Читаем без скачивания Живой пример - Зигфрид Ленц

Он не ошибся — в отеле — пансионе Клёвер есть и черный ход, каменные ступени ведут наверх; в зыбкой темноте Хеллеру кажется, что лестница приведет его на крышу, и оттуда он попадет в чрево дома. Вот и рифленый почтовый ящик, который пытается выплюнуть все, чем его насильственно напичкали, — Хеллер считает себя вправе его облегчить; он выуживает из ящика газеты и письма, проглядывает их и несет к конторке.

За конторкой в белой наколке сидит Магда и, водя толстым пальцем по квитанциям, подсчитывает выручку; она сидит на длинных завязках своего белого передника, путается в цифрах и окончательно сбивается со счета, когда весь почтовый улов с шумом вываливается на конторку. Она с упреком поднимает глаза на Хеллера и подчеркнуто пренебрежительно протягивает ему ключ. Он хотел бы знать, не вернулся ли уже доктор Пундт. Да, он вроде бы собирался прийти в это время, даже чай заказал, но до сих пор его чего-то нету, вон и ключ его висит. Тогда не может ли она принести чай Пундта ему, Хеллеру?

— Куда, в конференц-зал?

— Нет, ко мне в комнату.

— Если вы немного подождете, я принесу вам чай, — говорит Магда и снова складывает обе стопки квитанций.

Хеллер поднимается к себе в комнату, снимает плащ, специальной палкой задергивает шторы, скидывает, не нагибаясь, промокшие стоптанные ботинки и валится на кровать. Он кладет руки под голову, терпеливо глядит на слепящий свет лампы, видимо, сортирует и оценивает свежие впечатления, однако не приходит к окончательному выводу, но вдруг собирает в хоботок губы и выпускает струйкой воздух, словно дует на горячую картошку, берет с тумбочки пачку фотокопий какого-то текста и кладет ее себе на живот. Приподняв ногу, он на редкость прямо вытягивает ее и двигает большим пальцем, обтянутым чересчур тонким носком. Он пишет ногой в воздухе слово, возможно, это слово «дерьмо».

Это уже Магда? Ее хмурое лицо выдает, что ей снова не удалось одолеть пачку квитанций и что она решила, чтобы отвязаться, вначале подать чай.

— Вот вам чай, господин Хеллер.

— Надеюсь, он горячее, чем батареи отопления.

— А у вас недостаточно тепло?

— Многие не приезжают зимой в Гамбург, потому что здесь вечно что-то не ладится с отоплением.

— Таким небось и летом холодно.

— Ну, а в вашей комнате, наверно, жарко?

— У меня даже нет батареи, только электрическая печка.

— И больше никого?

— На что это вы намекаете?

— Может, у вас в постели есть еще какой-нибудь обогреватель?

— Пейте-ка лучше чай, пока он не остыл.

— Ваша комната расположена, кажется, над квартирой хозяйки?

— Это вам незачем знать.

— А вдруг ударят морозы: учтите, я горяч.

— Полегче на поворотах, господин Хеллер.

— Ну так как?

— Пейте чай.

Прижав к бедру фанерный поднос, Магда, посмеиваясь, идет к двери, но, прежде чем выйти, спрашивает лежащего на кровати Хеллера, которому наконец удалось несколько расслабиться:

— Все-таки интересно было бы узнать, что вы здесь, собственно говоря, обсуждаете? А, честно? — И она останавливается, уже взявшись за дверную ручку, рассчитывая на немедленный ответ.

— Что мы обсуждаем? — Хеллер запинается, задумывается и, хоть вроде бы все ясно, не знает, что сказать, но тем не менее продолжает: — Так вот, мы ищем, ищем образ, тип, личность, ну, понимаете, мужчину или женщину, которые могли бы пройти по воде аки по суху и при этом помочь как можно большему количеству людей, также не замочив ног, дойти до желанного берега.

— Вы что, смеетесь надо мной, что ли?

— Ладно, скажу иначе: мы ищем живой пример, ну, своего рода кумир, что ли, кого-то, кто ведет себя так примерно — если вы понимаете, что я имею в виду, — что в силах возбудить и в других людях желание поступать точно так же.

— Так вы, видно, в рекламе работаете? — спрашивает Магда, и Хеллер отвечает с улыбкой после некоторого размышления:

— Да, в известном смысле мы занимаемся рекламой. Подробнее я вам это расскажу, когда приду вас обогревать.

Магда притворяет за собой дверь, и Хеллер поворачивается на бок и подставляет страницы фотокопий под свет лампы, стоящей на тумбочке. Опершись на локоть, он начинает их листать, читает: «Неудавшееся интервью», листает дальше, затем снова возвращается к началу и читает, уже не отрываясь.

