Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность - Николай Вирта

Зазвонил телефон.

Говорил Алексеенко, партийный следователь. Он просил Богданова прийти к нему.

— Мне тяжело, товарищ Алексеенко! Такие обвинения… Такой тон… Я разбит. Я не знаю, что делать. Кто я теперь? Подлец. Замазан грязью…

Окончив разговор, он вернулся домой.

Вот, игра окончена, он проиграл, и надо расплачиваться. Чем? Он отдал партбилет. Чем же он может платить? Еще раскаяние? Не поверят. Бежать? Куда? Начинать все сызнова, весь путь? Об этом не может быть и речи. Он не знал черной работы, он не знал цены куску хлеба и потел разве только от пива.

Через час надо идти, подниматься по лестнице, войти в кабинет Алексеенко, увидеть натянутую улыбку, улыбнуться натянуто самому и говорить правду, одну правду.

Вот он сжег горстку бумаг. Но ведь остались живые люди…

А жаль все-таки уходить из такой жизни. Конечно, хорошо было бы, если бы он не путался с этим Львом; конечно, было бы хорошо, если бы он выгнал Льва из своего дома, из своих дел, из своих мыслей, со своей постели…

Ему все равно теперь, спасена или не спасена типография, все равно, на чьей кровати будет спать Юленька. Лучше не думать об этом.

Но о чем же думать? Вот ему писал «дед», что скоро конец и воссияет победа. Он угадал: конец наступил скорее, чем его ждали. Вожаки просчитались. Они мечтали: за них проголосуют миллионы. Но миллионы забросали их гнилыми яблоками. Это очень конфузно, когда в вожаков летят гнилые яблоки, тухлые яйца и приходится писать одно заявление за другим, открещиваться от своих слов, отказываться от друзей, шельмовать, лгать, изворачиваться.

Ну, так что же делать? Работать? Заведовать магазином? Или баней? Ч-черт!

А может быть, честно — одна пуля, и весь разговор? И все. Не играть эту комедию с ядом, не писать письма?

А жизнь? Жить! Ого! Живем один раз! Стало быть, держись за жизнь! Хватайся, ногти обломай, подлец, но держись! Сунуть револьвер в рот? Нашли дурака! А вдруг «дед» снова будет у власти? Странное имечко придумал «дед» своей группе — «Маня». Это для конспирации. Гм, Маня! Вот так Маня! Маня! Ай да Маня — всем дает! Придумает тоже! И себе хорошие псевдонимы выдумали. Где та бумажка? Ага, вот она… «Не голосуй ни за, ни против. Если нужно — голосуй за. Не выступай против, чтобы не подумали, что ты в оппозиции. Попадешься — отвечай за себя. Не бойся, скоро дадим бой, всех восстановим с прежним стажем». Здорово? Классически! Стало быть, восстановите? Прекрасно! И снова в боковом кармане будет лежать эта книжечка? Хлебная карточка, как зовет ее Лев… Подлец, остроумный, дьявол.

Ну, хорошо. Значит, что же делать? Значит — выкручиваться? Попробовать еще раз?

Хорошо! Была не была! Только не оттягивай, пожалуйста. Ей-богу, нечего канителиться. А я пока пойду в дыру заведовать ассенизацией. Выкрутимся. Юленька, конечно, сбежит, ну и бес с ней! Мало ли баб на свете? Ассенизационный обоз? Пожалуйста! По крайней мере, свои лошади, и в уборной всегда будет чисто.

Нет, он не будет шлепать по грязи, он не пойдет в этот кабинет, чтобы говорить правду! Какие глупости! Говорить правду?.. Как бы не так. Лев-то не дурак! Отравиться? Ха-ха! Что ж, попробуем… Сначала, стало быть, сочиним записочку. «Товарищи, поймите меня. Жить вне партии не могу. Все обвинения, которые вы предъявили мне, — поклеп. Я заблуждался, но больше я ни в чем не виноват. Простите меня, хотя бы мертвого.

Н. Богданов».

Вот и все. Разжалобятся. Простят! А все-таки интересная жизнь пошла, ей-богу: приключения, отравления, подпольная типография, шпионы… Черт знает что! Глянешь мельком, поверху — тут будто серенькая жизнь, дохлая какая-то. Ковырнешь поглубже — муравейник. Теперь стакан… Вода… Порошок в воду… А если дали полную порцию?.. Не может быть!.. Ну, с богом! Пока!..

Богданов отпер дверь, чтобы его скорее обнаружили, и одним залпом выпил содержимое стакана.

Лев решил пройтись: голова болела неотступно.

Боль началась еще вечером, в день демонстрации, продолжалась до сих пор, и Лев знал, что дальше будет хуже.

Он дошел до угла и тут же повернул обратно. Мимо него по Коммунистической пролетел автомобиль с единственным пассажиром. Лев узнал Сергея Ивановича.

«Так! Значит, жив… Значит, Митька — либо не решился прикончить дяденьку, либо сгинул к чертям собачьим!..»

