Читаем без скачивания Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

— А ну-ка, познакомься с морем! — грохнул дед. — Полюби-ка его на всю жизнь!

И Ковшов окунул мальчишку, тоненького, трепетного, и тут же высоко поднял над собой. Захлебнувшийся Максим раскрыл рот, выпучил глаза. С него текло. Волосы прилипли ко лбу. Дед опять загоготал, посадил внука на мокрую гальку, а сам, большой и неуклюжий, как слон, ухнулся в воду и поплыл.

Максимка восхищенно смотрел на деда. Пенистая вода, шурша галькой, подкатывалась к мальчонке и затапливала его чуть не по горло.

— Вот это море! — кричал он. — Богатырное море! — И колотил по волне руками и ногами…

Цвели белыми мелкими цветами камфарные деревья, пахли аптекой, роняли покрасневшие листья. Они все лето меняют их, и под деревьями всегда намусорено, как осенью. Меняют листву и эвкалипты; и еще с них обваливается кора, висит большими лохмотьями, будто деревья засыхают, гибнут…

Дом стоял в саду у моря. Они устроились на веранде, оплетенной виноградом. Кровать, раскладушка, столик, а за перилами невысокие мандариновые деревья и море. Максим сразу же забрался на эти перила, а дед зашел к хозяйке в комнату, что-то глухо пробурчал и вернулся.

Скоро хозяйка — полная смуглая армянка с темнеющими усиками и черными влажными глазами — притащила оплетенную камышом ведерную бутыль.

— Вот вам, пожалуйста… Не вино, а сказка. Для себя готовила. Его не стыдно и на свадьбе подать. Веселит, молодит. — И, повернувшись к Максимке, сразу же запела: — О-о, какой мальчик! Хорошенький, как девочка! Максим тебя звать? А я тетушка Анаида. — Она привлекла его к себе, сунула лицо в его волосы, поцеловала их. — Детей у меня… — повернулась она к Ковшову, но не договорила, махнула рукой. — Ладно. Чего уж… — И запела, поправляя на Максимке воротничок: — Отдыхай, мой маленький, в море купайся, загорай — сильным будешь, красивым будешь, любить тебя будут. — И опять к Ковшову заботливо: — Не надо его водить в столовую. Что там за еда для ребенка? Я могу готовить вам обеды. Дешево и вкусно. Ему цыплята нужны, манная каша…

— Мы мужчины, мы кашу манную есть не будем, — твердо заявил Максим и сунул за пояс зеленых шортиков пистолет.

— Господи! — Тетушка Анаида-затряслась, заколыхалась от смеха. — Ты настоящий мужчина! — Она переглянулась с Ковшовым и вдруг в порыве прижала мальчишку к своему животу, погладила его худенькую спину, пряча от Ковшова разгоревшееся лицо. На Ковшова так и пахнуло затаенным горем этой женщины. Он понял, что это за горе.

Небольшой дом весь был заплетен виноградом и вьющимися розами. Окошки едва виднелись сквозь них. Одну комнату и веранду хозяйка сдавала «дикарям»…

— Как у вас нынче в Сибири с погодой? — спросила хозяйка. Ей, должно быть, хотелось поговорить.

Ковшов пригласил ее к столу, налил в стаканы светлое, сухое вино, вытащил из чемодана кулек с конфетами. Пока Максим обследовал маленький двор и сад, они беседовали о жизни, о ценах, об урожае. Он говорил не торопясь, она — горячо и порывисто.

— Я смотрю — у вас хоть и небольшое, но хозяйство, — Ковшов повел рукой вокруг. — Конечно, забот полон рот? Дом, сад, беспокойные «дикари»… Да еще, наверное, где-нибудь работаете?

— Ах, дорогой, жить-то надо! — воскликнула хозяйка. — Работаю я в санатории кастеляншей. Велика ли там зарплата?

— Вы разве одна?

— Первый муж умер, второй ушел. Дети ему нужны. И мне нужны. А вот… — заговорила она пылко и доверительно, — это ведь беда. Большая беда! Молодая не плакала. А как сорок пошло — плохо стало. Пустая жизнь. А старой что делать? Ни детей, ни внуков. Кому нужна?

Ковшов сочувственно крякнул.

— Да, голубушка, жизнь иногда складывается, прямо скажем, тяжеловато. Во время войны лежал в госпитале полковник один. Он потерял обе руки и ноги. Представляете, какая жизнь была уготована ему? Молодой, здоровый, сердце могучее, а рук и ног нет.

— Ай-я-яй! Ах, господи, — вырвалось у хозяйки. Она смахнула с ресниц слезинки.

— Однажды он попросился на балкон. Выкатили его кровать-каталку. Была она высокая. Вот он и перевалился через перила. Сам. С пятого этажа на асфальт…

Заплаканная хозяйка отпила несколько глотков из стакана. Ковшов ободряюще похлопал ее по руке:

— А у вас… Не такая уж горькая у вас судьба. Вы не старая, красивая. — Щеки хозяйки зарделись. — Вы еще устроите свою судьбу, так что не вешайте носа.

