Читаем без скачивания Один в Берлине - Фаллада Ганс

Вдобавок он еще и шутливо хлопнул советника по плечу, а советник не терпел физических контактов. Ох и тип… ладно, дайте срок. Уж не настолько прочно эти господа сидят в седле, а бранью они неуклюже прикрывают страх, что однажды их сковырнут. Хорохорятся, храбрятся, но в глубине души прекрасно понимают, что они неумехи и ничтожества. И такому вот тупице ему пришлось докладывать о своем великом открытии насчет трамвайных остановок, ведь этот человек совершенно не способен оценить остроту ума, необходимую, чтобы сделать подобное открытие! Метать бисер перед свиньями — снова та же старая песня!

Советник уголовной полиции вновь обращается к своим документам, таблицам, планам. В голове у него все упорядочено, все разложено по ящичкам; задвинув один ящик, он сразу отключается от его содержимого. Выдвигает ящик «Трамвайные остановки» и начинает размышлять о том, какую должность может занимать автор открыток. Звонит в дирекцию транспортных предприятий, в отдел кадров, и велит зачитать бесконечный список всех сотрудников Берлинского общества городского транспорта. Время от времени делает себе пометки.

Цотт убежден, что преступник имеет касательство к трамваям. И очень горд своим открытием. Он бы испытал безмерное разочарование, если бы к нему сейчас в качестве виновника привели Квангеля, сменного мастера с мебельной фабрики. Ему было бы совершенно безразлично, что преступник наконец-то схвачен, он бы только расстроился, что его прекрасная теория оказалась несостоятельной.

Вот почему, когда через день или два поисковая операция в домах и на трамвайных остановках была уже в полном разгаре и начальник полицейского участка сообщил советнику, что, возможно, они взяли преступника, — вот почему Цотт спросил о его профессии. Услышал в ответ «столяр» — и все, вопрос для него исчерпан. Автор открыток должен быть трамвайщиком!

Вопрос исчерпан и закрыт! Настолько исчерпан, что советник даже не отдает себе отчета в том, что полицейский участок расположен возле Ноллендорфплац, что дело происходит вечером в воскресенье и что открытка вновь обнаружена как раз на Ноллендорфплац! Он даже номер участка не записал. Идиоты, ничего, кроме глупостей, делать не умеют — баста, вопрос исчерпан!

Мои люди придут с информацией, завтра, самое позднее послезавтра. А полиция обычно занимается всякой ерундой, расследование им не по зубам!

Так задержанные Квангели снова вышли на свободу…

Глава 41

Отто Квангель теряет уверенность

В тот воскресный вечер Квангели молча вернулись домой, молча поужинали. Анна, совсем недавно проявившая столько мужества и решительности, украдкой обронила на кухне несколько слезинок, о которых Отто знать было незачем. Теперь, когда все осталось позади, ее охватил страх и ужас. Все едва не пошло прахом, еще бы чуть-чуть — и им конец. Не будь этот Миллек записным склочником. Не сумей она избавиться от открытки. Будь начальник участка другим человеком — ведь он явно невзлюбил этого доносчика! Да, на сей раз все опять обошлось, но Отто никогда, никогда больше не должен подвергать себя такой опасности.

Она идет в комнату, где муж беспокойно расхаживает взад-вперед. Свет они не зажигают, но маскировочные шторы он поднял, и комната залита лунным светом.

Отто ходит и ходит взад-вперед, по-прежнему не говоря ни слова.

— Отто!

— Да?

Он резко останавливается, смотрит на жену, которая села на диван, в уголок, почти невидимая в бледном, слабом свете луны, проникающем в комнату.

— Отто, думаю, нам лучше всего сделать перерыв. Сейчас нам не везет.

— Нельзя, — отвечает он. — Нельзя, Анна. Ведь они сразу заметят, что открыток больше нет. Именно теперь, когда нас едва не схватили, это мигом привлечет внимание. Они все ж таки не дураки — заметят, что есть связь между нами и открытками, которые вдруг перестали появляться. Надо продолжать, хочешь не хочешь. — И добавляет: — А я хочу!

Анна тяжело вздохнула. Ей недостало смелости согласиться вслух, хотя понятно, что он прав. На этом пути при всем желании остановиться невозможно. Возврата нет, покоя нет. Надо идти дальше.

