Читаем без скачивания Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Жорж Санд

После ухода Коринфца Пьер еще немного посидел у Савиньены, опасаясь с ее стороны бурного отчаяния. Однако и с ним она держалась все так же спокойно и молчаливо; ни слова сожаления, ни слова упрека не вырвалось из ее уст. Ничто в ее поведении не говорило о том, что она собирается отказаться от своих намерений и уехать отсюда.

Едва только Пьер ушел в мастерскую, как Савиньена поспешно обрядилась в свои траурные одежды, снятые ею на время пути, заботливо оправила на себе вдовий чепчик, прибрала в комнате и, отведя детей к служанке, которой поручено было накормить их, спросила, нельзя ли ей переговорить с мадемуазель де Вильпрё. Через несколько минут ее ввели в покои молодой владелицы замка.

Изольда в эту ночь спала плохо; она только что проснулась и, едва открыв глаза, сразу вспомнила свое вчерашнее жестокое разочарование, и тайное смятение вновь овладело ее сердцем. Но когда ей доложили, что женщина, которую она вчера поселила в Квадратной башне, просится поговорить с ней, она сказала себе, что должна быть тверда в своем решении, должна быть великодушной и сделает для подруги Пьера все, что обещала.

— Садитесь, — сказала она Савиньене, указывая ей место у своей постели. — Хорошо ли вы отдохнули после путешествия? Как спали ваши дети?

— Дети мои спали хорошо, за что я благодарю бога и ваше доброе сердце, дорогая моя барышня, — ответила Савиньена и, нагнувшись, поцеловала руку Изольде. Она сделала это с таким достоинством и тактом, что девушка не решилась воспротивиться этому проявлению почтительной благодарности.

— Пришла я к вам не затем, чтобы просить прощения за то, что я не догадалась вчера, кто вы такая, — продолжала Савиньена, — я знаю, вы на это не обиделись. И не затем, чтобы поблагодарить вас за всю вашу доброту, — меня предупредили, что вы этого не любите. Я пришла потому, что знаю теперь, что у вас великодушное сердце и вам можно доверить любое горе. Я пришла просить у вас совета.

— Кто же внушил вам такое доверие ко мне, моя милая? — спросила Изольда, делая над собой огромное усилие, чтобы держаться с этой женщиной спокойно.

— Мастер Пьер Гюгенен, — не раздумывая, ответила Мать подмастерьев.

— Так, значит, вы говорили с ним обо мне? — вся зардевшись, спросила Изольда.

— Мы больше часа про вас говорили, — сказала Савиньена, — и теперь я так вас люблю, будто с самого детства знаю.

— Я очень рада этому, Савиньена, — проговорила Изольда, и как она ни крепилась, горячая слеза скатилась по ее щеке. — Скажите мастеру Пьеру, когда увидите его, что я буду вам таким же другом, как и ему.

— Я заранее была уверена в этом, — ответила Савиньена, — потому-то и пришла к вам как к другу.

И Савиньена рассказала Изольде всю свою историю: о своей жизни с Савиньеном и обо всем, что случилось с ней до той минуты, когда она, вняв зову Коринфца, решилась из Блуа приехать сюда.