— Конечно, конечно, дорогой мой, грех мне роптать. — Хозяйка вытерла платочком лицо, виновато засмеялась и допила вино. Потом удивленно посмотрела на Ковшова. — Вы подумайте! — Она всплеснула руками. — Вдруг разговорилась с вами. Какой-то вы… простой, сердечный человек!

Ковшов радостно засмеялся. Покачав головой, хозяйка ушла. Прибежал Максим.

— Пойдем, брат, шашлык уплетать, — предложил дед, наливая из бутыли вино. Он не спеша, смакуя, выпил два стакана, крякнул и распорядился: — Вперед, пехота!

Столики располагались под тремя раскидистыми деревьями необъятной толщины. Дымились, полные жарких углей, длинные железные мангалы, плотно обложенные сверху шампурами с мясом. Пахло дьявольски вкусно. Дед и внук сдергивали зубами горячие кусочки, облитые уксусом, и слушали гул моря. Максимка все время тянулся в его сторону. Ковшов понимал его, и, хоть старине хотелось подольше посидеть в пахучей шашлычной под навесом из ветвей, он все же поднялся с бочонка, служившего стулом…

Уже совсем стемнело. Цикады звенели, точно звали: кис-кис-кис. Светили звезды, такие яркие, что казались колючими. Ковшов и малыш остановились на берегу у кромки высокой бетонной стены. Из черноты вываливались длинные, огромные валы. Чудовищно тяжкие, они с гулом рушились на прибрежные камни и хлестали в бетонную стену. Земля вздрагивала под ногами. Малыш испугался этого грозного, непостижимого моря и потянулся к деду. Тот взял его на руки. Воздух был полон соленой пыли, она оседала на лицах, на руках. Губы стали солеными.

Легонький теплый Максимка прижался к деду, и тот едва не задохнулся от нахлынувшего счастья.

На дальней подкове берега роились огни, вдоль прибрежной пальмовой аллеи парка они протянулись ровной цепочкой. А из мрака все обрушивались и обрушивались волны, гремя камнями.

— Так все-таки кем же ты хочешь быть, малыш? — спросил Ковшов и потерся губами о шелковистую детскую щеку.

— Шофером, — откликнулся Максим.

— Это хорошее дело, — согласился дед.

Чернота неба и чернота моря слились воедино. Далеко-далеко в этой черноте полз красный червячок — плыло какое-то судно.

— Смотри-ка, во-он корабль плывет, — показал дед. — Вот если бы ты стал капитаном! В таком море, во мраке, плывет твой корабль, возносится с волны на волну. Ты — на капитанском мостике. Смелый, молодой, сильный!

Максим, все прижимаясь, с опаской смотрел на сердившееся море.

— Нет, я хочу быть шофером, — возразил он нетерпеливо.

— Ну-ну, ясно… Подожди, тебя еще позовет море.

— Куда?

— К себе. К чудесам. К неведомым странам.

— Деда! А что такое море? — спросил малыш, цепкими ручонками перебирая седые кудри Ковшова.

— Море? Ну… вода. Нет, море — это, брат, сила, отвага, красота. — Особенно тяжкая волна ухнулась о камни, взорвалась и обдала их ливнем брызг. — Вот оно какое, море, — серьезно продолжал Ковшов, опуская Максимку на землю. Потом он взял его за руку, и они пошли домой.

— А зачем оно — море? — допытывался Максимка.

— Чтобы… плавать по нему… чтобы оно напоминало людям о силе, о широте… чтобы они ненавидели все клопиное, комариное… ну… мелочное!

Максимка уже зевал, пошатывался — хотел спать.

На веранде было уютно от виноградных стенок, от лампочки в листве. Дед уложил Максима на раскладушку. Щеки мальчика разгорелись от усталости — все-таки всю ночь провели они в самолете.

Ковшов разулся, облачился в черную пижаму и шлепал по веранде босыми ногами. Затем сел в трескучее плетеное кресло и начал рассказывать внуку:

— Люди, брат, полетели на Луну. Вот до чего мы дожили: человек будет ходить по Луне.

— А как они поместятся на ней? — сонно спросил Максимка. — Ведь она маленькая, как мой большой мяч.

— Это она издали, брат, такой кажется. А так она… На ней можно строить города… Вот сейчас астронавты уже кружатся вокруг нее. Там у них есть прицепленный к кораблю аппарат. Он называется лунный модуль. Вот завтра двое из них залезут в этот самый модуль, отцепятся от корабля и опустятся на Луну.

— Насовсем? — прошептал Максимка, сонно хлопая длиннющими ресницами. Он еще пытался смотреть, но его чистейше серые глаза уже спали.

— Нет. Вокруг Луны будет летать корабль. Потом они поднимутся и прицепятся к нему. Это, брат, называется стыковкой.

— А не вывалятся они?

— Нет, малыш!

Всю ночь звучали на веранде гул и рев моря, и всю ночь, сквозь дрему, Ковшов чувствовал себя счастливым.