После некоторого раздумья она сказала:

— Тогда открытки теперь буду разносить я, Отто. Удача тебе изменила.

Он сердито заметил:

— Я не виноват, что какой-то доносчик три часа кряду сидел возле дверного глазка. Я тщательно огляделся, я был осторожен!

— Я не сказала, Отто, что ты был неосторожен. Я сказала, что тебе изменила удача. Ты не виноват.

Он опять заговаривает о другом:

— Слушай, а куда ты дела вторую-то открытку? Под одеждой спрятала?

— Нет, не могла, ведь кругом столько народу. Я, Отто, бросила ее с перепугу в почтовый ящик на Ноллендорфплац.

— В почтовый ящик? Очень хорошо. Молодчина, Анна. В ближайшие недели мы повсюду, куда ни попадем, будем бросать открытки в почтовые ящики, чтобы эта не привлекла внимания. Почтовые ящики… вообще неплохая мысль, на почте тоже не одни нацисты сидят. Да и риск меньше.

— Пожалуйста, Отто, позволь теперь мне разносить открытки, — снова попросила она.

— Не думай, мать, что я совершил ошибку, которой ты сумела бы избежать. Это как раз те самые случайности, каких я всегда опасался, ведь от них никакая осторожность не спасет, потому что предусмотреть их невозможно. Чем можно застраховаться от шпика, который три часа сидит у дверного глазка? Или станет вдруг плохо, упадешь и сломаешь ногу, а тут тебя тотчас обыщут и найдут такую вот открытку! Нет, Анна, от случайностей защиты нет!

— Мне бы стало намного спокойнее, если б ты поручил распространение мне! — опять начала она.

— Я не говорю «нет», Анна. Сказать по правде, я вдруг потерял уверенность. Мне кажется, будто я постоянно смотрю именно туда, где противника нет. И будто враги совсем рядом, повсюду, а я их не вижу.

— Это нервы, Отто. Все продолжается так давно. Если б хоть на неделю-другую сделать перерыв! Но ты прав, нельзя. Так что теперь открытки буду разносить я.

— Да я не против. Разноси! Я не боюсь, но ты права, нервы у меня шалят. И виной тому случайности, которые я никогда не принимал в расчет. Думал, достаточно делать все аккуратно. А оказывается, недостаточно, нужна еще и удача, Анна. Она долго была с нами, а теперь вроде слегка отвернулась…

— На этот раз опять обошлось, — успокоила она. — Ничего не случилось.

— Но у них есть наш адрес, в любую минуту они могут взять нас в оборот! Черт бы побрал родственные связи, я всегда говорил, ничего хорошего от них не жди.

— Зря ты так, Отто. Ульрих-то Хефке чем виноват?

— Ясное дело, ничем! Разве я его виню? Но если б не он, мы бы в том районе не очутились. Нельзя привязываться к людям, Анна. Привязанность только все усложняет. Мы теперь под подозрением.

— Будь мы вправду под подозрением, они бы нас не отпустили, Отто!

— Чернила! — Внезапно он замер как вкопанный. — Чернила еще здесь, в квартире! Те, какими я писал ту открытку, они еще здесь, в пузырьке!

Он сбегал за пузырьком, вылил чернила в раковину. Потом надел пальто.

— Ты куда, Отто?

— Пузырек надо вынести из дома! Завтра купим других чернил. Ты пока сожги ручку, а главное, оставшиеся открытки и почтовую бумагу. Все надо сжечь! Проверь все ящики! В доме ничего быть не должно!

— Отто, мы же не под подозрением! С этим можно не спешить, время терпит!

— Нет, не терпит! Делай, как я сказал! Все проверить, все сжечь!

Квангель вышел.

Вернулся он уже поспокойнее.

— Я бросил пузырек в парке Фридрихсхайн. Ты все сожгла?

— Да!

— Правда все? Все просмотрела и все сожгла?

— Я же сказала, Отто.

— Ладно, не сердись, Анна! Странно, у меня опять такое чувство, будто я не вижу, где сидит враг. Будто я что-то забыл!

Он провел ладонью по лбу, задумчиво посмотрел на жену.

— Успокойся, Отто, ты наверняка ничего не забыл. В квартире ничего такого больше нет.

— А пальцы у меня не в чернилах? Понимаешь, на мне не должно быть ни пятнышка чернил, раз в доме теперь нет чернил.