел глазами двор, и во дворе стало тихо. Старший брат проучил младшего. И за дело.

Боярин Доможир склонился над лежавшим, потом, словно впервые увидав, уставился на Чурилу:

— Убил…

Чурила смотрел на него одним глазом: левый окончательно закрылся.

— Не убил я его! — отрезал он так, что загомонившие было гридни мгновенно умолкли. — Мог бы! Да не захотел!

И точно: Радим с долгим стоном вобрал в себя воздух, заскреб руками по траве, выгнулся, упираясь в землю затылком…

А Чурила продолжал, и голос его было слыхать едва не до городской стены:

— Щуры наши друг за друга кровь проливали! Одно были, братьями звались, одной рукой меч подымали! А этот, — кивнул он на корчившегося князя, — славу дедовскую по бревнышку растащить хочет… нашим да вашим! За то и бить впредь стану, пока умнеть не начнет!

Помолчал, глядя на Радима не то с жалостью, не то безразлично. И хмуро посоветовал:

— Водой облейте, быстрее отойдет. Сел на Соколика и поехал с Лютом со двора.

Леса вокруг города благоухали земляникой. Снегопадные холода, нежданно налетевшие в месяце травне, прошлись в сосновых борах по цветущей чернике, обидели на моховых болотах нежную морошку… сгубили без малого всю. Одна земляника успела прижаться к еще не остывшей земле, спрятаться, уйти в густую траву. И вот теперь уродилась — припозднившись, но зато какова!

Собирали ее в общем лесу, лежавшем между двумя городами. Крупные ягоды густо усыпали залитые солнцем поляны, сладко таяли во рту, не спеша покрывали донца берестяных кузовков. Кременецкие парни косились на круглицких девчонок, круглицкие — на кременецких. Вот так, глядь-поглядь, и недосчитывались в одном из городов красной девицы, а в другом в тот же час прибывало мужаткой. И даже князь Радим ничего с этим поделать не мог.

Солнце безмятежно плыло в синеве, проникая вниз пятнами жаркого света, мерцающими зелеными тенями. Ветер шумно носился над лесом, хватая пушистые вихры вершин, увертываясь от хлестко занесенных веток. Между деревьями звенели молодые голоса.

Выходил в лес и Урманский конец — был теперь в Кременце еще и такой.

Женщины проворно сновали между деревьями, парни ходили вокруг, шушукались с ними, о чем-то договаривались. Иные поглядывали в сторону, где мелькали по прогалинам поневы заречных красавиц.

Один Видга бродил по лесу без радости. На душе было темно. Не слышал и слышать не хотел смеха и задиристых шуток. Когда веселья ради зацепили его самого, огрызнулся так, что больше не трогали.

В Урманском конце, за крепкой оградой, быстро достраивался новый дом…

Когда этот дом будет готов и берестяную крышу увенчают, как в Торсфиорде, ветвистые оленьи рога, Халльгрим хевдинг введет в него молодую жену.

И тогда Видга станет вовсе ему не нужен. Если уж он едва смотрит на него даже теперь.

Как утешила бы его хорошая драка, в кровь, до смерти, с противником, равным по ярости и силе… Вроде того кудрявого веснушчатого парня на чалом коне, что еще так нехорошо смотрел тогда на речном берегу. Парня звали Лютинг сын Вестейна ярла…

И когда перед Видгой внезапно шевельнулись, ожили кусты, молодой халейг невольно вздрогнул и застыл, прижимаясь спиной к толстой сосне. Кулаки сомкнулись сами собой. Видга уже почти видел идущего к нему Люта, видел обидную улыбку на его лице… Но вместо Люта перед ним возникла молоденькая девчонка в заплатанном сером платьишке.

Солнце глядело на нее сзади, рождая сияние в растрепавшихся волосах. В одной руке она держала корзинку, в другой светилось несколько ромашек. А на загорелой щеке алело свежее пятнышко земляничного сока.

Видги вполне можно было испугаться — мрачного, взъерошенного, с тяжелыми кулаками, приготовленными для боя… Но пронизанное солнцем видение вдруг прыснуло в ладошку и отвернулось, удерживаясь, чтобы не рассмеяться вслух.

А у него вдруг поползла по скулам предательская краснота, и он почувствовал, как необъяснимо пересыхает во рту.

…И тогда он спросил ее: кто ты, лебяжье-белая дева, помощница в битвах? И она ответила: я дочь могучего конунга, мореплаватель, и мой отец зовет тебя в гости. И викинг налег на кормило, она же поскакала перед ним на коне, потому что была валькирией и носилась по воз духу и по морю…

Видга облизывал губы, мучительно роясь в памяти, как раз задевавшей куда-то все необходимые слова. Было одинаково страшно и промедлить — не ушла бы, — и отклеиться от сосны: еще возьмет да и пропадет так же внезапно, как появилась… поди ее разбери, девчонка это ил диво лесное, их тут небось не меньше, чем дома, где в каждом камне свой житель.