Лев возвратился в мастерскую, но сидеть в ней не мог. Ему слышались глухие удары снизу в пол. Ему все казалось, что Петрович стоймя плавает в воде, там, внизу, и бьется головой о своды подвала. Этого не могло быть, своды были очень толстыми. Но Лев слышал удары один за одним, один за одним — старик просился на волю, просил взять его из воды и тьмы.

Лев без шапки выбежал на улицу и помчался к Богородице. Он вспомнил, что есть важнейшее дело: Сторожев-то еще жив!

Квартирная хозяйка Богородицы, перепуганная видом Льва, сказала, что Богородица ушел два дня назад и где он, хозяйка не знала…

Лев пошел домой.

В квартире был беспорядок. Лев все понял.

Осторожно, чтобы не привлекать внимания Юленьки, Лев на цыпочках пробрался в свою комнату и долго сидел на кровати. Потом вспомнил, что голоден, вынул из шкафчика колбасу, хлеб и, медленно шевеля челюстями, стал есть.

Апатия овладела им; вокруг была пустота, необыкновенная тишина.

Кончив есть, Лев лег на кровать и забылся. Он не слышал шагов, сдержанного разговора — приходили врачи, работники контрольной комиссии.

Когда все ушли, а Богданов, «в последний момент спасенный от смерти», мирно уснул, Юля заглянула к Льву, присела к нему на кровать.

— Левушка, что же теперь будет?

— А что?

— Богданов-то чуть не помер. Чего-то там принял.

— Ну да?

— Еле отходили! Выздоровеет, здесь его не оставят, ушлют в какую-нибудь дыру. Что ж мне делать? Может, возьмешь меня к себе?

— Нет.

— Куда ж мне деваться?

— Не знаю.

Юля заплакала. Слезы ее разжалобили Льва. Он поцеловал Юлю. Как-никак она действительно любила его…

— Не плачь, — сказал он ласково. — Я уезжаю, но скоро вернусь. И возьму тебя.

— Вчера Сергей Сергеевич мне в любви объяснился, — сквозь слезы прошептала Юленька. — Если бы, говорит, не уважаемый товарищ Богданов, я предложил бы вам свою руку.

— Вот и хватай ее! — пошутил Лев и снова поцеловал ее…

В тот день Женя несколько раз заходила в мастерскую Льва. Ей хотелось успокоить, приласкать его… Мастерская была закрыта. Женя побежала к Льву домой.

Шел снег, тротуары покрыты хлюпающим жидким месивом.

Женя едва добралась до Холодной улицы.

Дверь в сени была открыта настежь. Женя вошла в переднюю, открыла дверь в комнату Льва и увидела Юлю на коленях у своего мужа…

Женя отшатнулась и, найдя в себе достаточно силы, чтобы не упасть, не крикнуть, тихо вышла из дома.

Ничего не помня, она побрела по улице. И упала возле какого-то дома…

Лежащую на снегу Женю увидели Андрей и Виктор, которые шли к Льву. Они подняли ее и повели к Виктору, на Матросскую улицу, — это было недалеко.

У Виктора сидела Лена. Она уложила Женю на диван, Петр Игнатьевич принес коньяк, и Женю заставили глотнуть ложку.

Ребята сидели молча вокруг нее.

Петр Игнатьевич поминутно появлялся у порога и шепотом осведомлялся о состоянии Жени.

Черед полчаса Женя вздохнула, открыла глаза, села и рассказала ребятам все, что произошло с ней в эти дни. Отвращение, стыд душили ее. Она обняла Лену и заплакала. Потом, вспомнив о чем-то, Женя застонала, схватила Андрея за руку.

— Пойдем, пойдем, — забормотала она. — Мне надо домой, мать больна, пойдем, проводи меня!

— Куда ты пойдешь? — Виктор загородил ей дорогу.

— Витя, милый, пусти, родной, хороший! — Женя обняла его и поцеловала. — Прости меня, Витя, за все прости! Пусти, мне надо идти!

Она подбежала к вешалке, надела пальто. Андрей накинул шинель и вышел за ней на улицу. Они миновали Матросскую, Холодную и остановились на Советской, около дверей огромного каменного здания.

— Куда ты?

— Сюда. Я не могу, Андрюша! Я не хочу от него ребенка.

— Женя, девочка, что ты? — Андрей обнял и прижал ее к себе.

Она зарыдала.

— Не могу, не хочу. Нет, нет. Он подлый, он гадина! Я не хочу от него сына. Прости меня, Андрюша, пусти, я пойду.

Женя обняла его и поцеловала.

— Ничего, ничего, — сказала она, — у нас еще будет сын, будет наш сын, Андрейка. Слышишь?

Он целовал ее холодные как лед руки и все не хотел отпускать от себя.

— Не держи меня, — сказала сурово Женя.

В последний раз он поцеловал мягкую ее ладонь, все еще не решаясь поцеловать в губы.

Лев проснулся поздно. По комнатам бродили какие-то старухи. Двое военных тихо разговаривали с Юленькой в комнате рядом. Оттуда доносилось мерное похрапывание — Богданов спал. Лев позавтракал и вышел на улицу. Было морозно, дул ветер, вчерашнее снежное месиво затвердело. Около мастерской он увидел Зеленецкого. Лев улыбнулся, взял его под руку и провел в мастерскую.