Читаем без скачивания Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 4] (Уничтожение еврейского населения, 1941 – 1945) - Феликс Кандель

Из воспоминаний выживших:

"Рядом с нами были военнопленные в бараках – сотни, тысячи, и их гнали на работу полицаи – несколько десятков человек охраны!.. Каждый день из их бараков вывозили мертвых людей. Почему они не бежали? Почему эти люди, не отягощенные семьями, не бежали? Шли – голые, измученные, при них не было женщин и детей, не было стариков, а они шли…"

"Евреи знали, что если они и убегут из колонны, то им всё равно деваться некуда, так как их тут же выдаст кто-нибудь из местного населения. А пленные русские солдаты – это были молодые мужчины, пусть даже изможденные, но не связанные семьями, детьми, стариками. Были среди них и командиры с военным опытом. Если бы они одновременно по команде… разбежались, то у них было бы значительно больше шансов спастись…"

"Почти всё местное население, независимо от политических настроений, относилось к пленным сочувственно… Однако я не помню случая, чтобы пленные, десятки тысяч молодых мужчин, разбежались по своей инициативе…"

3

Так почему они шли на смерть без сопротивления, почему давали себя убивать? На это ответил Эли Визель, узник концлагерей:

"Оставьте же их в покое. Не выкапывайте их, умерших без погребения. Оставьте их там, где им следовало бы остаться навсегда, и такими, какими им следовало бы оставаться: незаживающей раной, неизлечимой болью в глубинах вашего существа. Радуйтесь, что они не проснутся, не сойдут на землю, чтобы судить живых…

Не знаю почему, но я запрещаю вам спрашивать. Мир молчал, когда евреев убивали массами, когда их превращали в топливо; пусть он, хоть из приличия, помолчит и теперь. Вас мучают вопросы? Не дают спать спокойно? Тем лучше. Вы хотите всё узнать и понять для того, чтобы перевернуть страницу, не так ли? Чтобы иметь возможность сказать себе: с этим делом покончено, всё в порядке. Не ждите, что мертвые придут к вам на помощь. Их молчание переживет их…

Это может кому-то не понравиться, но я должен всё-таки подчеркнуть, что жертвы больше и глубже страдали от равнодушия свидетелей, чем от жестокости палачей. Жестокость врага не могла бы сломить узников, их поражала в самое сердце более подлая, более утонченная жестокость – молчание тех, кого они считали своими друзьями. Рассчитывать больше не на кого… и это отравляло желание жить. Если таков мир, в котором мы родились, то к чему за него цепляться? Если таково человеческое общество, откуда мы вышли, – к чему в него возвращаться?

В Освенциме умер не только человек. В Освенциме умерла сама идея человека. Жить в мире, где ничего не осталось, где палач действует как бог, как судья – многие не хотели этого. Потому что в Освенциме мир сжег собственное сердце…

До чего же мы дошли, если приходится держать речь в защиту мертвых, чтобы их оставили в покое. Ведь именно в этом дело: их не оставляют в покое, их выкапывают, чтобы пригвоздить к позорному столбу. Вопросы, которые им задают, – упрек. На них сердятся, на этих мертвых: зачем они себя так вели? Им следовало играть по-другому, хотя бы ради того, чтобы успокоить живых: пусть те могли бы по-прежнему верить в величие человека…

Я защищаю мертвых и не говорю, что они были невинны: не в этом мое намерение и цель. Я просто говорю, что не признаю за собой права их судить… Я видел, как они умирали… Я видел, как они уходили, а я оставался, и очень часто я не могу себе этого простить…

Талмуд учит человека никогда не судить своего друга, пока сам не побывал на его месте. Но для вас евреи не друзья и никогда ими не были. Они оттого и умерли, что у них не было друзей. И поэтому – научитесь молчать".

4

И снова повторим:

"Фаня не верила‚ что это конец: "Неужели я уже никогда не увижу солнца и света?.."

"Недолго прожили Исраил Шумов и Мотя Шамес… Полицаи напились до звериного состояния и буквально разорвали свои жертвы на куски…"

" Здесь убиты… Шерман Элик, Глозман Мойша, Герцбейн Мишель, Пильч Михель, Герман Давид…"

"Папа и мама остались без младших детей. Без Эльки, Хаи, без Ерухама и маленькой Тайбы…"

"Нет моей дорогой мамы‚ папы‚ нет милого брата Зямы‚ Изи‚ Сарры‚ Боруха..."

"Нет больше Екатеринополя‚ осталась только девочка Соня... "

"Пятеро братьев и сестер погибли в минском гетто. Остались только двое – Ёха и я…"

"Зачем маленьких девочек отправляете?" – раздались крики. Гестаповец ответил по–русски: "Если их не убить‚ то они будут потом большими..."

