Читаем без скачивания Чужой среди своих 3 - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Исполнители потом могут лишиться погон, нам-то что… если это будет — потом⁈
— Огласка, — выдавил я, озвучивая витавшее в воздухе, — Максимальная!
На лицах родителей облегчение… они, судя по всему, давно думали о чём-то таком, но не хотели давить на меня, подвергать риску и стрессу.
— Ватман надо купить, — решительно сказала мама, — завтра же…
— Ткань, — перебиваю её, — У тебя белая ткань была, помнишь? Плотная такая…
— Правда, Ханна, — поддержал меня отец, — Если всё так пошло, то какой там ватман…
— И то правда, — глуховато сказала она, принуждённо улыбаясь, — Завтра же… верно?
— Да, — не сразу ответил отец, мельком глянув на меня, — завтра.
Я засуетился, доставая краски, карандаши и авторучки, а мама, то и дело кусая губы, полезла за тканью.
— Ну… — несколько минут спустя сказал отец, — сперва придумать, что писать и рисовать, верно? Кратко и ёмко.
— На разных языках обязательно, — уточняю я, — чтобы огласка максимальной была. Чёрт их знает… может, они и сейчас плёнку у туристов отбирают[iii]!
— Надо подумать, — отозвалась мама, — как следует подумать…
* * *— Не нервничай, — наклонившись, сказала мне мама, улыбаясь слегка вымученно и устало.
— Угу… — не спорю с ней, хотя мне кажется, что нервничает как раз она, но если ей спокойней вот так, одёргивая и давая советы, то и ладно.
С хозяйственной сумкой, из которой вызывающе торчит палка полукопчёной колбасы и батон, читающая нотации сыну-оболтусу, она замечательно выписывается в толпу советских граждан, многолюдной рекой текущих по тротуару. Классический советский типаж, плоть от плоти.
Ничуть не хуже, надеюсь, вписываюсь и я. Эмоции на моей не слишком выразительной физиономии можно понять как недовольство мамиными нотациями…
… во всяком случае, я на это надеюсь.
Отец чуть в стороне, не с нами, идёт, засунув забинтованные руки в карманы лёгкой просторной куртки, небрежен и независим, как и полагается уважающему себя пролетарию. Ссадины на лице, успевшие расцвести и налиться замечательной чернотой и желтизной, ничуть не противоречат выбранному образу.
Сколько таких после каждой получки и аванса, вечера пятницы и посиделок в гаражах…
Милиционер, молодой парень плакатного вида, выбранный не иначе как за внешность, скользнул по нам равнодушным взглядом.
— Ф-фу… — я оказывается, и не дышал сейчас…
— Почти пришли, — негромко говорит мама, переглянувшись с супругом. Киваю…
… сердце колотится так, что ещё чуть, и оно проломит грудную клетку, а ноги невольно замедляются, и приходится прилагать усилия, чтобы идти быстрее.
' — Лучше ужасный конец…' — вертится в голове, но где-то очень глубоко есть предательская, глупая мыслишка просто развернуться и уйти… А потом уехать — в глушь, в Сибирь, на стройки…
Вот только зачем⁈ А главное, я же и там не перестану бояться, и этот чёртов страх, липкий и противный, от которого сосёт под ложечкой и сердце работает с перебоями, он же никуда не уйдёт!
— Дошли, — негромко говорит отец при виде очереди в Мавзолей, и замедляет шаги, снимая куртку.
Мама, кивнув, вопросительно смотрит на меня…
… киваю, и она, аккуратно поставив сумки на брусчатку, вытаскивает из неё намотанные на рейки куски ткани. Колбаса падает под ноги… плевать!
Вижу дикий взгляд какой-то бабки, которая уже, кажется, что-то поняла…
… и мы разворачиваем самодельные плакаты.
Сперва — ничего не происходит, а потом начинается бурная реакция, люди по соседству с нами шарахаются прочь. Только бы никто не подумал, что они с нами, только бы…
Щёлкают затворы фотоаппаратов… кажется, это французы? Ну да неважно, интуристов здесь полно, и нас, я этом нисколько не сомневаюсь, сфотографируют сегодня многие…
Огласка будет! А на весь мир, или нет, не знаю…
… но милиция уже спешит к нам, а ещё — спешат парни в штатском, те самые неравнодушные граждане.
— Свободу! — изо всех сил кричу я, прежде чем меня сбивают с ног.
[i] Адвокат Дина Каминская, одна из немногих адвокатов в СССР бравшаяся защищать диссидентов. Вернее даже будет сказать — не просто защищавшая, но и делавшая это с полной отдачей, не подыгрывая советской судебной системе.
[ii] Изначально драматург Фридрих Шиллер — Лучше страшный конец, чем бесконечный страх.
[iii] В 1930- гг. у иностранных туристов в СССР забирали плёнку, проверяя её и печатая для туристов только те фотографии, где не было «шпионских» материалов, или «искажающих Советскую действительность».
Глава 15
Моше Северный
— Устраивайтесь поудобней, молодой человек, — донельзя фальшивым тоном приказал врач, поправив налобный рефлектор на потном лбу и подтягивая к себе документы. Бормоча что-то под нос, он принялся заполнять формуляры, то и дело поглядывая то на меня, то в бумаги.
Почти тут же ребристое сиденье облезлого деревянного стула больно ткнулось мне в ноги, а не по-женски тяжёлая и отнюдь не нежная рука, очень умело поддёрнув за воротник и надавив в подключичную ямку, опустила меня на него, да так и осталась лежать, контролируя и напоминая.
— Так-так-так… — забормотал медик, закапываясь в бумаги, — Савелов Михаил Иванович…
— Савелов, н-да… — поганенько усмехнулся он, снова бросая на меня быстрый и очень цепкий, нехороший взгляд, — Да ещё и Михаил, да ещё Иванович? На что только не пойдут… впрочем, это уже само по себе диагноз! Кто я такой, чтобы ставить диагноз целому народу⁈ Но вот с точки зрения психиатрии, это показательно, да-с…
— Да что вы говорите⁈ — показательно восхитилась дама, сидящая чуть сбоку от стола, положив руки на довольно-таки габаритную женскую сумку, сделанную явно не в Союзе. Судя по нежным взглядам и
