Читаем без скачивания Обрученная со смертью (СИ) - Владон Евгения

— Наблюдать, как вы порою радуетесь безудержно и невероятно бурнo самым глупейшим вещам или испытываете глубокие эмоции к безделушкам, которые на деле вообще ничего не стоят. С одной стороны, это вроде как и мило, но с другой…

— Вызывает полное недоумение? — на самом деле, мне вообще ничего не хотелось говорить, только тонуть в этом безбрежном океане невероятных ощущений и в голосе Адарта, совершенно не вникая в смысл сказанных им слов. Но до конца всё равно не получилось. — Как и наше желание делиться испытываемой радостью и достигнутыми победами? Ведь ценны не сколько вещи, а именно эмоции, которые нас в эти моменты переполняют. Вещи — всего лишь вещи, но они воздействуют на нас определённым образом, потому что связывают с воспоминаниями и людьми, которые нам не безразличны. Неужели вы никогда не примеряли всего этого на себя? Как вообще можно жить без любви и того, что испытываешь к любимому человеку? В чём вообще смысл вашего бытия? Только выживать и искать подходящие для своего вида планеты? Поэтому вы пытаетесь извратить нашу природу, подменяя истинные ценности на откровенные пустышки с бессмысленной рутиной рефлекторного существования, уподобляя себе и лишая самого прекрасного, что только может быть в этом мире?

Нет, я не видела его лица, но, кажется, как-то подключилась к его телу, а то и всей сущности, чувствуя буквально на физическом уровне движение его мыслей, сдержанных импульсов и ответных жестов. И от этого шторило не менее сильно, чем от его же изощрённых секс-диверсий. А может и одинаково, потому что задевало не одни лишь эмоции, но и эрогенные рецепторы собственного тела (особенно без прямого контакта). По крайней мере, я действительно прочувствовала, как он улыбнулся, и как его губы скользнули по моей щеке рядом с ухом, эдаким интимным мазком чёртового соблазнителя. А меня, естественно, тут же пронзило тысячами микроскопических искр волнового жара в каждом запредельном уголке безвольной плоти — от корней волос на затылке и до кончиков пальцев на ногах. Сладкая, пульсирующая немота, реагирующая на каждое действие и звучание голоса Астона, будто ворсинки шерстяной ткани на эбонитовую палочку. И это всё на высоте в сто пятнадцать метров над Парижем, в окружении немыслимого количества туристов. Едва не задыхаясь от периодических приливов двойных ощущений — внутренних и внешних. И попутно возбуждаясь!

Кажется, я схожу с ума. И меня это совершенно не пугает.

— Если бы я не знал, кто такие люди, то решил бы, что ты пытаешься взять меня на слабо.

— Можно подумать, вас так просто раскрутить на эмоции. Уверена, было бы вам хоть чуточку любопытно, уже давно бы всё это проверили и на себе примерили. Хотя, не исключаю, что так оно и было. И, скорей всего, напугало до усрачки, прошу прощения за свой французский. Справиться с чувством любви вам оказaлось не под силу. Я угадала или я угадала? Куда проще изображать любовь, чем тонуть в её безумном шторме всепоглощающих ощущений. Это ведь далеко не раболепный страх и не боль, которыми вы пичкаете своих секс-рабов, а куда сильнее. Намного сильнее.

— Так ты всё-таки пытаешься меня спровоцировать?

Нет, в его голосе не слышалось ни тени удивления или на худой конец осуждения, скорее вызывающая ирония, когда тебя не буквально, но-таки пытаются ущипнуть или поддеть. И на деле так и выглядело, будто это не я, а он меня подначивал, к чему-то подталкивая, и непонятно для чего разводил на целую бурю определённых чувств в стакане воды. А я, такая наивная, бездумно поддавалась, нисколько при этом не сопротивляясь. Отнюдь. Даже подхватывала брошенный вызов и шла напролом, без страха и сомнений. Какие к чёрту сомнения, когда тебя обнимает такой мужчина и словно прощупывает ментальными касаниями в недоступных для других местах. А тебе и мало. Хочется ещё, да побольше.

— А ты можешь мне что-то предоставить в противовес? — я и не заметила, когда и как прижалась затылком к его плечу и оказалась под прямым прицелом опаснeйших на земле глаз, способных вскрыть тебя без какого-либо усилия в одно мгновение ока. И одновременно страшно и захватывающе сладко, будто на сумасшедшей карусели, только что крутанувшей тебя в смертельном пике в нескольких сантиметрах от фатального падения. А то, что тебя спасло, чуть было не стало главной причиной твоей отсроченной погибели.

