Читаем без скачивания Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Жорж Санд

Постепенно Жозефина успокаивалась; прислушавшись к доводам рассудка, она готова была уже внимать и голосу нравственности, как вдруг в дверь постучались. Изольда пошла отворить и, увидев деда, как обычно, ласково с ним поздоровалась.

— Ступай-ка отсюда, дитя мое, — сказал ей граф. — Я хочу побеседовать кое о чем с твоей кузиной.

Изольда повиновалась. С торжественной медлительностью господин де Вильпрё уселся в кресло и начал разговор:

— Мне необходимо поговорить с вами, милая Жозефина, о вещах весьма щекотливых. Речь пойдет о некоей тайне — самой большой, какая может быть у женщины. Уверены ли вы, что нас никто не услышит?

— Мне кажется, никто, — ответила Жозефина, несколько озадаченная таким вступлением и испытующим взглядом, которым пронизал ее граф.

— Ну-с, — продолжал он, — проверьте всё же двери… все двери!

Жозефина встала и пошла взглянуть, плотно ли прикрыта входная дверь; затем она проверила ту, что вела в другие ее комнаты, и вернулась на место, намереваясь сесть.

— Вы забыли еще одну, — сказал граф, беря пальцами понюшку табаку и пристально глядя на маркизу поверх очков.

— Какую, милый дядя? Здесь больше нет дверей, — ответила Жозефина, бледнея.

— А дверь в алькове? Разве вы не знаете, что из мастерской слышно все, что здесь происходит?

— Боже мой! — воскликнула дрожащая Жозефина. — Неужели? Ведь там, кажется, тупик… Там нет никакого выхода…

— Вы уверены в этом, Жозефина? Не спросить ли об этом у Коринфца?

Жозефина почувствовала, что теряет сознание; она упала на колени и смотрела на графа с невыразимым ужасом, не в силах произнести ни слова.

— Встаньте, племянница, — произнес граф с убийственным спокойствием. — Извольте сесть и выслушать меня.

Жозефина машинально повиновалась; она сидела перед ним неподвижная, бледная, словно мраморное изваяние.

— В дни моей молодости, дитя мое, — сказал граф, — встречались маркизы, которые брали себе в любовники лакеев. Как правило, это были женщины значительно старше вас, не столь красивые, не пользующиеся таким успехом, и это обстоятельство в какой-то мере объясняло их прихоть. Все это происходило во времена Оленьего парка[136], о котором теперь столько кричат, которым постоянно корят нас, аристократов, всякие газетчики, уверяя, что это несмываемым позором ложится на…

— Довольно, милый дядя, довольно, ради бога! — воскликнула Жозефина, умоляюще складывая руки. — Я все, все понимаю!..

— Я не имел намерения оскорбить и унизить вас, дорогая Жозефина, — продолжал граф, — я только хотел сказать (потерпите еще немного, я буду краток), что подобные нравы, еще возможные во времена Людовика Пятнадцатого, ныне уже неприемлемы. В наши дни светская женщина, проведя ночь с простолюдином, не может уже сказать ему на рассвете: «Пошел прочь, ты больше мне не нужен!» — ибо в наши дни нет холопов. Теперь конюх — это человек, ремесленник — это художник, крестьянин — землевладелец, гражданин; и ни одна женщина, будь она даже королевой, не сможет убедить мужчину, державшего ее в своих объятиях, что, выйдя из ее спальни, он перестает быть ей равным. Следовательно, в том, что вы избрали себе любовником этого молодого просвещенного простолюдина, нет ровно ничего унизительного для вас, милая племянница. И, будь вы свободны, имей вы право вручить своему избраннику вместе с сердцем также и вашу руку, я бы предложил вам поступать так, как вам нравится. И тогда из маркизы Дефрене вы превратились бы в «Коринфиху», и это ничуть бы меня не оскорбило и не возмутило. Но, к несчастью, вы замужем, дитя мое, муж ваш тяжко болен (я как раз получил письмо от его врача, по его словам — он вряд ли протянет и полгода), и вы слишком уже близки к свободе, чтобы можно было извинить подобное нетерпение. Бывают несчастные замужества, которые тянутся целую жизнь; в этих случаях мимолетные ошибки неизбежны, и свет относится к ним снисходительно. Но в вашем положении вы вряд ли можете рассчитывать на подобное снисхождение. Вот почему я предлагаю вам удалить от себя Коринфца; вы сможете еще призвать его вновь, через год после окончания траура, если только пожелаете тогда выйти за него замуж.

