Читаем без скачивания Триптих. Одиночество в Сети - Януш Леон Вишневский

— Почему ты так редко улыбаешься?

В этот четверг ее навестила в клинике Ася. Знала, что ее мужа сегодня не будет, и потому пришла. Выглядела Ася великолепно. Похудела. Подкоротила и высветлила волосы. И все время улыбалась.

Они стали вспоминать Париж. Смеялись. Все было как раньше.

— А помнишь того портье из гостиницы? — спросила Ася. — Было видно, что из нас троих ему нравишься только ты. Алиция не могла этого пережить. А помнишь…

Но она прервала Асю и, оглянувшись вокруг, шепотом спросила:

— Ася, сделаешь для меня одну вещь?

Ася внимательно посмотрела на нее.

— Ты не могла бы сходить ко мне в фирму и прочитать электронную почту, пришедшую для меня? Я понимаю, что прошло уже полгода, но уверена: Якуб написал что-нибудь мне. — Она опустила голову и прошептала: — Мне хочется знать, простил ли он меня.

Она протянула Асе листок с кодом дверей и паролем ее почтового ящика.

— Я почти уверена, что код на дверях, ведущих в наши комнаты, не сменили. Иди туда попозже, когда уже никого не будет. Сходишь?

— Ты полагаешь, что это удачная мысль? — спросила Ася.

— Да. Уже несколько недель я, засыпая, только об этом и думаю. И с этой же мыслью просыпаюсь. Я хочу знать, простил ли он меня. Понимаешь? Только это.

— Перестань сейчас же плакать! Конечно, я схожу. Завтра пятница. Уложу малышку и пойду. В субботу утром позвоню тебе.

На прощание они крепко обнялись. Все было как раньше.

— Позвони. Только не забудь. Я буду ждать.

Ася: «А что будет, если они все-таки сменили код?» — подумала она, чувствуя себя настоящим взломщиком. Она стояла перед дверью, и ей страшно хотелось сбежать. Поднеся к глазам листок, она в тусклом свете аварийной лампочки прочла код. Подошла к решетке, громко повторяя цифры. Все их набрала. Дверь открылась.

Вторая комната справа. Первый стол. Напротив окна.

Листок с паролем доступа в почтовый ящик она положила рядом с клавиатурой. Стол был совершенно пустой. Никто за ним не работал.

Ася включила почтовую программу. Набрала пароль. В ящике было больше ста пятидесяти непрочитанных сообщений! Почти все от Якуба. В каждом в определении темы было слово «Открытка», затем следовали порядковый номер, дата, место отсылки и в большинстве своем (в скобках) стояло какое-нибудь слово, определяющее содержание. Она принялась читать.

— Что вы делаете здесь в такое время? — спросил молодой мужчина в темно-синей униформе и с фонарем в руке.

Зачитавшись, она даже не слышала, как он вошел.

— А вы не видите? — ответила она, поднимая голову. — Плачу.

— У вас есть разрешение?

— Нет. Я плачу без разрешения.

Оба одновременно рассмеялись.

— Когда будете уходить, пожалуйста, погасите всюду свет и выключите компьютер.

Ни о чем больше не спрашивая, молодой человек вышел из кабинета.

Ей до сих пор никогда не доводилось читать что-либо подобное. И наверное, никогда больше не доведется. Разговор с женщиной, которая ушла. Бросила его. Попросила простить ее. И он простил, но забыть ее не смог. И писал ей письма. Каждый день. Так, словно она была. Ни слова сожаления. Никаких претензий. Вопросы без ответов. Ответы на вопросы, которые она не задавала, но он сделал это за нее. Мейлы, посланные с компьютеров во Вроцлаве, Нью-Йорке, Бостоне, Лондоне, Дублине. Но чаще всего из Мюнхена.

Письма женщине, которая их не читает. Полные нежности и заботы. Захватывающие истории, рассказанные человеку, который важней всех на свете. Ни претензий, ни жалоб. Лишь иногда что-нибудь наподобие завуалированной просьбы или, верней, мольбы. Как в том письме из Вроцлава, отправленном накануне Рождества с компьютера его брата:

Запаковал подарок для тебя. Положу его вместе с другими под елку. Так страшно хочется, чтобы ты смогла его развернуть, а я — видеть, как ты радуешься ему.

Последнее послание шло под номером 294. Оно было отправлено 30 января с компьютера в Мюнхене. И было оно как крик о помощи. Якуб писал:

Почему все покидают меня? Почему?

Найди меня.

Как нашла год назад.

Прошу тебя, найди меня. Спаси!

Она оставила на экране открытым этот последний мейл. Сидела, опершись локтями на стол, и всматривалась в эти несколько строк. Думала, кого ей больше жаль.

