Читаем без скачивания Пятое сердце - Дэн Симмонс

Холмс молча взял связку писем.

– И еще одно… еще одна загадка, если хотите, мистер Холмс, – сказал Адамс.

Холмс ждал, держа стопку писем на коленях.

– Каждый год шестого декабря, – продолжал Адамс, – в годовщину смерти Кловер, я – или, пока я путешествовал по Южным морям, Хэй, или кто-нибудь еще из наших друзей – находил на могиле моей жены букет белых фиалок, ее любимых цветов. Я убежден, что их приносит в этот день Ребекка Лорн.

– Откуда вы знаете? – спросил Холмс. – Она сама вам призналась?

– Нет, в нашей редкой переписке я ни разу не упомянул про цветы, – сказал Адамс. – Я просто знаю. Я еще не поблагодарил ее в письме, но когда-нибудь обязательно это сделаю.

– Однако вы сказали, что мисс Лорн… миссис Бакстер… последние семь лет проживает в Бостоне.

– Да.

– Мистер Адамс… вы и впрямь считаете, что Ребекка Лорн Бакстер каждое шестое декабря совершает долгую поездку в Вашингтон только для того, чтобы оставить букетик белых фиалок на могиле вашей жены?

– Да, мистер Холмс. Она никогда не упоминала этого в письмах, но я убежден, что цветы на могиле оставляет именно она. Такой жест доброты полностью отвечает характеру женщины, которую я знал в восемьдесят пятом году. Ребекка Лорн всегда была добрейшей душой и близкой подругой моей жены. Допустить мысль, будто она хоть отчасти замешана или, боже сохрани, виновна в смерти моей жены – в смерти Кловер от меланхолии, как я обычно говорю про себя, – значит совершить тяжелую ошибку против здравого смысла, мистер Холмс. Это профессиональная недобросовестность, а также грубая клевета.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Адамс, – сказал Холмс, вставая и беря со стула цилиндр, перчатки и трость.

Адамс остался сидеть.

– Скоро ли вы покинете Вашингтон? – спросил историк.

– Я должен буду совершить поездку в связи с этим расследованием и… с другим… но со мной можно будет в любое время связаться через табачную лавку вот по этому адресу, – ответил Холмс.

– Мне больше нечего сказать вам по данному поводу, – проговорил Адамс. – Я буду признателен, если вы вернете письма до того, как отправитесь в поездку. Можете передать их через Хобсона. Нам нет больше надобности встречаться.

Холмс кивнул:

– Я сам найду дорогу к выходу, мистер Адамс. Спасибо за помощь. – Он похлопал по стопке писем в нагрудном кармане.

Однако Адамс уже смотрел в бумаги и даже не поднял взгляд.

В дверях Холмс остановился, чувствуя, но не видя Хобсона где-то в дальней части коридора.

– Один последний вопрос, мистер Адамс.

Историк не вздохнул, не нахмурился, не завел глаза к потолку – просто поднял голову, и Холмс вновь восхитился его выдержкой.

– Из ваших окон, особенно вон из тех, открывается прекрасный вид на резиденцию президента.

Адамс ничего не ответил. Он не повернулся к окнам, на которые указывал Холмс, да в этом не было надобности. Адамс работал в своем кабинете с 1886 года и прекрасно знал, что у него за окнами.

– Не знаете ли вы, случайно, мистер Адамс, какие помещения Белого дома выходят окнами на ваши и – как ни странно звучит мой вопрос – часто ли президент Кливленд бывает в этих помещениях?

– Могу сказать лишь, что когда мы с миссис Адамс бывали у президента в его первый срок, в этих помещениях располагались кабинет и приемная сестры президента, мисс Роуз Элизабет Кливленд, которая исполняла роль первой леди страны, покуда в восемьдесят шестом мистер Кливленд не женился. Насколько я понимаю, это было первое и единственное бракосочетание в Белом доме. Несколько месяцев назад мистер Кливленд вновь въехал в Белый дом, но его сестра, насколько мне известно, в Вашингтон не вернулась. Кажется, она стала директрисой небольшого учебного заведения в Индиане… в городе Лафайет если совсем точно. Она часто публикует статьи по так называемому феминистскому вопросу, то есть о правах женщин. Я читал, что год назад она приняла участие в Первой международной женской конференции в Париже. Так что я не знаю, для чего служат эти помещения в настоящее время, только что сестра президента в них больше не живет.

Холмс улыбнулся тому, как исчерпывающе ответил историк (пусть и не самым учтивым тоном), кивнул в знак благодарности и закрыл за собой дверь.

