Читаем без скачивания Новочеркасск: Роман — дилогия - Геннадий Семенихин

Рабочих в этот день на строительстве было мало. Из-за стены доносились неразборчивые голоса. Верхолазов вообще не было видно. Вскоре голоса находившихся внизу заглушил ржавый скрип лебедки. Цепь неохотно наматывалась на барабан. Прошло не так уж мало времени, прежде чем «качели» поднялись над недостроенной с южной стороны стеной. Это были единственные в этот час «качели», с которых должна была производиться укладка кирпича. Словно одинокая лодка, преодолевающая бурное течение реки, покачиваясь, приближались «качели» к стене. На них стоял только один человек. Тех, кто вращал барабан лебедки, не было видно.

— Папочка! — сложив ладошки трубочкой около рта, звонко прокричала Наденька. — Возвращайся поскорее. Мы тебя очень жде-ем!

Человек, кажется, услышал ее голос, потому что сразу обернулся и приветственно помахал рукой. Затем «качели» причалили к стене, и отец начал кладку, утрамбовывая кельмой раствор. Не было на Руси ничего крепче известкового раствора, на котором кладка производилась. Вот и стояли поэтому здания не осыпавшиеся и не облупленные по веку, а то и больше, радуя глаз любого прохожего.

Точными, сноровистыми движениями Яков Федорович укладывал один кирпич за другим. Затем «качели» сдвинулись, и он начал новый ряд. Он работал бесшумно, да и разве можно было уловить шум тем, кто стоял в скверике. Ведь на высоте более чем двадцати пяти саженей велась кладка. Какой она точности и хладнокровия требовала! У слабонервного от одного только взгляда с такой высоты на землю помутнело бы в глазах и закружилась голова, если бы он вспомнил о том, что стоит почти неогражденный. Яков Федорович к числу слабонервных не принадлежал. Сколько раз поднимался он на такую высоту и, заставив замолкнуть застучавшее было сердце, спокойно и расчетливо укладывал кирпич. Сейчас все шло как надо. «Качелям» становилось все легче и легче оттого, что последние кирпичи исчезали, превращаясь в часть большой стены. И вдруг будто что изменилось в самой природе этого ясного, тихого предпраздничного дня. Носилки качнулись, словно подброшенные ветром: так лодка погибает на воде, настигнутая девятым валом. С грозным предупреждением загрохотал барабан лебедки и смолк. Цепи, надежно удерживавшие все это время «качели» каменщика на большой высоте, вдруг оборвались, как нити, и Наденька, первая увидевшая все это, закричала от ужаса. На ее глазах отец отделился от дощатого помоста и, оставшись без опоры, полетел вниз. Какие-то мгновения он и «качели» падали вместе, но потом каменщика обогнали соединенные болтами доски…

— Проща-ай, дочка! — слабо донесся крик, и это были последние в жизни слова, с которыми обратился к ней родной отец.

…Когда они прибежали на место происшествия, над пыльным захламленным низом собора еще не до конца рассеялось облако едкой удушливой пыли. Тело несчастного Якова Федоровича было покрыто рогожей, и Наденьку, как она ни билась, к нему так и не подпустили. Невесть откуда появились городовые, кто-то прислал экипаж, и ее, бесчувственную, усадили на заднее сиденье рядом с тем самым десятником, который уговаривал каменщика положить верхний ряд, потому что денег для расчета еще не привезли. Так началась пасхальная неделя в семье Изучеевых.

Сергей Андреевич, встав на колени, долго копался в нижнем ящике комода, пока со вздохом облегчения не вытащил оттуда аккуратно сложенный, совсем почти новый визитный фрак — единственную дорогую вещь, которая кроме цилиндра осталась в его обнищавшем гардеробе, облачился в него и долго смотрел в зеркало. Нижнюю часть фрака он не видел, но тем, как выглядят плечи и грудь, остался весьма доволен. Саша, разбуженный шумом, высунул из-под одеяла нерасчесанную, с жиденькими, прядками голову и сразу обо всем догадался. Взгляды их встретились, и отец коротко сказал:

— Надо, сынок. Надо. Он был единственным близким нам человеком из мира живых. Надо попрощаться с ним в этот скорбный час.

Саша облачился в гимназическую форму, и они отправились к Изучеевым. По пути зашли на Азовский рынок, купили там на отсчитанные отцом пятаки букет ранней персидской сирени, перемешали ее с желто-белыми ромашками. Сергей Андреевич удовлетворенно кивнул головой, разглядывая свое приобретение.

