Читаем без скачивания Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Брэм Стокер

Мэвис охотно согласилась, и мы все трое вошли в мирное святилище, где председательствовала Афина-Паллада, и где расположились обе собаки – Трикси и Император. Император сидел и смотрел на перспективу из окна, а Трикси в некотором отдалении с важным видом подражала позе своего большого товарища. Оба дружелюбно встретили меня и мою жену, и пока Сибилла, гладила громадную голову сенбернара, Мэвис вдруг спросила:

– Где ваш друг, который был с вами здесь в первый раз, князь Риманец?

– Он в Петербурге теперь, ответил я, – но мы ожидаем его сюда недели через две-три.

– Наверно, он необыкновенный человек, – сказала задумчиво Мэвис, – вы помните, как странно вели себя мои собаки по отношению к нему. Император оставался неспокойным несколько часов после его ухода.

И в коротких словах она рассказала Сибилле инцидент о нападении сенбернара на Лючио.

– Некоторые имеют естественную антипатию к собакам, – сказала Сибилла, – и собаки всегда чувствуют это и отплачивают тем же. – Но я бы не подумала, что князь Риманец питает антипатию к другим существам, кроме женщин.

И она засмеялась несколько горько.

– Кроме женщин! – повторила с удивлением Мэвис. – Он ненавидит женщин! Тогда он должен быть актером, так как ко мне он был удивительно ласков и добр.

Сибилла пристально на нее посмотрела и с минуту молчала. Затем она сказала:

– Может быть, это потому, что он знает, как вы не похожи на обыкновенных женщин и не имеете общего с их обычными мишурными стремлениями. Конечно, он всегда учтив с нами, но мне думается, легко видеть, что его учтивость часто не более, как маска, скрывающая совсем иные чувства.

– Ты, значит, это заметила, Сибилла? – спросил я с легкой улыбкой.

– Я была бы слепой, если б не заметила, – однако я не порицаю его за это странное отвращение, я думаю, оно делает его более привлекательным и интересным.

– Он ваш большой друг? – спросила Мэвис, взглянув на меня.

– Самый большой друг, какого я имею! – был мой быстрый ответ. – Я должен ему больше, чем когда-либо могу отплатить; даже я познакомился с моей женой благодаря ему.

Я говорил, не думая и шутливо, но когда я произнес эти слова, неожиданный удар поразил мои нервы – удар мучительного воспоминания. Да, это правда. Я был обязан ему, Лючио, несчастием, страхом, унижением и стыдом иметь такую женщину, как Сибилла, связанную со мной, пока смерть не разъединит нас. Я почувствовал себя нехорошо, моя голова кружилась, и я опустился на один из дубовых стульев, стоявших в рабочем кабинете Мэвис Клер. Между тем обе женщины вышли вместе в сад через французское открытое окно-дверь, и собаки последовали за ними. Я смотрел на них: моя жена – высокая, статная, разодетая по последней моде; Мэвис – маленькая, легкая, в своем мягком белом платье, с поясом из гладкой ленты; одна – чувственная, другая – одухотворенная; одна – низкая и порочная в желаниях, другая – с чистой душой и стремящаяся к благороднейшим целям. Одна – физически великолепное животное; другая только с нежным лицом и идеально прелестная, как лесной эльф. И глядя я всплеснул руками и с горечью подумал, какую ошибку я сделал в выборе. В глубине эгоизма, составлявшего всегда часть моей натуры, я теперь положительно верил, что я мог бы жениться на Мэвис Клер, не допуская мысли, что все мое богатство оказалось бы бесполезным для этой цели, и что я мог бы с одинаковым результатом предполагать добыть звезду с неба, как и одержать победу над женщиной, которая могла основательно читать мою натуру и которая никогда бы не спустилась до уровня денег со своего интеллектуального трона, – нет, хотя бы я был монархом многих народов!

Я взирал на крупные спокойные черты Афины-Паллады, и белые глазные яблоки мраморной богини, казалось, в свою очередь, глядели на меня с бесчувственным презрением. Я оглядел кругом комнату и стены, украшенные мудрыми словами поэтов и философов, словами, напоминавшими мне об истинах, которые я знал, а между тем никогда не применял практически; и вдруг мои глаза упали на угол вблизи письменного стола, где горела маленькая тусклая лампада. Над лампадой висело Распятие из слоновой кости, белевшее на драпировках из темно-красного бархата; под ним, на серебряной подставке находились песочные часы, из которых сыпался песок блестящими крупинками, и вокруг маленького алтаря было написано золотыми буквами: «Настоящее – благое время». Слово «настоящее» было крупнее, чем остальные. «Настоящее» было, очевидно, девизом Мэвис – не терять момента, но работать, молиться, любить, надеяться, благодарить Бога, быть довольной жизнью – все в «Настоящем», и не сожалеть о прошедшем, не предугадывать будущее, но просто делать лучшее, что только может быть сделано, и представить все остальное с детским доверием Божественной Воле. Я в беспокойстве поднялся и пошел по дорожке, по которой прошли в сад моя жена и Мэвис. Я нашел их у клетки сов-Атеней; главная сова, по обыкновению, с важностью фыркала и топорщила перья от негодования. Сибилла повернулась, увидев меня; ее лицо было ясно и улыбалось.

– Мисс Клер независима в своих мнениях, Джеффри, – сказала она. – Она не побеждена князем Риманцем, как большинство. Факт тот, что она только что призналась мне, что он ей не совсем нравится.

Мэвис покраснела, но ее глаза встретились с моими с бесстрашной прямотой.

– Я знаю, что не следует говорить того, что думаешь, – прошептала она как-то смущенно, – в этом мой большой недостаток. Пожалуйста, простите меня, м-р Темпест. Вы сказали мне, что князь – ваш лучший друг, и, уверяю вас, я была чрезвычайно поражена его внешностью при первом взгляде… Но потом, когда я немного присмотрелась к нему, во мне явилось убеждение, что он не совсем тот, чем кажется.

– Точно так же он сам говорит про себя, – ответил я, слегка засмеявшись. – Я думаю, у него есть тайна, и он обещал мне как-нибудь ее пояснить. Но мне досадно, что он вам не нравится, мисс Клер, так как вы ему нравитесь.

– Может быть, когда я встречу его снова, мой взгляд изменится, – сказала ласково Мэвис, – а теперь… Ну, не будем об этом больше говорить! В самом деле, с моей стороны было неделикатно высказывать такое мнение о человеке, к которому вы и леди Сибилла чувствуете большое расположение. Но что-то, казалось, заставило меня, почти против моей воли, сказать то, что я только что сказала.

Ее добрые глаза глядели огорченно и смущенно, и, чтобы успокоить ее и переменить тему, я спросил, не пишет ли она что-нибудь новое.

– О да, – ответила она, – я никогда не ленюсь. Публика очень добра ко мне, и, прочитав одну мою вещь, она немедленно требует другую, так что я очень занята.