— Наверно, я утомила вас своим рассказом, добрая моя барышня, — сказала она в заключение. — Но вы поймете сейчас, что дело это очень непростое, и я только с вами могу поговорить. Как ни уважаю я мастера Пьера, но с ним вчера вечером мы так и не смогли договориться, да и сегодня тоже; не пойму я никак, что он мне такое толкует. Он говорит, будто Коринфец должен стать скульптором, а для этого ему будто нужно снова учиться, и что вы, барышня, и ваш уважаемый дедушка хотите послать его в Париж, и он там несколько лет ничего не сможет зарабатывать, а жить будет вашими благодеяниями. Коли все это так, ничего, значит, у нас с ним не получится. Ну, поженимся мы в будущем году, как было задумано… Так ведь тогда я с детьми окажусь на вашем содержании, и притом не год и не два. Пусть даже вы согласны были бы на это, я-то никогда на такое не пойду — дети мои рождены свободными людьми и не должны жить в прислугах. Так всегда считал мой муж, а я от его воли не отступлюсь. Я не стала скрывать от Пьера, что мне не по душе все то, что задумал его друг. Но Коринфцу, как видно, его планы дороже, чем я, потому что нынче утром, когда мы свиделись, он был словно в воду опущенный и так чудно держался со мной, что его просто не узнать было. Не иначе как сердится на меня за то, что я не сочувствую его планам. Вот в каком я оказалась положении, милая барышня. Очень мне грустно все это, и я теперь, само собой, раскаиваюсь, что приехала сюда, доверившись причудам молодого человека, вместо того чтобы оставаться под защитой мудрого и преданного друга, — уж тот никогда бы не оставил меня. Вдове, да еще с детьми, видно, грех слушаться своего сердца. Выбирая человека, способного служить им опорой, ей следует внимать лишь голосу своего разума и долга. Да, все это моя вина, это я теперь хорошо понимаю. Но что сделано, то сделано. Отступиться от слов, которые были сказаны мною Надежному Другу, я уже не могу — мне это не пристало. Негоже, чтобы о матери детей такого человека, как Савиньен, говорили как о женщине безрассудной и легкомысленной. Когда-нибудь это может повредить чести моей дочери. Так что приходится мне теперь искать выход из трудного положения, в котором я оказалась по собственной своей вине. Вот и пришла я посоветоваться с вами, как мне теперь быть. Никому другому не решилась бы я докучать своей бедой. Но вы… Ведь недаром же называет вас Пьер добрым ангелом, врачующим душевные раны.

Словно тяжелый камень свалился с души Изольды. Савиньена своим рассказом развеяла все ее сомнения. Она была признательна ей за это и вместе с тем поражена и глубоко тронута благоразумием и душевной честностью этой женщины, чьей единственной путеводной звездой в жизни было чувство долга.

— Дорогая моя Савиньена, — сказала Изольда, одной рукой обнимая красивые крепкие плечи простолюдинки, — вот вы просите у меня совета, а между тем сами вы, мне кажется, так мудры, что это скорее мне следовало бы иной раз обращаться за советом к вам. Я не знаю, что происходит в сердце вашего Коринфца. Я не сомневаюсь, что он обожает вас. Можно ли не любить такую, как вы? Но вместе с тем не стану вводить вас в заблуждение; я не поручусь, что юноша этот способен довольствоваться тихим семейным счастьем и размеренным существованием ремесленника, что он не предпочтет им неспокойную жизнь художника с ее борьбой, страданиями и победами. Мы, я думаю, поговорим еще с вами об этом; со временем, быть может, вам станет яснее, куда влекут вашего Коринфца его талант и честолюбие. Я не раз беседовала об этом с Пьером. Должно быть, он приведет и вам все те доводы, которыми в конце концов убедил меня, что нельзя мешать Коринфцу следовать его призванию, а нужно, напротив, помочь ему в этом.

Широко раскрыв глаза, слушала Савиньена слова Изольды, силясь понять их.

— Так, значит, и вам тоже приходила мысль, что путь этот может быть гибелен для него? — прошептала она, тяжело вздохнув.

— Да, приходила. Потому-то и пугало меня сначала, что дедушка так сразу хочет вырвать этого юношу из его сословия и отправить одного в Париж, предоставив всем искушениям и случайностям жизни художника. Мне казалось, что этим он берет на себя слишком большую ответственность, потому что если Коринфец не оправдает возлагаемых на него надежд и из него ничего не получится, мы окажем ему плохую услугу.

— И тем не менее продолжали внушать ему надежды?

— Пьер сказал, что мы не имеем права лишать его их. У каждого из нас свои склонности, каждый от рождения несет в себе как бы зародыш будущей своей судьбы, добрая моя Савиньена. Бог ничего не делает зря. Наделяя нас тем или иным талантом, добродетелью или даже недостатком, он осуществляет свой неведомый нам великий замысел. Никто не вправе гасить в юном существе священный огонь. Напротив, наш долг — поддерживать его, помочь ему развить свой талант, даже если это принесет ему не радость, а страдания…

— Трудно мне в это поверить, — ответила Савиньена, — я, милая барышня, как в темном лесу, не знаю, что теперь и делать. Я ведь хотела сказать вам, что если в самом деле это новое его ремесло должно принести ему богатство, счастье, известность, что ж, ради него я готова смириться — молчать или же уехать отсюда. Но вот вы только что сказали, что на этом пути его ждут страдания — может быть, это будет даже гибельно для него — и что все-таки это нужно, потому что так хочет бог. Вы ученее меня и так хорошо говорите, что я не умею вам ответить, а могу только плакать. Очень мне тяжело…

И Савиньена разразилась слезами, что случалось с ней не часто, во всяком случае на людях.

Изольда стала успокаивать ее, она убеждала ее не торопиться с решением, а устроиться здесь в деревне хотя бы на ближайшие месяцы, предоставив Коринфцу полную свободу выбора — быть может, чувство к Савиньене возобладает в его душе и его еще потянет вновь к тихому семейному счастью. При этом ей, так же как и Савиньене, в голову не приходило, что Коринфец может любить другую женщину. Благодаря лабиринту его свидания с маркизой оставались тайной для всех, а встречаясь с ней на людях, он держался всегда так скромно и вел себя так осторожно, что ни у кого не могло возникнуть ни малейшего подозрения. Под влиянием слов Изольды Савиньена приободрилась и решила остаться в Вильпрё. Изольда стала горячо убеждать ее отбросить хотя бы ради детей ложную гордость и поселиться в той самой комнатке, в которой она провела первую ночь. Поскольку, работая в замке, она сможет одновременно брать заказы и в деревне, доказывала ей Изольда, у нее не будет никаких оснований чувствовать себя на положении прислуги. И Савиньена сдалась на ее уговоры. Так осталась она жить в Квадратной башне, и с этого дня между ней и мадемуазель де Вильпрё завязались дружеские отношения. Не проходило дня, чтобы Изольда не проводила у нее часок-другой, болтая или занимаясь с маленькой Манеттой, которую взялась учить грамоте и счету. Благодаря этому Пьер имел теперь возможность видеть Изольду еще чаще, чем раньше. Эта благородная девушка вызывала у него все большее чувство благоговения. Когда он видел, как она, сидя рядом с рабочим столиком Савиньены, держит на коленях ее сынишку и терпеливо показывает ему буквы — она, тайком читающая Монтескье, Паскаля[133], Лейбница[134]! — он с трудом сдерживал желание броситься перед ней на колени. Нужно сознаться, что Изольда чуточку рисовалась перед ним, разыгрывая простолюдинку, когда помогала Савиньене накалять утюги, или, если та была занята детьми, сама брала ее утюг и начинала гладить брыжи кюре или шейные платки папаши Гюгенена. Все эти мелочи житейской прозы, преображенные любовью и пылкой республиканской мечтой, исполнены были для Пьера такой высокой поэзии, что он чувствовал себя парящим где-то под самыми небесами; он жил теперь в каком-то восторженном состоянии, в какой-то лихорадочной экзальтации, от которой ум его с каждым днем все больше развивался, а сердце, доверчиво отдаваясь природной своей наклонности, наполнялось новой силой, жадно устремляясь навстречу Добру и Красоте. Поверьте, любезный читатель, в том, что говорили друг другу наши платонические любовники в Квадратной башне, было немало значительного, хотя им казалось, будто они говорят о вещах, само собой разумеющихся. Поверьте, что в тот день, когда светлые умы, ведомые великодушными сердцами, дойдут до тех вечных истин, которые вы зовете банальными (и которые ежедневно обсуждаются в некоторых скромных жилищах, где вы в своем нарядном платье не решились бы даже присесть), и обрушат их на наше прекрасное общество, общество это, каким бы ни казалось оно вам надежно сколоченным, даст изрядную трещину. Перед оконцем Савиньены рос дикий виноград, образуя нечто вроде зеленого карниза, куда постоянно прилетали голуби — Изольда так часто стояла здесь, облокотившись на подоконник, что они стали совсем ручными. И меж тем как горлица или турман доверчиво склевывали с ее ладони зерна, она беседовала с Пьером, вырезавшим в это время какой-нибудь орнамент для часовни, вместе с ним возносясь в сферы идеального.