"Здесь меня убили. Прошу сообщить по адресу… Миша…"

Освенцим: "Все вокруг нас плакали. Кто-то начал читать кадиш – молитву по умершим… "Да будет возвеличено и освящено Его Имя…" – шептал отец. Впервые я почувствовал, как во мне зреет протест. Почему я должен благословлять Его Имя? Царь Вселенной, Всемогущий и Страшный, молчал. За что я должен Его благодарить?.."

Георг Фридман (гетто Риги): "Ведь Бог всё видит, всё знает. Без Его ведома ни один волос не упадет ни с чьей головы. Евреи – Его избранный народ, им Он покровительствует. Особую Его благосклонность должны заслуживать те евреи, которые Ему поклоняются, верят, выполняют все заветы и обряды, предписываемые Священным Писанием, дни напролет молятся, особенно в синагогах. Так почему же именно они были подвергнуты самым страшным мукам? Как это оправдать? Здравый смысл и логика уже не могут здесь довольствоваться трафаретным объяснением, что Бог, мол, таким образом хочет испытать Свой народ. Испытать мучительной смертью? Испытать поголовным уничтожением? Кого же испытывать, если никого уже больше нет? И каким образом испытывать? Поручить это испытание нашим смертельным врагам – гитлеровцам? Значит, быть с ними заодно?.. Эти и подобные мысли мучили меня (и, наверное, многих евреев), особенно в те дни…"

Этот вопрос действительно мучил евреев в те страшные годы и будет мучить многие поколения – в безуспешных попытках его разрешения. Был ли Бог в Освенциме? Где Он был во время Катастрофы? Почему бездействовал и не откликался на страдания миллионов беззащитных людей? Мыслители двадцатого века – как евреи, так и христиане, верующие и атеисты, пережившие Катастрофу или родившиеся после нее – разошлись в своих выводах.

Одни говорят: Катастрофа – это непостижимая тайна подобно прочим деяниям Всевышнего; она недоступна человеческому разуму и требует нерушимой веры в Творца. "Отцы наши оставались верными Господу и после таких страшных испытаний, как разрушение Храма в Иерусалиме. Тогда тоже находились сомневающиеся, которые говорили, что Бог оставил Свой народ… Но Бог не оставлял нас ни тогда, ни теперь! Истинно праведный человек несокрушимо верит во Всевышнего – и когда ликует, видя чудесное спасение Израиля при рассечении вод Красного моря, и когда скорбит при виде пылающих стен Дома Господня".

Другие утверждают: "За грехи наши наказаны были, за служение чужим богам". Катастрофа – это Божье наказание, так как евреи прельстились коммунизмом, сионизмом, прочими "измами", перестали соблюдать религиозные заповеди и стали грешниками, – однако из этого следует невозможный вывод, что нацисты стали исполнителями Божьей воли. Да и как же тогда объяснить гибель невинных детей? Как объяснить гибель многих и многих евреев, свято соблюдавших заповеди своей веры? "Не из-за грехов погибали евреи, но оттого, что все были против них, и не было им спасения…" – возражают противники такого объяснения. "Каковы бы ни были грехи евреев, они не выходили за рамки человеческих слабостей и проступков. Катастрофой нельзя наказывать за грехи человека… Кощунственно искать в этом ее причины…"

Третьи считают, что Катастрофа – это современное жертвоприношение Ицхака, которое Бог потребовал от отца его Авраама. Этому испытанию Всевышний подверг Свой народ; каждый убитый является праведником, ибо отдал жизнь ради освящения Имени Всевышнего – "аль кидуш га- Шем". И приводят в пример рабби Иехезкеля, который вышел навстречу карателям в молитвенном облачении и произнес перед смертью: "Теперь я удостоился права на "кидуш га-Шем", теперь я готов". И если убийцы своей жестокостью отрицали существование Всевышнего, то жертвы своей святостью утверждали Его величие.

Четвертые не берутся обсуждать эту тему; они не желают определять свое отношение к обреченным, сумевшим сохранить веру во Всевышнего в лагерях смерти или потерявшим ее на краю могильного рва. Они считают их решения одинаково священными и возглашают: "Как могу я сомневаться в Боге, если те, в лагере, не сомневались? И как можно еще верить в Бога, если там, в газовой камере, они теряли веру?"

Пятые отрицают существование Всевышнего: "Бог не мог бы допустить Освенцима", но с ними спорят прошедшие через лагеря уничтожения: "Бог был и там. Он страдал вместе с жертвами". И цитируют слова многострадального Иова: "Неужели доброе примем мы от Бога, а злое не примем?.. Путь Он убьет меня – на Него надеюсь…"