Спеша усесться в кеб, пока его не заметил Генри Джеймс, который должен был сейчас находиться в соседнем доме, Холмс думал, что встреча принесла по крайней мере один существенный факт: кабинет Генри Адамса являет собой идеальное место для убийцы со снайперской винтовкой. Для Лукана Адлера, например.

11

Колесо времени

День или два после возвращения к Хэям в качестве писателя, чей покой тщательно оберегают, Генри Джеймс блаженствовал впервые с начала года. Его комнаты в дальнем конце коридора на втором этаже были просторными, уютными и тихими. Если Джеймс решал поесть с хозяевами, те встречали его радостно. Если он выбирал одиночество – как по большей части и происходило, – Грегори перед каждой трапезой приносил меню, и писатель выбирал себе завтрак, обед или ужин без оглядки на то, что будут есть хозяева.

В те первые дни полное отсутствие Холмса наполняло его душу тихим счастьем – нечто подобное Джеймс испытывал, когда отпустила боль от подагры, мучившая его в Лондоне на Рождество и Новый год. Никаких больше окурков в яичнице, никаких разговоров про заговорщиков и убийц, никаких ночных вылазок на кладбище с проникновением в потайные надгробные убежища. Полная свобода отдыхать, писать или просто гулять и думать. Или, коли захочется, взять билет на ближайший пароход в Англию. Ничего лучше и придумать было нельзя.

Так отчего, гадал Джеймс семнадцатого апреля, в первую пятницу своего пребывания у Хэев, на душе у него так же тоскливо, как в марте, когда он решил поехать в Париж и утопиться в Сене?

В тот вечер он лежал, высыпав на одеяло литературное содержимое саквояжа, и просматривал записные книжки. Рынок рассказов за последнее время совсем усох, романы в ежемесячных выпусках – диккенсовская практика, кормившая Джеймса много лет, – тоже больше не издавались. Два его последних романа, «Сплетник» и «Трагическая муза» (вышедшая три года назад, в 1890-м), продавались плохо. Как и опубликованный в том же году сборник рассказов «Письма Асперна».

В этом году должны были выйти из печати три его книги: в июне этюды об искусстве «Рисунок и текст», летом – «Лондонские эссе», по большей части посмертная литературная дань недавно умершим друзьям, и, наконец, сборник «Частная жизнь и другие истории». Три книги – из них ни одного романа. А очерки и рассказы никогда не приносили больших денег и не вызывали заметного отклика.

Не оставалось сомнений: литературный мир прошел мимо, оставив Генри Джеймса в стороне. А может, он сам нечаянно забрел куда-то вбок. Зимой (до того, как вознамерился покончить с собой) он принял твердое решение начать новую и куда более благодарную в финансовом (а значит, и в общественном) смысле карьеру драматурга.

Его первая пьеса, «Американец», свободное переложение одноименного романа (настолько свободное, что Джеймс поначалу думал озаглавить ее «Калифорниец»), выдержала семьдесят представлений в Лондоне и еще множество в провинции. Джеймсу нравился процесс: то, как он, словно французский автор-режиссер, читал актерам четырехактную пьесу, как во время долгих репетиций носил им курицу, суп и другую еду. Подбадривал их. Болтал с ними. Чувствовал себя своим. Смеялся вместе со всеми и смешил их своим остроумием – в том числе новыми репликами, которые появлялись в пьесе по мере того, как ее приспосабливали к сцене.

Как не походило все это на десятилетия дисциплинированного одиночества, в котором он творил свои рассказы и романы, уже не помещавшиеся на одной полке. Но зачем был весь этот труд? Заработанного хватало на уютную светлую квартирку по адресу: Девир-Гарденз, 364, его дом с 1886 года. Однако даже там Джеймс не находил покоя. В последние годы, стараясь больше писать, он почти полностью отказался от вечерней и воскресной лондонской жизни. Целиком посвятить себя работе стало его новой мантрой. Ради этого он перестал ходить на званые обеды пять дней в неделю и не проводил больше уик-энды в сельских домах или ирландских поместьях богатых буржуа, мечтавших залучить к себе прославленного острослова, блестящего рассказчика и светского сплетника.

Ему по-прежнему нравилось сочинять в одиночестве, но сочинительство уже не окупалось ни деньгами, будь то доллары или фунты, ни известностью. О нет, он никогда не стремился к богатству и славе! Его главной целью всегда было Искусство. Однако он давно предполагал, что к пятидесяти годам литературные труды дадут ему финансовую свободу, чтобы… Чтобы что? Быть может, чтобы купить английский домик у моря. Совсем небольшой летний домик вдобавок к лондонской квартире. Уютный домик, где можно принимать литературных друзей и брата Уильяма с семьей, когда тот приезжает в Англию. Уединенное место, куда бы он приглашал младших товарищей, скажем Поля Бурже или Эдмунда Госса.