Читаем без скачивания Долина Виш-Тон-Виш - Джеймс Купер

— Этого не может быть, — пробормотала она наконец, — этого не может быть никогда! Должна же наша Руфь помнить уроки, полученные в детстве. Она знает, что родилась от христианских родителей! С уважаемым именем! С большими надеждами! Со славными обещаниями!

— Ты же видишь на примере Уиттала, который по возрасту старше, как мало те уроки могут противостоять коварству дикарей.

— Но Уиттал обойден природой; он всегда был ниже остальных людей по разуму.

— И все же до какой степени индейского хитроумия он уже дошел!

— Но, Марк, — робко возразила собеседница, словно позволила себе выдвинуть этот аргумент, чувствуя всю его силу, лишь щадя измученные чувства брата, — мы одних лет; то, что произошло со мной, могло с таким же успехом стать судьбой нашей Руфи.

— Ты думаешь, что, не будучи замужем, как ты, или предпочитая в твои годы оставаться свободной, моя сестра могла избежать горькой участи стать женой наррагансета или, что не менее ужасно, рабой его прихотей?

— Разумеется, я верю в первое.

— А не в последнее, — продолжал юноша с живостью, которая обнаружила некоторый внезапный поворот в его мыслях. — Но хотя ты колеблешься, Марта, несмотря на безоговорочное мнение и доброту по отношению к той, что любишь, непохоже, чтобы девушка, оставшаяся в оковах дикарской жизни, стала так долго раздумывать. Даже здесь, в поселениях, никто так не затрудняется с выбором, как ты.

Длинные ресницы над темными глазами девушки задрожали, и на мгновение показалось, будто она не намерена отвечать. Но, робко глядя в сторону, она ответила голосом таким тихим, что собеседник едва уловил смысл того, что она сказала:

— Я не знаю, как могла заслужить эту ложную репутацию у своих друзей, ибо мне всегда кажется, что то, что я чувствую и думаю, слишком быстро становится известно.

— Значит, тот шустрый кавалер из города Хартфорд, что так часто шастает взад-вперед между этим отдаленным поселением и домом своего отца, больше уверен в успехе, чем я думал. Ему не придется намного чаще проделывать долгий путь в одиночку!

— Я рассержусь на тебя, Марк, или ты не будешь так холодно разговаривать с той, которая всегда относилась к тебе по-доброму.

— Я говорю без гнева, ибо было бы одинаково неразумно и не по-мужски целиком отрицать право твоего пола на выбор. Но все же правильным представляется, что если человек тебе по вкусу и решение взвешенное, то не должно быть причин, чтобы не высказать своего мнения.

— И ты думаешь, что девушка моих лет тут же поверит, будто домогаются ее, когда вполне возможно, что тот, о ком ты говоришь, скорее ищет твоего общества и дружбы, чем моей благосклонности?

— Тогда он мог бы избавить себя от многих трудов и некоторых телесных страданий, если седло не доставляет ему большого удовольствия, ибо я не знаю другого молодого человека в Коннектикутской колонии, к кому я питаю меньше уважения. Другие могут видеть в нем вещи, достойные одобрения, но для меня он отличается смелыми речами, нескладной внешностью и очень неприятной манерой разговора.

— Я счастлива, что наконец-то мы приходим к единому мнению, ибо то, что ты говоришь об этом юноше, я уже давно в нем заметила.

— Ты! Ты так думаешь об этом щеголе! Тогда зачем ты допускаешь его ухаживания? Я считал тебя слишком честной девушкой, Марта, чтобы поддаваться на такие обманные уловки. С таким мнением о его характере почему не отказаться от его компании?

— Должна ли девушка высказываться поспешно?

— А если это человек, готовый просить благосклонности, ответ был бы…

— Нет! — сказала девушка, подняв на мгновение глаза и застенчиво встретив страстный взгляд своего собеседника, хотя она произнесла односложное слово с твердостью.

Марк казался смущенным. Совсем новая и необычная мысль овладела его мозгом. Перемена стала заметна по изменившемуся выражению его лица и по щекам, запылавшим, словно пламя. Что он мог бы сказать, большинство наших читателей, перешагнувших за пятьдесят, могут угадать. Но в этот момент стали слышны голоса тех, кто сопровождал Уиттала к развалинам и теперь возвращался, и Марта ускользнула так тихо, что какое-то мгновение он пребывал в неведении, что ее уже нет.

ГЛАВА XXII

Когда среди толпы невмочь

Душе дурацкий смех терпеть,

Как хочется скорее прочь

С земли холодной улететь.

И в неба бездне голубой

Найти невинность и покой!

День был субботний. Этот религиозный праздничный день отдохновения, даже ныне соблюдаемый в большинстве штатов со строгостью, на которую мало обращают внимания в остальном христианском мире, тогда почитался с истовостью, отвечавшей суровым нравам колонистов. То обстоятельство, что кому-то пришлось находиться в пути в такой день, привлекло внимание всех в деревне. Но поскольку видели, как незнакомец скакал по направлению к жилищу Хиткоутов и время отличалось повышенным интересом к провинции, то порешили, что оправданием путнику служит некая необходимость. Однако никто не отважился поинтересоваться мотивом этого неординарного визита. По истечении часа видели, что всадник отбыл так же, как и прибыл, по-видимому, под давлением крайней необходимости. Он действительно отправился дальше со своими вестями, хотя законность возложения даже этого повелительного долга на святую субботу серьезным образом обсуждалась в Советах тех, кто его послал. К счастью, они нашли или полагали, что нашли, в некоторых притчах Священного Писания прецедент, достаточный для того, чтобы приказать своему посланцу отправиться в дорогу.

Тем временем необычное волнение, так неожиданно возникшее в доме Хиткоутов, стало сменяться тем покоем, что так прекрасно согласуется с характером святого дня. Солнце ярко и безоблачно поднялось над холмами, а всякие испарения прошедшей ночи растаяли под его мягким теплом, превратясь в невидимую стихию. И долина лежала в своего рода священном спокойствии, от которого сердцу передается такой сладостный и такой мощный призыв. Мир представлял картину славного творения рук Того, кто как бы побуждает свои создания к благодарению и обожанию. Для души еще не испорченной такая сцена исполнена особой прелести и даже божественного успокоения. Повсеместное затишье позволяет слышать малейшие звуки природы, и жужжание пчелы или взмах крыла колибри достигает уха подобно громким нотам всеобщего гимна. Этот временный покой полон смысла. Он учит, как сильно прекрасные радости этого мира, его мирный покой и даже внешняя красота самой Природы зависят от движущего нами духа. Когда человек отдыхает, кажется, что все вокруг него озабочено, как помочь его отдыху, а когда он оставляет раздоры, порождаемые более грубыми интересами, ради того, чтобы возвыситься духовно, кажется, что все живое объединяется в поклонении. Хотя это кажущееся сочувствие Природы, может быть, в большей мере воображаемое, нежели истинное, его урок не пропадает даром, так как он в достаточной степени показывает, что то, что человек считает благом в этом мире, благом и является, и что большинство раздоров и изъянов мира проистекает из его собственной извращенности.