Читаем без скачивания Рай без памяти - Сергей Абрамов

— Борис?

— Я.

— Какой из двух — земной или здешний?

Я спрашивал по-русски. В трубке засмеялись. Я выжидающе молчал, даже смех у них был одинаковый.

— А не все ли равно. Юрка, если по делу?

— Старик волнуется.

— У нас по-прежнему. Ждем. Галунщики на плацу, и в лабораториях ничего не знают.

В трубке что-то щелкнуло, будто подключили еще аппарат, и грубый знакомый голос дежурного недовольно спросил:

— По-каковски говорите? Не понимаю.

— Вам и не требуется понимать, — сказал по-английски Зернов. — Вам требуется передать по начальству, что подслушиваемый разговор непонятен. Все! Отключайтесь или соедините меня с комиссаром.

Что-то щелкнуло опять, и голос пропал.

— Передай старику, — продолжал по-русски Зернов, — что ровно в три снимаем зеркальный контроль и блокаду «проходов». Блокируется только телепортация.

Я тотчас же перевел это Томпсону.

— Не в три, а в два, — сказал Фляш.

42. КОНЕЦ «ОЛИМПИИ»

— Иначе говоря, через десять минут. Так и передай.

Он стоял в дверях без шапки, с какими-то щепками в волосах, с красными от бессонных ночей глазами и землистым цветом лица — измотанный ночной сменой рабочий. Из-за спины его выглядывал Джемс, уже сменивший лагерную куртку на ковбойку и шорты «дикого». Грудь его наискосок пересекала желтая тетива лука, а у пояса болтался синий колчан с торчавшими из него длинными хвостами стрел.

— Почему в два? — спросил Томпсон.

— Банкет начнется не в четыре, а в три. Съезд гостей к половине третьего. К этому времени все опорные пункты должны быть уже захвачены. «Олимпию» берем последней. Командуешь операцией ты. — Фляш даже не посмотрел на меня — только плечом шевельнул.

— С какими силами? — спросил я.

— Сотни тебе достаточно. Мы перебрасываем из Си-центра четыре омнибуса автоматчиков во главе с Мартином.

Я еле сдержал радость: лучшего соратника трудно было и пожелать.

— Завершив окружение, — продолжал Фляш, — начинаете штурм. Четыре входа — четыре группы. Мартин с тремя проникает через главный и два боковых входа и занимает зал. Ты — через артистический за кулисы и займешь все внутренние проходы и лестницы. На сцену выходишь в последнюю минуту. Сигнал — взрыв!

Я знал, что правительственная ложа минирована, но считал это излишним. С сотней автоматчиков можно было бы обойтись и без пиротехники.

— Ты не знаешь Корсона Бойла, — отрезал Фляш. — Он только мертвый не страшен. А пешек его жалеть нечего. Подрывник будет у барьера ложи, переодетый официантом. Мина заложена за барельефом с орлом. Свеча на любом столе. Стоит прикоснуться свечой к орлу — он вспыхнет, как пакля.

— Он же резной, деревянный, — усомнился я.

— Мы его заменили другим, пропитанным горючим составом. Конечно, жаль подрывника. Но что ж поделаешь: мы еще не умеем делать самовзрывающиеся снаряды.

— Постой, — сказал я, — у нас есть бикфордов шнур?

— Какой шнур? — не понял Фляш.

— Запальный. Одним концом прикрепляешь к барельефу или еще проще — к мине, другой…

— Пока он будет гореть, заметят.

— Есть выход, — сказал я, вспомнив американский фильм с почти аналогичной ситуацией. — Взорвать можно и на расстоянии. Понадобится меткий лучник. Сверхметкий.

— Сгожусь, — вынырнул из-за спины Фляша Джемс.

— Пошли другого, — поморщился Фляш, — сейчас будем перевооружать твоих лучников.

— Пусть другой и перевооружает. А я с Ано, — осклабился Джемс.

Я вспомнил соотношение сцены и ложи. Метров тридцать, не больше. Сколько летит стрела?

— Сейчас проверим, — сказал Джемс и распахнул дверь в коридор. — Тридцать и будет. — Он снял лук и достал стрелу.

В конце коридора висел портрет Анри Фронталя в траурной рамке.

— Левый глаз. Засекай время — у тебя часы с секундами, — обернулся Джемс к Фляшу.

Тот вынул из кармана часы на ремешке. Стрела свистнула, и мы даже издали увидели, что она торчит в левом глазу портрета. Анри Фронталь был убит вторично.

— Две секунды, — ответил Фляш.

— Прикрепи кусок шнура с запасом секунды полторы на прицел и поджигай, — сказал я Джемсу. — Целься в орла — со сцены он виден. А промахнешься…

— Исключено, — возразил Джемс.

— Приводи себя в порядок, мэр, — сказал Фляш, по-видимому считая, что вопрос о взрыве исчерпан. — Ты будешь с олдерменами в зале. Завидую.

— А ты?

— Ну, у меня дел много.

Фляш спрятал часы.

— Учти, что омнибусы Мартина уже выехали, — сказал он мне и подмигнул Томпсону. — Получится у него, как ты думаешь?

— Как у первой скрипки в оркестре. Она никогда не фальшивит.

А я сомневался. Вдруг случится что-нибудь непредвиденное, чего не могли предполагать ни точный, как хронометр, Фляш, ни самоуверенный Томпсон.

И случилось.

Я прибыл за четверть часа до банкета, привязал лошадь к стойлу, вынесенному на обочину, и поискал глазами Мартина.

— Я здесь, — сказал он, выходя из-за экипажей, вытянувшихся на квартал вдоль тротуара.

Он был красив и величествен, как римский легионер, напяливший на себя вместо доспехов серую куртку с золотым галуном. Кучера не обращали на нас никакого внимания — они уже давно угощались, опережая своих господ за банкетом.

— Где люди? — спросил я его.

— Размещены у входов. Пришлось срочно добывать мундиры патрульных — форма стражников не годилась. Ты знаешь, где артистический?

Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я не повторял инструкций Мартину: с таким товарищем это было не нужно.

— Встретимся в зале! — крикнул он вдогонку, совсем как важный полицейский гость, торопившийся на банкет.

Я тоже торопился. Гостей не разглядывал — не интересовался. Людей своих не искал — они сами нашли меня, разместившись у входа как встречающая начальство охрана. А где же действительная охрана?

— Мы ее сняли, лейтенант, — откозырнул мне один из гвардейцев Мартина.

— А почему не требуете пропуска? — строго спросил я, вспомнив о красной фишке.

— Мы вас и так знаем, комендант.

То были «мои» заключенные. Только худоба отличала их от подлинных полицейских — золотогалунные мундиры выглядели как на параде. И когда только успели их подогнать! Да и походка у моих «полицейских» была свободной и легкой, а не усталой и настороженной, как в Майн-Сити. Один за другим проскользнули они за кулисы, сняли вахтеров, одних связали, других втолкнули в пустые артистические уборные, заняли все проходы и лестничные клетки. Пробегавшие мимо актеры даже не замечали нас — настолько мы были естественны, как фон этого триумфального сборища. А банкет уже начался. Со сцены доносилось мелодичное бренчание гитары и бархатный голос Тольки, сопровождаемый бурно подтягивающим залом: