Читаем без скачивания Кома - Сергей Владимирович Анисимов

Вопреки тому, что ему сказал младший Яков Рабинович, Николай осознал, что такой, по его конечному счету, исход всё же может служить каким-то утешением. Или хотя бы приправой к гордости. Он надеялся, что то, что он делает, зачтётся ему на раздаче венков даже в случае, если у него не выйдет ничего. Поэтому он продолжил работать с больными, и работал так до самого вечера, до того момента, когда с отделения, не глядя подписав все бумаги, ушла доцент Свердлова. У Николая было ощущение, что она многое видит и понимает. Кое в чём – возможно гораздо больше его. Но всё, что идёт уже дальше, – это было только на нём. Старшие врачи в атаки в полный рост не ходят, – по крайней мере до тех пор, пока остаётся ещё хоть кто-то, способный заполнить брешь в цепи.

Он спустился на этаж, занятый клиникой и кафедрой нервных болезней. Поздоровался с Ринатом, уже спешащим то ли домой, то ли на какую-то из своих вечерних халтур. Улыбнулся женщине-ординатору, которую запомнил по разговору вечером и утром после его ночёвки на этом отделении сколько-то дней назад. Потом обошёл больных, сказав им, чтобы никуда не уходили, и начал работать в обычном, устоявшемся уже ритме.

Закончив массаж сначала у клиента-женщины, а потом у бессловесного мужичка, Николай, отдохнув положенные 15 минут, зашёл за «шифоньером», то есть больным Дмитрием Ивановичем Петровым в его палату.

– Иду!

Тот выключил передающий что-то спортивное телевизор-«кубик» и схватил с кроватной спинки полотенце. Николай, в голове которого шумело от страха и ожидания, уже вернулся в кабинет и запирал приоткрытую форточку, когда Петров зашёл за ним, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Как жизнь? – оптимистичным тоном спросил он, оборачиваясь к готовящемуся к массажу врачу и начиная расстёгивать «молнию» тренировочной куртки.

– Благодаря Ви много, горе-дому… Как си?[24]

«Шифоньер» помолчал, и ответил только секунд через тридцать, растягивая слова:

– Довре… Как догадался?

– «Голям»[25].

Дмитрий Иванович помолчал и Николай заметил, что он, явно напряжённо размышляя, машинально теребит в руках своё полотенце. А может и не машинально – таким можно неплохо хлестнуть. Впрочем, зачем? В замкнутом помещении, каким был кабинет, болгарин снесёт его одной левой.

Рядом стояла приземистая квадратная табуретка, и рука Николая сама собой потянулась в её сторону – это хоть какой-то шанс. Он бесшумно вздохнул: дело было вовсе не в стремлении подраться ещё с кем-то. Ему нужно было купить время, и риск был его ценой.

– Господине Петров, ако обичате, – Николай протянул вынутый левой рукой из кармана халата плоский белый конверт. – Это нужно передать, – Вы сами знаете кому.

Болгарин запнулся на мгновение, но потом протянул руку и принял конверт. Поместившийся в кармане, тот был «короткого» формата, сейчас постепенно исчезающего из обращения, – раньше такие конверты стоили копейку, если без марки.

– Непрозрачный, – подтвердил Николай. – И заклеенный.

Петров снова подумал и на этот раз кивнул, убирая конверт, а потом серьёзно и оценивающе посмотрел на Николая. Впитав этот взгляд, тот решил, что будет надеяться, что и Петрова, и тех кому он этот конверт передаст, произошедшее удивит на достаточный срок. По крайней мере на сегодняшний вечер, а если повезёт – то и на весь завтрашний день. В конверте находилась одна-единственная карточка из твёрдой белой бумаги, на которой Николай вчера вечером, готовясь к этому моменту, нарисовал несложную пиктограмму: перечёркнутый двойной косой линией круг с вписанной в него цифрой «2». В первый момент, только подумав о том, как озадачить тех, кто этот конверт откроет до степени неуверенности в полноте понимания ими происходящего, он собирался написать рядом иероглифическую связку «хэйватэки сюдан-дэ», то есть «мирным путём». Потом решил, – нет, это переусложнит им восприятие, не добавив ничего к собственно ощущениям. Нарисованный им символ, – имеющая прямое отношение к медицине пиктограмма «Одноразовое использование» при желании может быть интерпретирована так, как хочется, но и для этого сначала нужно вспомнить, что она означает. Хотите поиграть в символы, – пожалуйста. Это было классическим «грузите апельсины бочками», но в поисковый сервер Интернета рисунок, в отличие от текста, не забьёшь. На то, что вызванные видом эмблемки ощущения будут именно озадаченностью, как ему требовалось, Николай рассчитывал очень сильно. Вчера. Уже сегодня выглядевшая сначала остроумной идея показалась ему по-детски наивной и несомненно глупой. В любом случае, какими бы не были его ощущения и предчувствия относительно возникающей после смерти Артёма «паузы», ему было необходимо прожить ещё день, – а для этого нужно было хоть как-то сбить с темпа всех, кого можно. Полного, глубоко понимания этого самого происходящего на все его слои у него не было до сих пор. Но ситуация становилась сложнее просто на глазах, и усложнить её ещё больше для той партии, которая всё это и начала, было, возможно, весьма полезно. Для того, чтобы хотя бы попытаться если не уцелеть, то что-то успеть сделать.

– Массажа сегодня не будет, Дмитрий Иванович, – сказал Николай подходя к двери и приоткрывая её. Прошёл он вплотную к «Шифоньеру», и тот дёрнулся, но всё же не ударил. – Я не люблю симулянтов.

Петров молча вышел, – кивнув, как будто нуждался в подобном объяснении. «Ну вот и всё, – подумал Николай. – Теперь осталось недолго».

ДЕСЯТЬ

К половине восьмого вечера Николай доехал до «Площади Ленина», и встретился с Соней у знаменитого памятника на широкой площади перед Финляндским вокзалом. Станция метро было сложная, на два выхода. Как не договаривайся, всё равно кто-то из двоих перепутает, поэтому встречаться снаружи было надёжнее.

Соня, судя по всему, чувствовала его напряжение, и по мере сил старалась Николая расшевелить: рассказывала всякие глупости про учёбу и преподавателей, размахивала в такт шагам рукой, в которой лежала его ладонь, – в общем вела себя как первоклассница на прогулке с папой. Николай по мере сил улыбался и поддерживал разговор, но получалось это не слишком-то хорошо. Его непрерывно что-то отвлекало, – от встречных пешеходов до проносящихся по набережной машин, и разговаривать на более сложные темы было бы тяжело. Почти непрерывно ему казалось, что на них смотрят, но Николай даже не пытался крутить головой больше «натуральной» нормы, понимая, что всё равно не может опознать тех, кто мог за ним следить, – он никогда не видел их в лицо. Минут за десять, даже не слишком торопясь, они отошли достаточно далеко от площади. Как и положено в апреле в это время суток, уже почти полностью стемнело, но это был