Читаем без скачивания Россия век XX-й. 1901-1939 - Вадим Кожинов

Фигура Троцкого имеет, в сущности, центральное значение для понимания обсуждаемого вопроса — и по той исключительно важной роли, которую он играл в первые послереволюционные годы (его тогдашнее место в большевистской иерархии — сразу вслед за Лениным и Свердловым, к тому же последний умер уже в начале 1919 года), и в силу того, что он был, несомненно, «умнее» многих других большевистских «вождей».

Однако, прежде чем сосредоточиться на этой фигуре, следует вернуться к цитированному выше изложению речи сиониста М.С. Шварцмана, назвавшего большевиков-евреев «отщепенцами» и заявившего, что еврейский народ не несет за них ответственности, — напротив, они сами несут ответственность перед этим народом за свои «преступления».

Как уже сказано, Троцкий и другие «вожди» действительно были «отщепенцами» еврейства, — хотя ныне многие стремятся увидеть в них чуть ли не сионистов. В 1923 году группа видных еврейских деятелей, эмигрировавших из большевистской России, издала в Берлине сборник статей «Россия и евреи», который достаточно убедительно продемонстрировал их неприятие большевизма и принадлежащих к нему евреев (см. об этом сборнике содержательную статью Александра Казинцева в ноябрьском номере «Нашего современника» за 1990 год).

Но в то же время без особо сложного раздумья можно понять, что сионист М.С. Шварцман — пусть сам он даже и не осознавал это с полной ясностью — все же считал Троцкого и других евреями (хотя и «отщепенцами»): ведь отрицая ответственность за них еврейского народа, он вместе с тем возлагал на них ответственность именно перед этим народом!

И сам Троцкий (как и другие деятели его типа) испытывал вполне очевидное чувство ответственности перед своими одноплеменниками, — хотя он и утверждал (эти его слова уже цитировались), что «национальный момент» не играл в его жизни «почти никакой роли» и интернационализм «всосался» в самую его «плоть и кровь». Что дело обстояло иначе, ясно хотя бы из недавней статьи страстного современного апологета Троцкого В.3. Роговина, который приводит целый ряд высказываний своего кумира, недвусмысленно свидетельствующих о весьма неравнодушном отношении к судьбе одноплеменников. Так, Троцкий возмущался даже тогда, когда «при судебных процессах взяточников и других негодяев» выдвигались «еврейские имена на первый план»[279]. Нет никакого сомнения, что Троцкому даже не могло бы прийти в голову гневаться в тех случаях, когда «на первом плане» оказывались «негодяи» с какими-либо иными национальными именами…

Описанное В.З. Роговиным возмущение Троцкого имело место в 1925 году. Ранее, во время гражданской войны, когда Троцкий был всевластным «предреввоенсовета», он не просто «возмущался». Известно, что в казачестве к началу XX века так или иначе сохранилась давняя «традиция» (разумеется, глубоко прискорбная, варварская) грабежа попавшихся на его боевом пути селений. В 1920 году во время боев с «белополяками» находившиеся в составе красных конных армий казаки подчас грабили еврейские местечки. И участник похода на Польшу Исаак Бабель свидетельствовал, что в результате «300 казаков, наиболее активных участников погромов, были по распоряжению Троцкого расстреляны»[280]. В своей «Конармии» сам Бабель не раз упоминал, что казацкая «вольница» в тех или иных случаях вела себя варварски в отношении любого населения; но нет никаких сведений, что Троцкий принимал столь беспощадные, «чрезвычайные» меры ради возмездия за обиду каких-нибудь других людей, кроме евреев…

Здесь уместно затронуть проблему, которая более развернуто будет освещена в дальнейшем. Тот факт, что Троцкий (и, конечно, другие большевики еврейского происхождения) по-разному относился к своим одноплеменникам и, с другой стороны, к остальному населению России, вызывает сегодня у многих русских людей крайнее негодование. Но такая — чисто эмоциональная — реакция едва ли сколько-нибудь основательна и справедлива. Ведь те, кто безоговорочно осуждают еврейскую солидарность в условиях жестокой революционной эпохи, вместе с тем готовы восхищаться проявлениями русской солидарности, которые — пусть и в гораздо более редких случаях (ибо русские никогда не обладали той сплоченностью, которая присуща рассеявшимся по миру евреям) — все же имели место в то время (они описаны, например, в целом ряде эмигрантских мемуаров). И негоже, согласитесь, совершенно различно оценивать еврейскую и русскую солидарность…

Однако главное даже и не в этом. Не требуется долгих раздумий, дабы придти к выводу, что гораздо более обоснованное и гораздо более справедливое негодование должны вызывать беспощадно расправлявшиеся с русским населением большевистские деятели русского (а не еврейского) происхождения!