Подобная постановка вопроса была так неожиданна, так не походила на те строгие речи, которые Жозефина приготовилась услышать от графа, что растерянность ее сменилась изумлением. Несколько раз она поднимала на него глаза, чтобы убедиться, что он говорит всерьез, и снова их опускала, — он явно не шутил. А между тем все это было, конечно, лукавой игрой ума, ловкой западней, заключительным монологом ловко разыгранной перед ней шутовской комедии. Старый граф превосходно рассчитал, какое это произведет действие, и нисколько не боялся! что эта комедия обернется против него. Жозефину он знал гораздо лучше, чем она знала себя. Он как бы опустил поводья, прекрасно понимая, что это единственный способ справиться с такой норовистой лошадкой.

Несколько минут Жозефина молчала, не зная, что сказать. Наконец она ответила:

— Благодарю вас, мой дорогой, мой великодушный дядя. Вы очень добры ко мне, хотя я знаю: в глубине души вы, конечно, меня презираете.

— Вас — презирать? Я? За что же, дитя мое? Будь вы одной из тех любвеобильных маркиз, о которых шла речь, я высказался бы сурово, ибо благородный разум должен уметь обуздывать волнения крови. Но ведь вы питаете к своему избраннику иные чувства…

— Да, да, конечно, милый дядя! — воскликнула Жозефина, ухватившись за возможность оправдаться и сразу же вновь обретя свою способность лгать. — Клянусь вам, все это одно воображение, просто блажь какая-то, романтическая мечта, не более… Этот молодой человек приходил сюда только…

— Чтобы приложиться к вашей ручке? В этом я не сомневаюсь, — подхватил граф с такой язвительной усмешкой, что Жозефина сразу поняла — ей его не провести. — Но об этом я вас не спрашиваю, — продолжал он, вновь принимая серьезный вид. — В проступках такого рода сердце иной раз играет столь непомерную роль, что те, кто совершают их, заслуживают скорее жалости, нежели осуждения. Итак, я верю, что чувство ваше к Коринфцу глубоко и искренно и что, предвидя близкую кончину господина Дефрене, вы дали этому юноше обещание когда-нибудь выйти за него замуж. Так вот, дитя мое, если это так, то свое обещание нужно сдержать. А я, повторяю, возражать не буду.

— Но, милый дядя, — простодушно сказала Жозефина, — я вовсе не давала ему такого обещания!

Делая вид, будто он не слышал этого ответа (хотя слышал его превосходно), граф продолжал:

— Я даже могу, если вам это угодно, нынче же сказать Коринфцу о своем отношении к этому делу.

— Но, милый дядя, ведь это значило бы подать ему серьезную надежду, а ведь она еще может и не осуществиться. Я вовсе не жду, я вовсе не желаю смерти человека, за которого вы меня выдали замуж, и мне кажется, с моей стороны было бы просто кощунством позволить тому, кого я люблю, надеяться на такое горестное событие и мечтать о нем.

— Вот почему будет гораздо приличнее, если эти надежды внушу ему я, а не вы. Щепетильность ваша достойна всяческих похвал, но мне-то ведь хорошо известно, что мой дорогой племянник, маркиз Дефрене, — человек пренеприятный, а стало быть, не такая уж это будет большая утрата. Так что я никогда не потребую у вас выражений притворной скорби, более того — в глубине души я искренно сочувствую вашему желанию стать свободной и сочту своим долгом успокоить Коринфца относительно срока вашей разлуки. А расстаться вам необходимо: то, что сегодня знаю я один, завтра может стать достоянием молвы. Ему эта разлука причинит, конечно, большое горе, он, должно быть, без памяти влюблен. Но я постараюсь растолковать ему, что, только принеся эту жертву, он вас добьется, что года через два он будет вознагражден за нее, и не сомневаюсь, что он ответит согласием на мое предложение.

— Какое предложение, милый дядя? — испуганно спросила Жозефина.

— Немедленно отправляться в Италию и посвятить себя там искусству. В этой стране, полной преданий о великих ее художниках, он найдет прекраснейшие образцы его. Я дам ему возможность учиться у хороших мастеров, он добьется быстрых успехов, и кто знает, может быть, года через два станет победителем на конкурсе, и тогда супругом вашим будет многообещающий художник, которому богатство ваше облегчит путь к славе.

— Но я уверена, милый дядя, — сказала Жозефина, — что это вовсе ему не понравится. Он очень горд и бескорыстен. И никогда не согласится быть обязанным своими успехами не себе, а тому положению, которое создам ему в свете я.

— Но у него есть честолюбие, — ответил граф. — Оно свойственно всякому художнику. Жажда славы скоро возьмет верх над его щепетильностью.

— Но я-то вовсе не хочу быть орудием в руках честолюбца, милый дядя. Я усомнилась бы в его любви, да и сама разлюбила бы его, если бы Коринфец согласился принять мое состояние, еще не прославив своего имени…