Читаем без скачивания Большой круг - Мэгги Шипстед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Валдизе, из-за приземлений на глетчеры пользуясь лыжами круглый год, во время отливов Мэриен вынуждена взлетать со слякоти. Она придумывает на низкой скорости раскачиваться на сиденье, отряхивая с лыж ил. На рудники летчица доставляет обычные мясо, муку, табак, но еще динамит и карбид, сталь и пиломатериалы, катушки кабеля, бочки с нефтью и всевозможные детали машин. Однажды ее пассажирами становятся проститутки, в другой раз – член рузвельтовского кабинета министров. Как-то для частного зверинца она везет в Анкоридж осиротевшего медвежонка гризли.
Ей любят напоминать, что она нездешняя. Нельзя стать аляскинцем. Просто невозможно. Она не отсюда и все-таки чувствует: это ее земля.
* * *
Денвер, весна 1937 года. Джейми мнется на пороге спальни, а Уоллес, откинувшись на подушки за спиной, неуверенно щурится.
– Я Джейми, – говорит Джейми. – Пришел тебя навестить.
У Уоллеса от радости распахивается лицо:
– Мой мальчик. Как чудесно.
Джейми берет руки Уоллеса, садится на край кровати, улавливает сладкий запах морфина.
– Как ты?
– На пороге смерти. – Уоллес хлопает Джейми по щеке, по неровной светлой щетине: – Да ты уже совсем не мальчик с такой-то бородой. Последний раз я тебя видел по меньшей мере год назад, так?
– Кажется, да.
Они не виделись более пяти лет. Пять лет прошло с тех пор, как он посадил на поезд в Денвер развалину с трясущимися руками.
– А где?.. Где?..
– Мэриен на Аляске. Она летчица.
– Знаешь, я здесь благодаря ей. Ей и ее мужу. Он тоже на Аляске?
– Он в тюрьме.
Уоллес, судя по всему, не удивлен.
– Хорошо, – говорит он, но спокойно, как будто ему сказали, что за окном прекрасная погода.
Экономка Уоллеса, статная матрона, толкает дверь бедром и заходит задом, неся на подносе кофе и нарезанные куски торта.
– Я подумала, Джейми, вам с дороги захочется выпить горяченького и перекусить.
– Мой сын, Джейми, – Уоллес треплет того по руке.
– Мы уже виделись, – отвечает экономка. – Я его впустила. Ваш племянник. – А Джейми объясняет: – Он путается. Особенно в именах, всяком таком. В подробностях.
– Я не путаюсь, – раздражается Уоллес, но, когда она подносит к его губам чашку с водой, улыбается и покорно пьет.
Экономка проверяет ему лоб, а Джейми думает: кто они друг другу?
– Расскажи мне что-нибудь, – просит Уоллес, когда экономка уходит. – Что-нибудь. Умирать скучно. Попотчуй меня сказками о том, что происходит за стенами этой комнаты.
Джейми рассказывает Уоллесу о брошенной горной хижине, в которой живет, полдня пути до ближайшего населенного пункта. Он починил крышу и пол, заново законопатил щели между бревнами. У него огород и куры, несущие ему яйца, он удит рыбу в соседней реке, научился консервировать овощи и коптить рыбу, планировать вперед на зиму.
– Помнишь, раньше я не рыбачил? – спрашивает он.
– Да, – неуверенно кивает Уоллес. – Черви, да?
– Мне было жалко рыб, не червей. Мне и сейчас жалко, но я смирился.
Уоллес опять кивает:
– Надо жить, как хочется. Я так и жил. А им больше ничья жизнь не казалась достойной уважения, потому что они знали только тяготы и лишения. Думали, всякий, кто живет иначе, замахивается слишком высоко и наверняка безнравствен.
Теперь путается Джейми:
– Кто так думал?
– Наши родители, конечно. Ты же помнишь. Сам такой.
Уоллес перепутал его с Эддисоном.
– Я такой? – переспрашивает Джейми.
– Разумеется. Если бы ты не уехал, мне, наверное, не пришло бы в голову тоже уехать. Но ты рвался к морю. – Уоллес треплет его по руке: – Расскажи мне еще что-нибудь.
Хотя Джейми точно не знает, с кем беседует Уоллес – с ним или с Эддисоном, он рассказывает, стараясь, чтобы вышло смешно, как к нему на квартиру пришли двое мужчин и чуть не утопили, как он решил, что их послал Баркли Маккуин, а на самом деле это был мистер Аюкава, чья дочь, скорее всего, сбежала с возлюбленным.