Она встала. На соседнем столе нашла дискету. Проверила, пустая ли она. Скопировала на нее все письма от него, а оригиналы стерла из памяти компьютера.

Было уже очень поздно. Она заказала по телефону такси. Закрыла дверь и в лифте спустилась вниз. Такси подъехало буквально через минуту. По радио Гепперт пела «Ландринки». Таксист позволил зажечь свет. Она смыла черные пятна от слез и поправила косметику.

Гладя подушечками пальцев дискету в сумке, она подумала, что если бы не было так поздно и если бы она не боялась темноты, то обязательно поехала бы в парк к «ее дереву».

Завтра утром она, как и обещала, позвонит. Скажет, что Якуб простил. Так будет лучше всего. И к тому же это правда. Но правда — очень общее понятие.

ОН: В Польшу он прилетал еще дважды.

День поминовения усопших. Было чудовищно холодно, и лил дождь. На могилу Натальи он пошел поздно вечером. Почти что ночью. Он не желал кого-нибудь встретить там. Ему хотелось все ей рассказать. На ее могиле он бывал каждый вечер. Некоторые свечки не гасли целых три дня.

На могилу родителей он пошел вместе с семьей брата. Потом дома они пили чай с ромом, который он привез, и вспоминали. Письма от мамы. Каждый день. В течение пяти лет…

Потом он вернулся в Мюнхен и через несколько дней полетел в Принстон. Совместный проект с Варшавой был завершен.

Второй раз он прилетел на Рождество. Польский сочельник в доме брата. Было чудесно. Выпал снег. Они пошли на рождественскую службу. И он молился, чтобы прошла эта печаль. И страх. Потому что он боялся.

Он писал ей. Ничего не изменилось. Он писал каждый день. Мейл как вечерняя молитва.

Береги себя, очень береги. Якуб.

ОНА: Она открыла глаза. Волосы были влажные от пота и слез, которые текли по щекам и скапливались на шее.

— Вы только взгляните, какой он большущий! — произнес молодой врач, поднося ей сына и заслоняя резкий свет лампы.

Она видела только смазанное сине-красной мазью тельце и огромную безволосую голову. Врач положил новорожденного ей на грудь.

Когда он ее зашивал, она почти ничего не чувствовала. Она прижала к себе ребенка и заплакала. Давно уже она так не плакала. Акушерка стирала ей со лба пот.

— Не плачьте. Все уже кончилось. У вас родился здоровый сын. У него большая головка, так что кое-что он вам разорвал, но зато он будет умным.

А молодой врач, продолжая накладывать швы, сказал акушерке:

— Запишите. Время рождения: четыре часа восемь минут утра. После наложения швов дадите роженице что-нибудь посильней, чтобы она поспала до четырнадцати. На кормление только завтра ближе к вечеру.

Она проснулась, услышав голоса. В первый момент она не поняла, где находится. Но, приподняв голову, увидела: около кровати сидят ее родители и муж и улыбаются ей. Жутко болело в промежности. Она села, поправила волосы.

— Где он? — спросила она.

— Скоро его тебе принесут кормить, — ответила мама.

Муж встал и протянул ей букет красных гвоздик. Поцеловал ее в щеку.

— Марцин весит больше четырех с половиной килограммов. Я родился тоже очень большой.

Она резко выпрямилась. Больничная рубашка распахнулась, открыв набухшие молоком груди.

— Нет, имя у него будет Якуб, — тихо произнесла она.

Муж посмотрел на ее родителей, словно ища поддержки.

— Но мы говорили об этом, и мне казалось, что все согласились с именем Марцин.

— Да, говорили, но ни на чем не остановились. Марцин — всего лишь одно из имен, которое мы обсуждали.

— Но я считал, что все решено. И сегодня утром я дал в печать сообщение. Это стоит тысячу злотых. Менять я ничего не собираюсь. Уже слишком поздно.

— Да что это с тобой? — удивилась мама. — Марцин сейчас очень модное имя.

Она была не в силах слушать все это. Спустила ноги и сунула их в тапки. Несмотря на чудовищную боль, медленно подошла к шкафчику с одеждой около раковины. Вытащила из кармана пальто портмоне с деньгами. Принялась отсчитывать банкноты. Несколько злотых, не достающих до тысячи, набрала монетками. Вернулась на кровать. Положила перед мужем деньги и сказала:

— Вот тебе твоя тысяча. Моего сына будут звать Якуб. Слышишь? Якуб!

— Да что это с тобой? — вмешалась мать. — Перестань устраивать истерику.

— Не могли бы вы выйти и оставить меня одну? Все.

Они встали. Она слышала, как мама говорит отцу что-то о послеродовом шоке.

Больше она не плакала. Она легла. И была очень спокойная. Почти радостная. Смотрела на лежащие на кровати цветы. Она не выносит гвоздики! Как он может этого не знать?!