Читаем без скачивания Группа поддержки для выживших девушек - Грейди Хендрикс

Вот это как раз для меня. Пока все, что я могу делать, – это короткие шажки.

Когда меня пропускали через металлодетектор, пластинка у меня в черепе теперь не бикала, потому что она изготовлена из полимера хирургического качества, но они немало времени потратили, обследуя мою трость, и конфисковали мой кодеин, а это плохо, потому что я чувствую приближающийся приступ головной боли. Они общупали меня, обхлопали. Когда меня впустили в Центральное калифорнийское коррекционное заведение, я ощущала себе девяностолетней старухой.

Выстрел в голову оказался наилучшим лекарством от панических атак. Когда я пришла в себя в больнице, Джулия сказала мне, что меня держали без сознания три дня, пока у меня спадала мозговая опухоль. Я боялась, что мои легкие схлопнутся или мое горло стиснется, но наблюдалось только незначительное учащение сердцебиения. Я так думаю, мое тело сообразило, что если в заговоре Стефани и Ская участвовал кто-то еще, то они бы уже произвели свой выстрел. Я все еще не чувствую себя в безопасности, но впервые после моего шестнадцатилетия я не пребываю в страхе круглосуточно.

– Все живы? – спросила я Джулию, когда проснулась в следующий раз, и она принялась что-то многословно объяснять, но я опять вырубилась.

В моей палате всегда был включен телевизор, приходили и уходили люди, рассказывали мне вещи, которых я не могла понять, потому что все время то теряла сознание, то возвращалась в реальность, покачиваясь на волнах анальгетиков.

В мои здравые моменты я смотрела адвоката Ская. Он ежедневно проводил пресс-конференции, на которых читал выдержки из манифестов своего клиента. Как выяснилось, он специализируется на защите гражданских прав больших людей, и их план состоит в том, чтобы доказать, что Скай стал жертвой вышедшего из-под контроля феминистского заговора. Его организм был отравлен от рождения, но это отравление усугублялось и усугублялось «благодаря» интернету. Доктору Кэрол было бы проще, если бы Хизер застрелила его.

Мы все снова стали знаменитыми. Настолько знаменитыми, что, когда я выписалась наконец из больницы, Мэрилин прислала за мной машину с двумя охранниками. Мы очень мило поговорили в машине о том удержании, которое использовал против меня один из них, чтобы провести меня по заднему двору Мэрилин. Он обещает научить меня этому приему, когда я снова смогу ходить без посторонней помощи.

Моя квартира все еще остается местом преступления, и мой домовладелец выставил мне иск на десятки тысяч долларов. Идти мне некуда, у меня нет жизни, к которой я могла бы вернуться, у меня нет ничего, кроме бесконечного парада людей, которые хотят вставить меня в новости, «рассказать мою историю». Они все хотят знать, как я «себя чувствую».

Никто меня не спрашивает, как я себя чувствую, сидя в зоне для посетителей ЦККЗ и глядя на вдохновляющие постеры со стоковыми фотографиями и любительские надписи на стенах. А если бы меня спросили, я бы ответила, что у меня болит челюсть, зудит кожа на швах вокруг новых пластин, а за глазами пульсирует жуткая коричневая головная боль. И я начинаю думать, что совершила ошибку, придя сюда.

До того как я успеваю передумать и уйти, появляется Мэрилин. Ювелирные изделия допускаются с ограничениями – одно ожерелье и одно колечко, запрещаются платья без бретелек, нельзя надевать оранжевое, бежевое, синие джинсовые ткани или сочно-зеленые, но соломенные шляпы разрешаются, и она несет в руке огромную белую шляпу.

Я получаю по поцелую в каждую щеку.

– Не разговаривала с доктором Кэрол? – спрашиваю я, стирая со щеки ее помаду.

– Я написала ей записку, – говорит Мэрилин. – Я думаю, нам предстоит согласиться с тем, что она на какое-то время выходит из оборота.

Первые два дня после выписки из больницы я провела, пытаясь дозвониться до доктора Кэрол, но у меня так ничего и не получилось. Она зачитала одно заявление на камеру, и его все время крутили и крутили. Доктор Кэрол смотрела на лист бумаги, так дрожавший в ее руках, что ей пришлось положить его на стол. Она прочла несколько коротких, жестких предложений, в которых просила всех уважать ее приватность в это трудное для нее время. Никто на ее просьбы не отреагировал. Ее преследовали, пока она не исчезла. Никто из нас не мог дозвониться до нее по телефону, никто из нас не мог связаться с ней по электронной почте. Я хотела ей помочь. Хотела сказать, что все в порядке. Она столько сделала для меня. Но у меня не было ни малейшей возможности.

– Дани с тобой нет? – спрашивает Мэрилин.

После того как меня выписали из больницы, Мэрилин предложила мне свой гостевой домик, но мне хотелось побыть где-нибудь в тихом месте, и я спросила у Дани, можно ли мне пожить на ее ранчо. Она не ответила «нет», и я восприняла это как «да». Мне там нравится. Я вижу издалека, кто туда едет. Все лошади вернулись, и мне нравится проводить с ними время. Мне нравится их запах, мне нравится, как они двигаются, их настороженность по отношению к миру. Я снова думаю о том, что Джиллиан нравились лошади и она ни разу не сидела в седле. А я набираюсь сил для этого. Может быть.

– Она на физиотерапии, – говорю я Мэрилин. – Ее привезут с Джулией.

Врачам придется повозиться с левой ногой Дани – с ее левым бедром и обоими коленями. Первые два дня она отказывалась подниматься с больничной кровати. На третий день в ее палату приехала на кресле-каталке Джулия и тут же захлопала в ладоши.

– Эта скорбная гулянка с настоящего момента отменяется, – сказала она, увидев сестру, въезжающую в палату с пустым креслом-каталкой. – Тебе пора выбираться из твоего удобного гробика и начинать жизнь заново.

Джулии нравится знать о чем-то больше, чем кому-то другому, и она определенно знает о креслах-каталках больше, чем Дани. Она приехала на ранчо, и мы втроем потратили целую неделю на то, чтобы сделать его более удобным для жизни – они вдвоем в креслах-каталках, я – с тростью, три переломанные последние девушки и пара наемных из города. Дани так заразилась этим, что купила одно из кресел «Фридом» и теперь целыми днями без преувеличений пропадает в пустыне.

Когда она не появилась на ночь в первый раз, я перепугалась. Увидев, как на следующий день еще в сумерках она возвращается через кустарник – она двигалась, нажимая на рычаги коляски, которая подпрыгивала на неровностях, – я бросилась к ней и устроила ей жуткую нахлобучку. Она дождалась, когда я выпущу весь пар.

– Мне нравится спать