Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко

Вслед за деповской колонной на площадь выходят колонны «Тартака», райпотребсоюза, МТС, потом показываются длинные и шумливые колонны школьников. Впереди по праву идет железнодорожная школа, за ней школа номер один имени Ленина и в самом конце семилетняя школа номер два. Нам тоже хотелось бы стать в эти колонны и подойти вместе с ними поближе к трибуне возле памятника Ленину, с которой уже всем приветственно машет рукой первый секретарь райкома Иван Егорович Пондыхнев. Но нам боязно, мы все-таки чужие, деревенские, и идти в колонне с городскими школьниками, наверное, не имеем никакого права.

Мы занимаем место на кирпичном тротуаре, возле самой кромки разбитой в войну и еще не до конца восстановленной булыжной мостовой, и начинаем обсуждать, чья колонна лучше: железнодорожной школы или школы номер один? Мы всегда «болеем» за школу номер один, потому что в ней учатся в восьмых-десятых классах многие ребята из окрестных деревень.

Оркестр неожиданно замолкает, и Иван Егорович Пондыхнев начинает держать речь. Он рассказывает о том, что восстановлено после войны в районе, а что еще осталось недоделанным, как справляются с заданиями по ремонту паровозов депо, какие выращены урожаи в колхозах. Иван Егорович говорит без микрофона (они тогда еще были редкостью), и не все его слова долетают до нас, но мы все равно внимательно и напряженно его слушаем. С детства мы приучены относиться к начальству с уважением.

После Ивана Егоровича выступают еще военком, секретарь райкома комсомола и обязательно кто-нибудь из школьников, чаще всего ученица железнодорожной школы.

А в самом конце демонстрации оркестр играет «Интернационал». На площади все застывают, а мы вскидываем ладони над головой в пионерском приветствии и неотрывно следим за голубями, которые реют над площадью, над старым, чудом сохранившимся в войну сквером. Голубей приносят в клетках городские мальчишки и выпускают высоко в небо в самый решительный и самый торжественный момент демонстрации.

Потом начинается гуляние. Открываются многочисленные ларьки и киоски, где торгуют ситром, конфетами и сказочным для нас мороженым. Нам хочется попробовать и того, и другого, и третьего. Мы терпеливо выстаиваем длиннющие очереди, с замиранием следим, как продавщица открывает штопором неподдающиеся резиновые пробки, как взвешивает в бумажных стаканчиках мороженое, как ловко заворачивает в кульки разноцветные конфеты-подушечки. Понять нас можно: подобные праздники и подобные лакомства бывают в нашей жизни не так уж часто.

Несмотря на запрет матери, мы с Тасей все-таки расстаемся. Она вместе с девчонками идет в фотографию, где тоже очередь, и немалая, а я, потолкавшись еще немного на площади и в сквере, отправляюсь с ребятами за город, чтоб не опоздать к началу футбольного матча.

Противники нашей деповской команды «Локомотив» — городнянские летчики — уже здесь. Они разминаются на футбольном поле. Собственно, назвать его футбольным полем нельзя. Это обыкновенный выгон, где в будние дни пасутся городские козы, но сегодня на нем сооружены ворота из вырубленных в болотистом ольшанике жердей. По краям поле обкопано небольшой канавкой. Такой же канавкой отмечены и вратарские площадки.

Наши тоже начинают потихоньку собираться. Первым, как всегда, приходит Бурштын. Мало того, что он главный организатор всей этой встречи, главный тренер нашей команды, так еще и главный судья на поле. Вообще Михаил Александрович Бурштын — фигура в нашем районном городке интересная и очень приметная. Вернувшись с фронта тяжело раненным в голову, он чем только не занимался: служил в райисполкоме, в райпотребсоюзе, во многочисленных мелких организациях, которых всегда вдосталь в районных центрах, занимал разные должности в депо, числился даже, кажется, литсотрудником в районной газете «Щорская правда». Но главной его страстью был футбол. И не просто футбол, а именно футбольное судейство. Надо было видеть, как он выходит на поле, непомерно худой и непомерно высокий, как свистит в обыкновенный милицейский свисток, если случается какое-либо нарушение во время игры, как недовольно топорщатся его рыжие густые усы, когда наша команда проигрывает. А как он подбрасывает вверх монету, разыгрывая ворота, как торжественно и важно здоровается с капитанами, как неотступно требует, чтоб команды приветствовали друг друга возгласами «Физкульт-привет!» и «Физкульт-ура!». Судейской формы в те годы у Бурштына еще не было, и он бегал по полю в офицерских галифе и клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Но это нисколько не мешало ему судить по-милицейски строго и жестко. Его свисток то и дело раздавался на поле; он, ни на секунду не задумываясь, назначал штрафные и угловые удары, одним лишь движением высоко поднятой и загнутой кверху руки успокаивал не в меру разгорячившихся в споре игроков, терпеливо ожидал, поглядывая на карманные, выдаваемые железнодорожникам часы «Молнию», если мяч залетал слишком далеко в топкое, заросшее ольшаником болото. И вместе с тем Бурштын умудрялся хитро и необидно для противника подсуживать нашей команде. Об этом все знали, но уличить его в подсуживании было очень трудно. Обе команды: и победившая, и проигравшая уходили с поля одинаково довольные судьей. Вообще же командам только казалось, что они играют друг с другом, а на самом деле это Бурштын игрался с ними, по своему усмотрению определяя, кому сегодня надлежит выиграть, а кому — проиграть.

