Читаем без скачивания Заложник удачи - Владислав Русанов

— Вернись. Вернись в телегу… — зашептала сыскарь.

Драконоборец кивнул, подошел к повозке, поставил ногу на ступицу. Сзади прозвучало распоряжение наместника:

— Все тела похоронить, как положено! И сыдоровых, и этих… Рыцарей, гляди мне, не обирай! Закопаешь со всем, что на них!

Топот копыт. Ворчливый голос дружинника, очевидно, назначенного в похоронную команду:

— Ага… «Не обирай»! Тут, опосля разбойничков, найдешь что-нибудь…

Телега тронулась. Заскрипело колесо.

Годимир сидел, уткнув подбородок в колени, с закрытыми глазами и видел перед собой ненавистную рожу Сыдора, перечеркнутую крест-накрест двумя взмахами меча…

Ночью сон никак не шел к драконоборцу. Одна только мысль о Сыдоре, Вукаше, всех прочих загорцах заставляла сжиматься кулаки. Эх, вскочить бы на коня, прорубить путь мечом и прочь! Сперва в Ошмяны, предупредить королеву о измене вожака хэвры… А вдруг она с ним заодно? И пойдет на то, чтобы отдать королю Момчило власть над королевством? Не может быть! А почему, собственно, не может? Он ей что, в душу заглядывал? Да нет же! Нельзя так думать о прекрасной панне! Неправильно это…

Рядом стонал во сне Ярош. Ему в самом деле приходилось тяжело. Днем разбойник еще держал себя в руках, пытался даже шутить, хотя и хватался время от времени за голову, словно раздираемый мучительной болью. А вот ночью… Ночью из его горла вырывались жалобные стоны. Бирюк корчился, пытаясь с головой укрыться видавшим виды зипуном. И самое обидное, что не поможешь другу ничем. В обозе загорцев лекари наверняка есть, но не станут связываться с чужаком, почти пленником.

Темный силуэт, заслонивший звезды, заставил Годимира напрячься и незаметно потянуться к мечу.

Кого это несет?

Неизвестный приблизился, опустился на корточки.

Смазанная тень рванулась справа, послышался негромкий вскрик, хрипение, а потом жалобный стон.

Годимир вскочил.

В двух шагах от него лежал ничком Олешек.

За каким лешим шпильман приперся среди ночи?

Но самое смешное состояло в том, что на спине музыканта сидела Велина. Одну руку мариенбержца она удерживала даже не рукой, а ногой, и судя по перекошенному лицу Олешека, от жесткого захвата его кости начинали трещать. Ладонью сыскарь зажимала шпильману рот.

Как рассудил рыцарь, очень здравая предосторожность.

— Ты что тут делаешь? — наклонился Годимир к шпильману.

Тот вращал глазами, пока девушка не усмехнулась и не отпустила ладонь.

— Руку отпусти, дура… — зашипел поэт. — Сломаешь ведь…

— Сломаю, — спокойно пообещала Велина. — Если еще раз дурой назовешь.

— Ладно, не буду! Прости! — взмолился Олешек. — Только отпусти. Ради Господа, а?

Неспешно и даже с показной ленцой сыскарь отпустила его руку. Музыкант тут же уселся, растирая локоть.

— Разве ж так можно… — постанывал он при этом. — Мне ж без рук никак нельзя. Я к ним, как к людям, а они — увечить…

— Как к людям, ночью не приходят, — веско заметила девушка. — Втихаря. Скажи спасибо, что за руку схватила, а не за голову.

— Спасибо! — с чувством произнес шпильман. — Страшный ты человек, панна сердца рабро Юрана.

— Вот сейчас точно сверну! — Велина слегка наклонилась к нему, и певец в ужасе отшатнулся.

— Перестаньте! — решительно прекратил их перепалку Годимир. — Зачем пришел, Олешек? Беда, что ли, какая?

Шпильман огляделся по сторонам.

— Беда… — передразнил он. — А то вам нужна какая-то беда? Вы сами беда, какую еще поискать…

— Вот допросишься ты, певун, елкина моталка! — Взъерошенный спросонок Ярош подполз поближе. — Говори толком, пока охраннички наши не попросыпались. А то еще заподозрят, чего доброго, что удрать хотим.

— А вы не хотите? — Олешек приободрился, перестал «баюкать» руку и, как ни в чем не бывало, одернул зипун.

— Так… — задумчиво протянула Велина. — Чем дальше, тем интереснее и интереснее… Давай, рассказывай, лазутчик ты мой ненаглядный, а то я за тебя всерьез возьмусь.

— Я-то, может, и лазутчик… — ответил музыкант. — Может, и не очень удачливый и умелый, но из тебя-то сыскарь и вовсе никакой!

— Ах, вот ты как! — задохнулась от возмущения девушка.

Ярош захохотал, уткнув бороду в рукав, чтоб не разбудить половину лагеря. Даже Годимир улыбнулся, хоть на душе было не радостно.

— А что? — невозмутимо подбоченился мариенбержец. — Моих писем ты не нашла?

— Как не нашла?

— А вот так! Не нашла. То, что ты из цистры вытащила, это прикрытие. Для таких сыскарей, как ты!

— Ну, я тебя сейчас! — погрозила Велина, но нападать не спешила. Поэт почувствовал ее растерянность и открыл рот, чтоб добавить еще что-нибудь убийственное, но тут не выдержал драконоборец.

— Еще одна подначка, и я тебе твой острый язык вырву. Ну, почему ты не можешь не издеваться над людьми?

— Потому что… — серьезно ответил Олешек. — Я ведь, как ты, пан рыцарь, справедливо заметил, Олешек Острый Язык из Мариенберга.

— Чем больше я тебя узнаю, тем больше мне кажется, что никакой ты не шпильман и не из какого не Мариенберга.

— Вот-вот, скользкий он человечишко, — пробормотала Велина. — Скользкий и мелкий.

Бирюк одобрительно хмыкнул.

— Ладно, вы, честные и открытые, — вздохнул шпильман. — Я ведь не ругаться с вами шел… Хотите удрать отсюда?

— Еще бы! — сразу загорелся Годимир.

— Серьезно? Без подвоха? — язвительно поинтересовалась Велина.

— Да конечно, серьезно! За кого вы меня принимаете!

— За болтуна и певуна, елкина моталка.

— Да?! Ах, вот вы как, да? А почему ваши охранники молчат, не проснулись до сих пор? Возница с помощником? Почему?

— И правда… Ну, почему? — спросил рыцарь.

— А потому, что я им сонного зелья в вино подлил!

— Вот так да! — восхитился Годимир, вспомнив, что с вечера, в самом деле, загорцы пускали по кругу бурдюк с вином. Чужестранцам, само собой, никто не предложил. Да и вообще, правоверный загорец еще может есть со словинцем или зареченцем из одной посуды, но пить из одного горлышка — никогда!

— А зелье в цистре возишь? На всякий случай? — отвернувшись, проговорила Велина.

— Почему это? — кажется, слегка обиделся шпильман. — У наместника Лойко позаимствовал…

— Спер? — уточнил Ярош.

— Да подумаешь! У него много. Пана Красного Орла когда-то цепом по шлему приложили — свои же селяне бунтовали, а он усмирять ходил со своим отрядом. Теперь он заснуть не может без десяти капель после ужина.

— Сколько ж ты этим загорцам ливанул? — спросил Годимир, кивая в сторону сопящих воинов. — Они хоть проснутся?

— Раз храпят, значит проснутся, — махнул рукой Ярош. — Как через часовых пройдем?

— Скажу — приказ наместника! — Олешек за словом в карман не лез.