Читаем без скачивания Чужой среди своих 3 - Василий Сергеевич Панфилов

Я не слишком уверен, что это именно старцы из ЦК натравили на нас кого-то, опасаясь всплывшего компромата времён далёкой юности.

Если я правильно понимаю, то компромат этот, если он вообще имеет место быть, не назовёшь чем-то козырным. Не факт даже, что записи представляют хоть какую-то ценность для кого-то, кроме близких — с поправкой, разумеется, на свирепую и часто бестолковую цензуру СССР, с её кондовым идиотизмом.

Документов разного рода, так или иначе компрометирующих кого-то из умерших или ныне живущих деятелей СССР полным полно, и иные публиковались на Западе, вызвав, ожидаемо, интерес разной степени вялости у западной публики.

В СССР на это отвечают привычно, называя всё клеветой. Это уже настолько отработано и заезжено, что набило оскомину даже лояльным советским гражданами, которые едко которые шутят, что узнают новости из опровержений ТАСС.

С другой стороны, иногда и соломинка может сломать хребет верблюду, и я имею в виду, разумеется, не СССР вообще, а какого-нибудь конкретного члена Политбюро, или, как вариант, генерала КГБ, которому эти дневники, при куче других вводных, помогут чуть-чуть подвинуть соперника на политическом Олимпе. Политические игрища такого рода извечны, и куда как старше Античной цивилизации.

Вариантов на самом деле хватает, и здесь может быть как банальное желание захапать компромат, так и подброшенные в нужную топку слухи о том, что в этих документах компромат есть…

… и на кого-то очень конкретного. А потом, после вброса, следить за этим самым конкретным олимпийцем, или за членами его команды, чтобы в нужный момент сказать «Ага!» и потребовать, к примеру, по какому-то важному вопросу проголосовать нужным образом.

Это может быть и классический эксцесс исполнителя, когда раздражённая гримаса и небрежная отмашка рукой члена или кандидата, понята услужливым подчинённым так, как понята… А дальше — по ниспадающий, и пошёл раскручиваться маховик!

Я такими вещами сталкивался, будучи всего-то владельцем клиники, и знаю не понаслышке, что татаро-монгольское иго, оно у нас даже не в генах, а в менталитете. Азия-с…

Да собственно, не так уж и важна первопричина, а вот последствия…

Так и не придумав ничего, я лёг спать, оставив ситуацию на завтра. Понятно, что нужно будет сказать об этом родителям, информацию такого рода нельзя таить, но… по ситуации!

Завтра мы поедем к отцу в больницу, и там уже, по его состоянию, видно будет, нужно ли придержать информацию на пару дней, или нет. Но честно говоря, не хотелось бы, это как раз та проблема, на которую нужно реагировать быстро… так или иначе!

Но тенденция пугает, и в случайные совпадения я не верю.

— Не положёно! — цербер, она же санитарка на входе, включила дуру, насмерть встав в дверях отделения и отчаянно тряся головой, — Нельзя!

— У вас же написано, что время для посещений… — мама в очередной раз воззвала к сумрачному разуму заслуженного ветерана швабры и утки, раскорячившейся в дверях отделения на манер хоккейного вратаря.

На лице санитарки — решимость стоять до конца, в глазах — ранняя, не по возрасту, деменция, и лёгкая сумасшедшинка, так что верится, эта не пустит! Руками вцепится, ногами… грызть будет, но враг, то бишь мы, не пройдёт!

— Ну вот же, читайте, — апеллирует мама с голосу отсутствующего разума, показывая на пожелтевший от времени листок на информационном стенде.

— Не положено! — и аж головой затрясла, отчего из-под старой, выцветшей от времени, насмерть застиранной косынки, выбилось несколько полуседых прядей волос, изрядно, как по мне, засаленных, и требующих мытья, — Я тута корячусь, а они…

… и тётка, не слишком ещё старая, понесла какой-то заслуженный бред, то бишь бред человека, который, с какого-то перепугу, возомнил себя Очень Важным Винтиком в системе советского здравоохранения.

— … зарплата ни о чём, — с трагичным надрывом выдохнула она, мешая запах больных зубов с пошлой валерианкой, которой ушлые советские алкоголики повадились маскировать выхлоп перегара.

' — Ах вот оно что…' — мы с мамой переглянулись с полным пониманием в глазах. На взятку человек напрашивается. На рубль, сунутый в кармашек нечистого халата с заискивающей улыбкой, на бутерброд с колбасой или пару пирожков…

— Так! — прервал я спич заслуженной дамы, озверев от дурного представления ничуть не шуточно, — Хватит! Мама, пусть она здесь воображает кем хочет — хоть главой здравоохранения СССР, хоть пограничником, поставленным на страже Родины! Пошли к главврачу! Не забыла, как заявления писать?

— Да чтоб вы подавились! — с ненавистью выплюнула санитарка, пинком распахивая дверь, — Мою за вами, скребу, и никакой благодарности! Сами бы попробовали вкалывать за такие копейки!

Угадал, получается. Но спорить, или рассказывать о том, что учение — свет, а не учение — чуть свет, и за швабру, не стал.

— Нельзя! — заявила полная, а скорее даже — статная медсестра у двери палаты…

… и меня аж триггернуло!

— Милиция опрашивает, — тут же пояснила она с интонацией завзятой сплетницы и блеском в больших красивых глазах, — подождите пока в коридоре, хорошо? Товарищ капитан попросил не мешать.

Ну, это-то хоть понятная причина… Не сразу, но меня отпустило, и недавнюю цербершу воспринимаю почти с юмором. С очень чёрным юмором…

Сложив сумки на широкий больничный подоконник, щедро даже не покрашенный, а кажется, облитый белой краской, встали, ожидая, пока мент закончит опрашивать отца. Мама вся на нервах, смотрит на дверь в палату, не отрываясь, а я, наоборот, несколько даже успокоился.

Не реанимация? Участковый или опер опрашивает? Значить, жив, в сознании, при ясном уме, и чувствует себя, быть может, паршиво, но в меру. Не всё так плохо…

Поэтому глазею по сторонам от безделья, наблюдая за броуновским движением больных, санитарок и медсестёр, и всей той повседневной больничной жизнью, заполненной запахами лекарств, окриками медработников и прочими реалиями советского здравоохранения. Аж ностальгия…

Несколько минут спустя из палаты вышел коренастый, очень плотный мент, с капитанскими погонами, намечающимся кулацким пузом и широкой, щекастой физиономией любителя даже не поесть, а