Беседа с журналом «В фокусе», которую ведет корреспондент Герман Граф Катулла на сорок четвертый день добровольного заточения Люси Беербаум. Хотя Люси сама назначила час для этой беседы, она от изнеможения задремала на тахте, и Ирэне пришлось ее разбудить. Эта же крупная медлительная девочка с вечно сползающими гольфами открыла Катулле и стенографисту дверь и попросила их обождать в холле. Со второго этажа доносились приглушенные звуки магнитофона, раздался смешок, который, словно испугавшись самого себя, тотчас же смолк. Корреспондент, чуя эффектный контраст, многозначительно взглянул на стенографиста, и оба посмотрели наверх, где какая-то хохотушка никак не могла угомониться.

— Тетя просит вас пройти, — вяло произнесла девочка и тем самым не только заставила их снова поглядеть на себя, но и дала повод задать ей вопрос:

— Тетя?

— Мы с сестрой зовем ее тетей.

Корреспондент, который, должно быть, от избытка сведений никогда не терял выражения тоскливой невозмутимости, пожелал узнать, не состоят ли они действительно в каком-нибудь родстве, на что Ирэна ответила:

— Вообще-то да, но так, седьмая вода на киселе, сейчас уж никто не разберется.

Лицо Катуллы показалось ей знакомым, и она принялась его задумчиво разглядывать, но исключительно для того, чтобы установить, в какой мере он похож на свои фотографии: тонкие губы, словно застегнутые на «молнию», узкий, чуть сдвинутый с оси нос, слегка озабоченное выражение лица от сознания необходимости оказываться в конечном счете правым, неизменно оказываться правым.

— Разрешите, я вас проведу, экономка сегодня выходная, — сказала Ирэна.

Люси не поднялась с тахты, лежа поздоровалась с мужчинами за руку и веселым тоном выразила уверенность, что «В фокусе» никогда, наверно, не придавали значения тому, в какой позе находится интервьюируемый, во всяком случае горизонтальное положение не должно их шокировать и уж никак не может явиться препятствием для разговора. Катулла, привыкший выслушивать комплименты, воспринял и эти слова как своего рода признание и, попросив разрешения курить, сказал, что если ему память не изменяет, то и в давние времена все важнейшие разговоры велись исключительно лежа, ведь римские термы были своего рода более легкомысленным филиалом сената, уточнил он. Оба они, и корреспондент, и стенографист, поблагодарили за кофе, который им сварила Ирэна, и молча разложили все необходимое для работы: рукописные заметки, газетные вырезки, блокнот для стенографирования. Люси лежала на спине не шевелясь, прикрыв одеялом ноги. Губы ее слегка вздрагивали. Как она могла догадаться, что эти типы своими вопросами способны выпотрошить человека словно зайца? Она слышала, что муж — чины перешептываются — они явно понимали друг друга с полуслова, будто охотники, расставляющие силки. Ирэна робко спросила, можно ли ей остаться, и корреспондент не видел оснований возражать против этого. Затем он деловито и как-то неохотно в последний раз оговорил протокольные условия интервью: итак, мы опубликуем всю беседу полностью, со всеми отступлениями и разветвлениями… учитывая особые интересы наших читателей, придется затрагивать и аспекты личной жизни… ваша биография будет дана врезкой… краткие выводы, подытоживающие нашу беседу, мы, конечно, ни в коем случае, без согласия… впрочем, день публикации еще не определен…

Люси повернула голову, поискала глазами Ирэну в заполненной сумерками глубине комнаты, подмигнула ей и прищелкнула пальцами. Как бы призывая начать, Катулла взглянул на Люси с профессиональной снисходительностью человека, для которого все разочарования и катастрофы были до сих пор лишь предметом стилистических упражнений.

Вопрос. Госпожа профессор Беербаум, вот уже сорок четыре дня, как вы удивляете окружающих вас людей своим добровольным заточением. Почему вы приняли такое решение?

Ответ. Как вам известно, 21 апреля военные захватили власть в Греции. Среди многочисленных арестованных находятся мои друзья и коллеги. Я хотела привлечь внимание к их судьбе.

Вопрос. Распорядок, который вы установили для себя в своей гамбургской вилле, это что, проявление протеста, солидарности или демонстрация? Как вы сами расцениваете свою акцию?

Ответ. Мое намерение — протестовать, разделив их судьбу.

Вопрос. Чью именно судьбу вы хотите разделить?

Ответ. Моих невиновных друзей.

Вопрос. А кому адресован протест?