Читаем без скачивания Кома - Сергей Владимирович Анисимов

Вам хорошего», Николай пошёл дальше, покачивая головой. Интересно, зачем им автоматы? Бронежилетов на милиционерах нет, да и стоят в бронежилетах и с автоматическим оружием обычно ППС-ники, а не нормальные городские патрули. С чего бы это? Николай в очередной раз вспомнил не понравившиеся ему группки непонятных грузовиков-фургонов в разных местах города. Во всех событиях последних двух месяцев и особенно апреля его много чего пугало, многое вызывало или глухое раздражение, или беспредметную ярость. Помимо всего этого была и ещё одна деталь, «помягче» других, которая Николаю просто не нравилась, – то, что нужную и полезную информацию которая с грехом пополам давала ему возможность хоть как-то эволюционировать в своём понимании происходящего, – пусть как угодно криво, однобоко, дискретными мелкими деталями… Эту информацию приходилось буквально вылущивать из всего остального. То ли дела в каком-нибудь хорошем кинодетективе, – включает их герой телевизор или радио, и там ему совершенно случайно рассказывают что-то прямо относящееся к его проблемам, делающее всё ясным и чётким. Ему бы так… Масса отдельных моментов и отрывочных кусков информации не укладывалось вообще ни во что, – начиная от того самого непонятного ключа, не подошедшего к сейфу с виагрой. Само по себе было исчезновение Даши Берестовой, само по себе было нападение на квартиру Вдовых с намёком на выход на него, – ничем, почему-то, не закончившееся. Алексею Степановичу Николай сумел дозвониться ещё вчера, взяв у отца его свежекупленный сотовый телефон и воспользовавшись им прямо в собственный квартире. У Вдовых всё было нормально, рана деда хорошо, пусть и не быстро, заживала, и после двух дней напряженного общения сначала с милицией, а затем с ГБ, и те, и другие от них, наконец, отстали. Обыска в квартире потерпевших, разумеется, не было, и со вторым своим пистолетом дед наверняка теперь не расставался. Это уже можно было домыслить по его хитрой фразе «Сижу дома, старые мемуары перелистываю», выдавшей Николаю отчётливую картинку: старик, чистящий тряпочкой выложенный на фланельку пистолет. После случившегося у них дома, баба Наташа наверняка на такое благодарно промолчит. Свой мужик, верный и надёжный, сколько бы ему не было лет. Спас.

И кстати говоря, всё это вместе взятое сейчас здорово легло в пользу с таким трудом принятого, но всё же верного решения. Не взятый Николаем пистолет остался теперь у деда Лёша как гарантия какой-то его безопасности. И то, что тот умеет с ним обращаться, даёт ему в следующем бою (случись такой), всё равно чуть больше шансов, чем такому криворукому стрелку, каким является гражданский врач, пусть даже с его специфическим опытом. Пистолет может стать полезным для дилетанта только в результате регулярных занятий с хорошим тренером или просто опытным человеком, вроде того же деда Лёши. Но поскольку в России совсем исчезли тиры даже с пневматическими ружьями, раньше стоявшие на каждом углу, то и просто комфортно тренироваться с оружием непрофессионалу сейчас особо негде. И это даже если не считать того, что обыскавшие-таки его милиционеры скрутили бы его пополам, а при первых же попытках к сопротивлению – влепили бы по голове прикладом «Калашникова», а то и пару пуль в колени, – и были бы, между прочим, совершенно правы. Нет уж, в таком глубоком и непонятном провале, как у него, надо надеяться только на ноги и на голову.

Со всеми этими размышлениями, до дома Николай дошёл снова напряжённый и злой, и поднявшись по лестнице до двери своей квартиры сразу понял, что сделал это зря. На площадке никого не было, как не встретил он никого ни вокруг дома, ни в самом подъезде, но рядом со скважиной верхнего из двух замков, штыревого, торчала воткнутая в древесину длинная булавка с чёрной лаковой головкой. Первое, что Николай сделал, увидев её – это присел. В окно никто вроде бы не заглядывал, дом напротив просвечивал сквозь стекла выходящего на площадку окна своими блекло-жёлтыми огоньками. Если по нему сейчас пальнут – то тут уж ничего не сделаешь, но подниматься с корточек Николаю всё равно не хотелось. Сидя и разглядывая заусеницы на покрывающей дверь красно-бурой краске он ждал чего угодно – пули, оклика, того, что дверь распахнётся прямо ему в лоб. Ничего. Просидел он ещё минуту, окончательно убедившись в том, что почему-то ещё жив. Потом поднялся. Ноги дрожали.

Булавка была необычная – длинней стандартной «рубашечной», какой зашпиливают рукава и воротники при упаковке, и даже длиннее канцелярской, какими пришпиливают постеры и документы к пробковым панелям. С последней её роднила круглая головка, но она была почему-то не пластиковая, а то ли из затвердевшей эпоксидной смолы, то ли из чего-то похожего. Жало булавки было небрежно расплющено до остроты и зачернено. На пальцах оно оставило мажущий, чёрный, мягкий след. Николай понюхал ладонь, – не пахло ничем, кроме тепла и пота. Скорее копоть, чем графит, – последний на ощупь более скользкий и менее жирный. Вот и ещё одна непонятная и пугающая невозможностью интерпретации деталь. Намёк.

Если первая булавка торчала в деревянной панели, расщепив её в точке укола на пару миллиметров вглубь на микроскопические белые занозы, – то вторая была вплавлена в край кнопки звонка. Скорее всего – нагрели на зажигалке. Любую из этих булавок подошедший к двери человек увидел бы сразу, – вне зависимости от того, собирался ли он пользоваться ключами или позвонить. Остановившись, он увидел бы и вторую. Хорошо, что их не нашла мама, – она бы сильно испугалась, как испугался бы, увидев такое, любой нормальный человек. Скорее всего это и было сделано затем, чтобы напугать. Лучше всего – через родителей. Вопрос: зачем? Если предполагать со стороны, после всего произошедшего, что он очень умный и всё понимает, – то таким напугать сложно. Всё понимающий человек обычно более уверен в себе. А если осознавать, что он зелёный городской доктор, не понимающий в окружающем вообще ничего, и даже не представляющий, что во что-то вляпался, – то это перебор, случайный человек такого намёка просто не поймёт. Значит, – кто-то считает его за фигуру промежуточного веса. Скажем, за неожиданно вырвавшуюся на оперативный простор фланговую пешку, которой остаётся всего несколько ходов до восьмой горизонтали. И булавки, со всеми их намёками, пожалуй, означают какой-то уровень неуверенности в себе, – в противном случае его бы не умничая пристрелили, а квартиру не пометили бы, а сожгли. И получилось у них тоже – средне. Напугали, но совсем не до желания немедленно всё бросить и уехать в подальше от этой двери, – в ту же Самару. «Apres la Guerre», – вспомнил он старое британское