Небольшой домик с желтым фундаментом из ходкого на Дону камня — ракушечника — нашли сразу, и по сдержанному плачу, доносившемуся из-за калитки, поняли, что это и есть жилище Изучеева. Сергей Андреевич перекрестился и осторожно толкнул калитку. Десятка полтора старух, заполнивших тесный дворик, сидело в зеленой беседке, выстроенной хозяином в небольшом садике среди кустов роз и на приступках террасы. Одна из них молча показала остановившемуся было в нерешительности старику на дверь, ведущую в покои.

Уже в сенях улавливался пряный запах полыни и чебреца, разбросанных по полу. Белый каменный домик, выстроенный покойным Яковом Федоровичем, был небольшой, но аккуратный. Так и чувствовалось по всему, что много сил и любви вложил в него бывший атаман станицы Кривянской, когда рыл фундамент, тесал доски, цинковыми листами покрывал крышу, сажал деревья.

Потоптавшись на пороге, Сергей Андреевич осторожно толкнул дверь, и они вошли. Оттого, что ставни были закрыты, казалось, что в доме темно и душно. В горнице под единственной иконой Николая чудотворца горела медная лампадка, распространявшая устойчивый запах деревянного масла. Пламя свечей выделяло из полумрака гроб, покрытый коричневым лаком. На прислоненной к стене крышке не было обычного серебряного креста. Яков Федорович лежал в этом гробу под белым покрывалом почти под самый подбородок. Остроскулое смуглое его лицо было спокойным и кротким, словно размышлял он о вещах, близко им к сердцу принимаемых: то ли о боге всемогущем и отношении к нему рода людского, то ли о правде, в поисках которой ум его, да и сам он, метался всю свою жизнь.

Сергей Андреевич подошел к изголовью, сначала положил цветы, а потом поцеловал покойника в холодный, уже пожелтевший лоб. Полная женщина в черном длинном платье с золотыми серьгами в ушах и высокой прической, широкая в кости, на вид чуть моложе самого Якова Федоровича, посмотрела на них заплаканными глазами и одним лишь молчаливым кивком поздоровалась. Рядом с нею, наоборот, во всем белом стояла Наденька, лишь бант в ее волосах был траурным. Она не плакала, но лицо ее было необычайно бледным. Бескровные губы стискивало горе.

Сделав Саше незаметный для других знак, она вышла во двор. Якушевы последовали за ней. Растерянно и неуместно Наденька слегка присела, приветствуя гостей заученным движением.

— Сергей Андреевич и Саша, — сказала она взволнованным голосом, — папа вас очень любил. Мы его хороним завтра в двенадцать часов и очень вас просим прийти. Если Сергею Андреевичу тяжело, он может остаться до поминок у нас дома, а на кладбище не ходить.

Голос Наденьки дрогнул, казалось, она вот-вот зарыдает. Но девочка справилась с собой.

— Вот и нет у нас больше папы, — прошептала она. — И никогда он глаз не откроет. А какой был добрый да ласковый… Не каждый казак бывает таким.

— Он у тебя и смелым каким был, — прибавил Саша. Наденька благодарно взглянула на него.

— Да, смелость и доброта. Они в каждом человеке должны сочетаться, иначе он не будет красивым душой и умом своим. Разве не так?

Неожиданно жиденькие ее бровки сошлись над переносицей, а в узких глазах заплясали недобрые огоньки. Своенравно взглянула она на Сашу, будто призывая тотчас же согласиться с ее словами.

— А я вчера от мамы потребовала, чтобы она все иконы из комнат вынесла и в чулан заперла. Одну разрешила оставить. Тот образок, что ей сам папа подарил перед венчанием в церкви.

— Да как же это, девочка? — всполошился Сергей Андреевич. — Ведь все-таки бог — наш повелитель всевышний, которому мы покоряться должны, потому как в страхе божьем жить надо вечно.

— А я не хочу! Ведь тогда крыльев у человека не будет и мечты никакой, — топнула ножкой в белой туфельке Наденька. — Не хочу, и все. Я бы и последний образок выбросила, если бы это не папин подарок. Бог, говорите? Да где он на самом деле был, когда с папой несчастье случилось, почему беду от него не отвел?!

— Да, да, — вдруг раздался за ее спиной хрипловатый голос незаметно подошедшей матери. — Если он всемогущ, почему же он Яшеньку не уберег, счастья нас земного лишил? Идем в дом, доченька, иначе ты опять разрыдаешься. До свидания, люди добрые. Ждем вас завтра в последний путь моего Яшеньку проводить. Приходите, не побрезгуйте.

Домой Якушевы возвращались молча. Над Новочеркасском сияло солнце и небо было голубое-голубое, без единого облачка. Это так не вязалось с темной комнатой, душным запахом лампадного масла и шепотным причитанием старух во дворе. За всю дорогу лишь несколько слов пробубнил старик, рассерженно постукивая палкой с оленем о плиты мостовой: