Читаем без скачивания Живой пример - Зигфрид Ленц

Встречный вопрос. В каком он был состоянии? То есть, как он вам показался?

Ответ. Мы не думаем, что его пытали. Так вы выскажетесь по поводу позиции, занятой профессором Гайтанидесом?

Ответ. В его положении… в его положении любой человек заслуживает того, чтобы к нему не подходили с общей меркой.

Вопрос. Вы и теперь откажетесь сказать что-либо по поводу ваших отношений?

Ответ. Да, я вынуждена отказаться.

Вопрос. Не согласитесь ли вы с нами, что в этих обстоятельствах лучше всего прервать наше интервью?

Ответ. Для вас от меня мало проку… что ж, я не против, можно и прервать.

Вопрос. Но все же вы разрешите поблагодарить вас за эту беседу?

Ответный жест Люси репортер принял, само собой разумеется, за извинение, что она не оказалась на высоте; и он со стенографистом в кислом молчании собрали свои вещи, минутку постояли в нерешительности, словно хотели прежде всего договориться друг с другом, какую вежливую фразу уместнее всего произнести на прощание. Едва ли они могли пожелать Люси Беербаум «всего хорошего», так же как и «удачи» или «приятного уик-энда»; в конце концов репортер сообщил, что он, несмотря ни на что, весьма рад — и стенографист был явно того же мнения. Однако уходить Катулла пока не спешил, напротив, он стоял, задрав голову, и слушал, а наверху магнитофон, уже не стыдливо, не приглушенно, но запущенный на полную мощь, так сотрясал весь дом звуками «О happy days»[19], что не слышать этого было невозможно. И поскольку никто не хотел ответить на его красноречивый не мой вопрос, он поделился с Ирэной соображением, что музыка всегда утешала человека и всегда будет его утешать.

— У нее сегодня день рождения, — холодно сказала Ирэна. — У моей сестры. Позвольте проводить вас.

Люси, погруженная в свои мысли, лежала неподвижно, словно в оцепенении, но с открытыми глазами и никак не отреагировала на повторное невнятное прощание мужчин, даже не посмотрела им вслед. Она ничего не сказала и Ирэне, когда девочка подсела к ней и повторила ей некоторые вопросы, которые записала, пытаясь разобраться, почему они вызвали у Люси протест и она отказалась продолжать интервью; и так как Ирэна никогда еще не видела Люси такой — ушедшей в себя, неконтактной, чем-то настолько пришибленной, что она даже дышала с трудом, — девочку постепенно все больше охватывал страх, с расширенными от ужаса зрачками она попятилась к двери и побежала вверх по лестнице.

Там, на втором этаже, она всем помешала, испортила игру. На тахте и кресле не просто в напряженных, но в каких-то мучительно — скованных позах сидели друг против друга, неплотно обнявшись, две пары. Ильза впилась раскрытым больше, чем надо, ртом в рот Удо, а Вера — в Армина; их губы слились так плотно, что казались сшитыми, однако при этом каждая пара бдительно следила за своими соперниками, готовая тут же отметить малейшее нарушение правил игры. Еще не был выявлен победитель, еще обе пары, присосавшись, упорно держались; может, они бы и дальше продолжали состязание, если бы Ирэна не ворвалась к ним со своими страхами. Она выключила магнитофон. К кому ей обратиться, когда их лица так притиснуты друг к другу?

— Простите, что помешала… Ильза, ты можешь меня выслушать?

Ильза спустила ноги с тахты, она прерывисто дышала — очевидно, оттого, что дыхание «рот в рот» было слишком резко прервано, — и, только постучав себя несколько раз ладошкой по груди, спросила:

— Что там стряслось? Я думала, у вас интервью в разгаре. И вообще, неужели нельзя постучать?

— Интервью отложили, — медленно сказала Ирэна и вдруг, повернувшись к остальным, добавила: — А вы уходите, прошу вас, уходите…

— Сегодня мое рождение, — произнесла Ильза с тихой угрозой в голосе. — Это мои друзья, и они здесь останутся.

Тоненькая, вся трепещущая от гнева, она подлетела к магнитофону и снова включила его, правда, несколько приглушив звук.

— Тетя Люси… — сказала Ирэна. — Прошу вас, поймите же, вам сейчас лучше уйти.

Друзья потянулись, оправили свитера, попробовали было встать, вопросительно поглядывая на Ильзу, которая не пожелала им подать никакого знака, но приняла решение:

— Вы останетесь, ведь сама тетя Люси… Да, тетя Люси даже настаивала, чтобы мой день рождения праздновался, и ты это знаешь, ты присутствовала при этом.

Разве она не говорила, что просит с ней не считаться, ее не щадить?.. Вот видишь! Значит, все остаются.