– У всех у нас бывали непредвиденные проблемы. И что потом?
В горах он начал одержимо писать. Даже не обзаведясь матрасом и не починив печку, Джейми стоял в маленькой разрушенной хижине и работал.
– У меня появилась идея вставить в картины скривление земли, я выстраивал оттуда. Писал пейзажи, как бы… сложенные. Ты когда-нибудь видел, как японцы складывают бумагу?
На ночном столике Уоллеса блокнот для набросков. Джейми выдирает оттуда страницу, аккуратно отрывает квадрат и складывает журавля.
– Птица. – Уоллес берет дрожащими пальцами хрупкую поделку. – Тот человек заплатил тебе за портрет?
Джейми смеялся на пороге у Аюкавы смехом, который колол и забивал носовые пазухи, как пары скипидара. Потом утер слезы, оперся руками о колени и спросил:
– Так она сбежала?
Уоллесу он отвечает:
– Он заплатил мне больше, чем мы договаривались. Думаю, чувствовал себя виноватым.
– Хорошо, – говорит Уоллес. – Хорошо.
Через пять дней он умирает. Согласно завещанию, дом в Миссуле достается Джейми и Мэриен. Уоллес хочет, чтобы его похоронили в Денвере.
Джейми медлит с письмом Мэриен – между ними какое-то темное отчуждение – и вместо этого пишет Калебу. Он не предполагает, что друг отправится на Аляску сообщить его сестре новости, но Калеб едет.
* * *
– Когда ты был ближе всего к смерти? – спрашивает Мэриен Калеба.
Они лежат в кровати, в ее хижине под Валдизом. Калеб провел у нее три ночи; она не знает, сколько еще он останется.
В честь возвращения к своему настоящему имени Мэриен раскошелилась на двуспальную кровать; они никогда не могли похвастаться таким огромным пространством на двоих. Разлегшись на спине, Калеб отвечает:
– Не знаю. Не думаю, что вообще можно знать.
– Есть что-то в прошлом, отчего у тебя мурашки по коже, когда вспоминаешь?
– Ничего конкретного. – Шутливо: – Чтобы напугать меня, Мэриен, нужно больше, чем смерть.
– Помнишь, после гибели Гольца я летала в Ванкувер?
Она рассказывает ему о глохнувшем двигателе, о расщелине, холоде. Тогда, говорит она, появилось чувство, будто смерть очень близко, но, вероятно, в действительности ближе к смерти она была младенцем на тонущей «Джозефине». Она бы погибла и никогда ничего не узнала, никогда не узнала бы, что такое корабль, океан, огонь. Не узнала бы, что такое смерть.
Все живое знает про смерть, говорит Калеб, по крайней мере достаточно для того, чтобы сопротивляться ей.
– Впрочем, может, это произошло когда-нибудь в другой раз, – размышляет Мэриен, – а я даже не заметила.
В первый вечер, когда Калеб сказал ей о смерти Уоллеса, когда они гуляли вдоль берега и смотрели на морских львов и белоголовых орланов, Мэриен затащила его в постель. После Баркли она не сходилась ни с кем, и вторгавшиеся воспоминания о нем причиняли боль, вызывали панику и клаустрофобию. Она не стала рассказывать Калебу, что творил Баркли, но тот, похоже, понял интуитивно. К концу он удерживал ее взгляд, предлагая свою беспомощность. На вторую ночь дело пошло веселее, а на третью и сейчас, на четвертую, Мэриен почти поверила, будто вернулась ко времени до Баркли, когда они с Калебом любили друг друга с простым нетерпением. Почти вернулась. Полностью не сможет никогда.
Калеб шире, чем она помнила, крепкий – мужчина.
– Слишком много, о чем надо вспоминать, – говорит он с некоторой досадой. – Обо всем, что могло случиться, но не случилось. – А потом так же резко в потолок: – В детстве. К Джильде пришел мужчина. Обычно я не обращал внимания на то, чем она занимается, но в ту ночь не мог перенести их звуки. Решил пойти к тебе, хотя шел сильный снег. Мне даже не пришло в голову подумать, как я найду дорогу, а снега навалило горы. Я не видел очертания земли, не мог сориентироваться. Правда, ничего не мог разглядеть. Поднялся ветер. Я шел слишком долго, но не хотел признаться себе, что заблудился. Да такое признание ничего и не изменило бы. Я знал, нельзя, но сел отдохнуть.
Калеб умолкает.
Мэриен вспоминает рассказ Баркли о той ночи, когда они