Выше говорилось о беспримерной жестокости бывших русских офицеров Тухачевского, Какурина и Антонова-Овсеенко на Тамбовщине. Стоит вспомнить и о возглавлявшем в 1918–1920 годах Донское бюро РКП(б) С.И. Сырцове, который непосредственно руководил политикой, преследовавшей цель полного уничтожения казачества (позднее, во время коллективизации, он за свои «заслуги» стал — хоть и ненадолго — кандидатом в члены Политбюро ЦК и председателем Совнаркома РСФСР). И, как ни прискорбно, подобных фактов можно привести великое множество… Могут возразить, что над Сырцовым стоял секретарь ЦК Свердлов, а Тухачевский и другие подчинялись председателю Реввоенсовета Троцкому. Однако это вовсе не снимает с них ответственности за содеянное — особенно, если учитывать, что ведь были и тогда занимавшие высокое положение в Красной армии люди, которые самоотверженно, невзирая на смертельную опасность, выступали против массового террора по отношению к русскому народу — хотя бы широко известный ныне военачальник Ф.К. Миронов.

К этому и другим русским людям такой же судьбы мы еще вернемся. Пока же я призываю читателей спокойно и трезво поразмыслить над поставленной проблемой. Конечно, гневное возмущение тем, что какие-либо «чужаки» беспощадно ведут себя на русской земле, естественно возникает в душах людей. И все же преодолеем в себе эту (повторяю, вполне естественную) эмоциональную реакцию, поскольку эмоции вообще едва ли способствуют истинному пониманию реальности истории. И если чрезвычайно трудно или даже невозможно отрешиться от эмоций, говоря о современных, сегодняшних явлениях, то при осмыслении событий восьмидесятилетней давности этому все же можно научиться.

Поскольку большевики-евреи были «чужаками» в русской жизни, их ответственность и их вина должны быть признаны, безусловно, менее тяжкими, нежели ответственность и вина тех русских людей, которые действовали рука об руку с ними. А в связи с этим следует со всей определенностью сказать, что среди евреев-большевиков было очень мало таких, которые к 1917 году более или менее глубоко приобщились русской культуре и быту. Те евреи, которые становились большевиками, начинали свою жизнь, как правило, в собственно еврейской среде, где все русское воспринималось как чуждое или даже прямо враждебное, а также как нечто заведомо «второсортное» либо вообще «примитивное» (примеры еще будут приведены).

Между тем евреи, так или иначе приобщенные с ранних лет к русской культуре, как правило, не превращались в большевиков, — в чем нетрудно убедиться, обратившись к судьбам выступивших в конце XIX — начале XX века писателей, философов, ученых еврейского происхождения. После 1917 года они либо эмигрировали (как известный писатель Марк Алданов-Ландау), либо были высланы (философ С.Л. Франк), либо оказались в нарастающем конфликте с властью (поэт О.Э. Мандельштам), либо, наконец, держались в стороне от власти (критик и искусствовед А.Л. Волынский-Флексер); перечень этот можно, конечно, значительно расширить.

Для понимания судеб российских евреев в революционную эпоху в высшей степени целесообразно ознакомиться с одним поистине уникальным человеческим документом — изобилующей выразительнейшими деталями «Автобиографией» видного филолога М.С. Альтмана (1896–1986), написанной в конце 1970-х годов. Уникальность этого документа в том, что его автор с предельной искренностью рассказал о своих поступках, мыслях и чувствах; другого подобного образца искренности я просто не знаю.

Прежде чем цитировать рассказ М.С. Альтмана, необходимо пояснить, что, начав свой жизненный путь как чуждый и даже враждебный всему русскому человек, закономерно присоединившийся к большевикам, Моисей Семенович с конца 1921 года пережил глубокий переворот, причем решающую роль сыграло его тесное общение с двумя очень разными, но — каждый по-своему — замечательными представителями русской культуры — Вячеславом Ивановым и Велимиром Хлебниковым. М.С. Альтману было к тому времени двадцать четыре года, он прожил затем редкостно долгую жизнь, в которой были и успехи, и тяжкие невзгоды (так, в 1942–1944 годах он по ложному обвинению находился в ГУЛАГе). Незаурядный филолог, он опубликовал в 1920–1970-х годах около сотни работ, главное место среди которых занимают исследования жизни слова в творчестве Гомера и — таков был его диапазон — Достоевского (эти работы М.С. Альтмана ценил М.М. Бахтин[281]). Своего рода «итог» его пути получил выразительное воплощение в следующем эпизоде.