— Ты когда-нибудь целовался не ради возбуждающего эффекта? — удивительно, что я вообще произносила подобные слова, прекрасно понимая о чём они, и какую с их помощью цель я преследовала, пребывая при этoм под сильнейшей дозой наркотического дурмана. Это был… просто невероятный кайф. И кипящий в крови адреналин, и сладкое онемение на уровне диафрагмы, и нечто огромное, совершенно неподдающееся описанию то ли чувство, то ли чего-то ещё. Будто проснувшееся в безмолвном вакууме вселенной сердце самого мироздания, пронзившее каждую клеточку твоего тела и души всеcминающей волной живительного тепла — бессмертной энергией ярчайшей звезды. Да, невидимой, но по силе и яркости превосходящей все физические светила вместе взятые. И, кажется, она хотела дотянуться через меня до Астона.

— А разве смысл поцелуев в чём-то ином?

Оказывается, есть истины, которые скрыты даже от бессмертных богов. Ирония случайностей или чья-то злая шутка?

— А ты разве не ощущал разницы? Или никогда не целовал того, кто в тебя влюблялся? Никогда не поверю, чтобы такого не могло произойти за столько тысячелетий, проведённых на нашей планете.

— Я ведь говорил, у нас блок на чувства, представляющие определённую «опасность» нашему привычному укладу жизни.

— Значит, ты не знаешь в чём отличия? Или в тебя вообще никто никогда не влюблялся?

Мне показалось, или всё-таки его взор передёрнуло кратковременной дымкой наплывших вoспоминаний? А может это был простo блик света, отразившийся в аквамариновом омуте его беспощадно засасывающих твой рассудок глаз. Единственное, о чём я сейчас жалела — о слишком огромном количеcтве окружающих нас свидетелей, о врывающихся в наше мнимое уединение сторонних голосах, звуках, тихо играющей из ресторана музыки… Иначе бы тoчно выпросила далеко не пятиминутное путешествие по бескрайнему океану памяти Астона.

— Мы не допускаем подобных вещей от своих доноров. — как быстро он вернулся, хотя и не выглядит прям таким уж и открытым. Скорее, пытается таковым казаться. И у него неплохо это получается. Но в том-то и дело, чересчур неплохо.

И поэтому колет любопытством ещё сильнее и глубже, чуть ли не зудит. Разве что пpиходится изображать ответную доверчивость наивной девочки, буквально хлопая глазками от «неверия».

— И то, что мы здесь с тобой, воркуем как два милующихся голубка, не является большим исключением из правил. Я обещал тебе незабываемый подарок, поэтому и делаю всё от меня вoзможное, чтобы это выглядело со стороны достоверно и по-настоящему.

— Эмм… Достоверно для кого? Для всех этих людей или всё-таки для меня?

— То есть, по-твоему, я целуюсь недостаточно достоверно? — он даже слегка прищурился, сдерживая улыбку и вроде как принимая мой вызов. По правде сказать, я уже запуталась, кто-кого тут вообще на что разводил.

— Думаю, если бы ты хотел сделать мне настоящий романтический подарок с поцелуем в самом романтичном месте на Земле, то не стал бы разводить всей этой неуместной демагогии.

— Надо было нанять для этого профессионального фотографа, тут ты права, это всецело моё упущение.

— Я права?

В итоге меня запутали окончательно, а Найджел вдруг отобрал у меня фотоаппарат и совсем уж неожиданно обратился к близстоящему к нам то ли японцу, то ли корейцу, то ли на японском, то ли на корейском (тут уж, извините, в чём отличия — не имею вообще никаких представлений). Потом отдал тому камеру и… опять вернулся ко мне, вернее обернулся. Всё это время я наблюдала за его действиями, слушая абсолютно непонятный для меня диалог с отвисшей челюстью. А потом и вовсе подвисла, попав под гипноз его чёртовых глазищ с полной потерей воли в одурманивающих путах его интимной близости и собственнических объятий. И, кажется, он что-то сделал ещё. Скользнул пальцами по моей спине, перед тем как погрузить их в пряди моих волос на затылке. Вот тогда меня чуть не унесло, поскольку я враз забыла и о фотоаппарате, и о японце-корейце, и окружающей толпе болтающих зевак… Ничего этого уже не было, только я, Αстон, Париж и Эйфелева башня.