Вслед за Бурштыном приходил вратарь нашей команды Александр Лопицкий, по-футбольному — Лопика, в свитере, в кепке, надетой задом наперед, в кожаных, наверное, еще довоенных перчатках. Потом словно из-под земли появлялся в офицерском галифе и солдатских ботинках любимец команды Зиновий Холодняк, или попросту Зяма. Играл он левым полузащитником. Городские мальчишки, которые хорошо были знакомы с Зиновием, немного хвастая этим знакомством, начинали нам рассказывать всю его биографию. Но мы и без того давно уже знали, что Зяма двадцать третьего года рождения, что он воевал командиром минометного взвода на Первом Украинском фронте, что контужен и ранен в голову, что награжден многими медалями и орденом Красной Звезды. Работал он в то время председателем райкома физкультуры и, конечно же, не мог знать, что через многие годы фронтовые ранения напомнят о себе и ему, неутомимому футболисту, врачи вынуждены будут ампутировать ногу.

Спустя несколько минут степенно и важно подходили Алексей Мудрицкий и Михаил Подлесный. Важничать им было от чего. Оба они в то время работали машинистами паровозов.

К тому же Михаил Подлесный был капитаном команды, а про Мудрицкого среди нас, мальчишек, ходила легенда, что ему, как и знаменитому Боброву, не разрешается бить правой ногой, потому что «с правой» у него удар получается смертельным. В подтверждение этой легенды Мудрицкий во время одного матча так высоко и так сильно ударил мяч, что он лопнул и упал на землю сплющенным, похожим на пустую тарелку подсолнуха. Бурштын тут же остановил встречу и, пока игроки обеих команд заклеивали возле ворот камеру, долго и строго выговаривал Мудрицкому за такой нерасчетливый и, главное, бесполезный удар.

Пока Алексей и Михаил переобувались в солдатские ботинки, на поле не выбегал, а выкатывался правый крайний нападающий Карандаш. Так за маленький рост прозвали военрука железнодорожной школы, бывшего старшего лейтенанта Андрея Науменко. Под одобрительный гул болельщиков он начинал выделывать с мячом такие фокусы, что у нас просто дух захватывало.

Вскоре появлялись и остальные игроки нашей команды: мастер из электростанции Александр Куклин, бригадир слесарей из депо Давид Белозовский, шофер из автоколонны Михаил Тимоновский и несколько ребят помоложе, которые часто менялись и которых мы знали меньше.

Сегодня все было примерно так же, с той лишь разницей, что в такой праздничный, первомайский день и футболистам и болельщикам особенно хотелось победы для нашей команды. Все с тревогой посматривали на Бурштына — что он там нынче замыслил. А тот, зажав под мышкой только что накачанный велосипедным насосом и туго зашнурованный мяч, уже выбегает на поле. Команды дружно кричат «Физкульт-привет!» и «Физкульт-ура!», и игра начинается. Летчики все в футболках с крупно написанными на спине номерами, наши же кто в чем придется: в майках, в теннисках, в матросских тельняшках; кто в бутсах, а кто в солдатских ботинках или брезентовых голубых тапочках, которые у нас в то время называли «балетками». Но это не беда — «наши» и так хорошо видят друг друга, пасы отдают точно, не мешкая, как теперь принято говорить — в одно касание.

Болельщиков у нашей команды всегда вдосталь. Несмотря на трудности с транспортом и со временем, многие ухитряются сопровождать команду на всех выездах. Но есть среди них один особый болельщик. Это художник из железнодорожного клуба Михаил Маликов. Мы все его очень хорошо знаем, да и как не знать, когда он во время каждой игры сидит на самом видном месте и, волнуясь, сворачивает и без конца мусолит в пальцах одну и ту же цигарку. После игры под лавкой мы обнаруживаем глубоченную ямку, которую Маликов незаметно для себя вырывает носком сапога. Во время войны у него погибла вся семья, сам он вернулся с фронта тяжелораненым, без глаза, и теперь у него кроме футбольной команды да еще Моти, который разносит афиши, никого нет.