— А я прошу вас уйти, потому что тете Люси плохо, — сказала Ирэна и обернулась к сестре. — Если она не требует, чтобы мы с ней считались, это еще не значит, что мы не должны с ней считаться, верно? Спустись-ка вниз. Погляди на нее.

— Я была у нее сегодня утром, — сказала Ильза, — и знаешь, что она мне велела делать?

— Конечно, знаю, — ответила Ирэна, — она велела тебе вести себя так, будто вся эта история касается только ее одной. Но разве ты в самом деле так думаешь? Тебя это устраивает? Разве когда-нибудь подобные вещи не будут и нас касаться?

Друзья Ильзы недовольно поднялись, поеживаясь, словно на сквозняке, им явно стало неуютно, и они перемигнулись, давая друг другу понять, что приятная часть вечера уже позади.

— Кончай выступать, Ирэна, скажи просто, что ты наконец поняла тетю Люси или, может, даже решила к ней присоединиться?

— Да ты спустись, спустись, — сказала Ирэна, — и погляди, как она лежит.

— Ну как? Когда я была у нее, мы обе хохотали, — сказала Ильза.

Она кинулась к своим друзьям, растопырив руки.

— Нет, пожалуйста, останьтесь, сегодня день моего рождения!..

Но оба мальчика ловким безболезненным приемом подхватили ее с двух боков, подняли на воздух и осторожно поставили в сторонке, освободив себе путь: они решили, что день рождения окончен. Небрежные похлопывания по плечу, легкие прикосновения к подбородкам и щекам — знаки прощания.

— Приветик, старуха! Чего не добрали сегодня, доберем в другой раз.

А Ирэна все это время стояла неподвижно, она наблюдала, как они уходят, следя за тем, чтобы каждому, кто коснется ее небрежным жестом или снисходительно чмокнет в щеку, ответить всего лишь надменным кивком.

Ильза бросилась на тахту, подтянула к подбородку колени и в голос зарыдала, хотя глаза ее были сухи, но, как только гости покинули дом, как только хлопнула входная дверь, она подняла голову.

— Ну, добилась своего, испортила мне день рождения?

— Я думаю, нам надо позаботиться о тете Люси, — сказала Ирэна. — С ней что-то случилось.

— Тетя Люси была согласна, — сказала Ильза. — И чтобы ты знала раз и навсегда… то, что она делает, меня вообще не касается. Все это в своем роде вчерашний день, так же никому не нужно, бесполезно. Жить в этом доме стало просто невмоготу! Теперь я тебе все выложила, иди передавай тете Люси.

Ирэна глядела на сестру без вражды и без изумления, и в голосе ее не было упрека, когда она сказала:

— А я вот что думаю… по-моему, никто не может сделать больше, чем тетя Люси. Ты это называешь вчерашним днем, а я считаю, это могло бы стать завтрашним днем, если бы многие так поступали, а желательно — все. Для меня она живой пример.

— Сочувствие большим тиражом и как всеобщий гражданский долг, так, что ли?

— Нет, Ильза. Протестовать, разделяя судьбу — так это определила тетя Люси.

Высказав свои только что обретенные взгляды, Ирэна вышла из комнаты, и ей незачем было стоять за дверью и слушать, что делает сестра. Она и сама знала, что та, прорыдав некоторое время с сухими глазами, сядет за дневник, чтобы — как всегда, когда что-нибудь выходило не по ее, — торопливым почерком записать свои жалобы и излить таким образом свой гнев.

Похоже, что это голос Магды, думает Янпетер Хеллер, ведь, кроме нее, некому отвечать сперва в коридоре, а потом в комнате Пундта на вопросы, которые равнодушно задает скрипучим голосом некий господин Ворчун.

И, оторвавшись от чтения, он невольно прислушивается к звукам, доносящимся из комнаты Пундта — шаги, скрип никогда не смазываемой дверцы шкафа, — пока у него как-то само собой не складывается убеждение, что рядом происходит что-то необычное. Что это, открывают чемодан? Не похищает ли научный соперник труд Пундта о происхождении алфавита? Хеллер уже ерзает ногами по коврику, чтобы найти ботинки, и после нескольких попыток влезает в них, вот он уже стоит возле кровати и снова прислушивается, но так как ничего не проясняется, бесшумно выскальзывает в коридор, собираясь внезапным своим появлением в комнате Пундта застигнуть непрошеного посетителя на месте преступления, однако как раз тут неплотно притворенная дверь распахивается перед ним, и он сам стоит, ослепленный и захваченный врасплох.

Первое, что он видит, это две жестяные бляхи на ремешках, и, прежде чем успевает сообразить что к чему, уже слышит от Магды объяснение этого визита: