Читаем без скачивания Царь Алексей Михайлович - Александр Боханов

Вера являлась для Петра неким фоном, ритуалом, обрядом; она не мотивировала его повседневного государственного служения. Потому он так легко переступал через традицию, нисколько не ощущая того, насколько «новое» не просто противоречит «старому», но и оскорбляет религиозное чувство. В русской повседневности весь бытовой уклад был пронизан высоким сакральным смыслом. Петр же этому содержанию не придавал никакого значения, и творил свое дело как будто на «чистом листе».

Петровское «брадобритие» стало не просто введением новой обиходной нормы, но явилось покушением на духовную традицию. Патриарх Филарет в 1628 году соборно проклял это «псовидное безобразие». Брадобреев предавали проклятию патриархи Иоаким и Адриан (1690–1700). Сызмальства русский человек видел бороды на ликах святых, которые даже визуально являлись образцом и эталоном. Бритыми и в немецком, «фряжском» платье, в иконографии обычно изображались бесы. В такой наряд было принято наряжаться на святочных представлениях, изображая нечистую силу.

Брадобритие считалось и знаком ереси, и вывеской «содомского греха». Митрополит Московский Макарий еще в середине XVI века писал, что «вопреки Божественной и Царской заповеди некоторые творят дела латынской ереси, накладывают бритву на свои бороды, творя угодие женам и поругаясь образу Божию; другие содевают срамные дела нецеломудрия»[463]. И вдруг сам Царь запретил бороды и повелел носить шутовской наряд повседневно, а потому и говорили, что «Царь нарядил людей бесом»[464].

Царь много лет выступал гонителем всего русского, причем гонение не только часто было безумно-мелочным но, надо прямо сказать, малорезультативным. Так случилось с его пресловутым Указом от декабря 1701 года, называвшимся: «О ношении всякого чина людям немецкого платья и обуви, и об употреблении в верховой езде немецких кресел». Царь повелевал всем подданным, кроме «духовного чина, священников и дьяконов и церковных причетников и пашенных крестьян», носить исключительно одежду и обувь или немецкую, или французскую. Это касалось как мужчин, так и женщин, которым тоже предписывать вплоть до исподнего (!) носить только одежду заграничного фасона! Категорически запрещалось ношение «русского платья», включая сапоги и шапки, а «мастеровым людям» приказывалось подобной одежды и упряжи не делать «и в рядах не торговать»[465]. За нарушение повеления полагался значительный штраф, а «мастеровым людям» предписывалось телесное наказание.

Поразительно, насколько «вполневзрослый» Царь, которому шел тридцатый год, не хотел считаться ни с какими обстоятельствами, со сложившейся народной традицией. Ведь быстрый переход на новую «форму одежды» был невозможен ни по финансовым соображениям («немецкое платье» было чрезвычайно дорогим), ни по природно-климатическим условиям. Щеголять в башмаках и тонких камзолах уместно было где-нибудь в Голландии или Германии, но не в России с ее суровым климатом и многомесячной распутицей.

Однако Преобразователь ни с чем считаться не хотел; он вел себя как взбалмошный ребенок, отдававшийся целиком импульсивным желаниям. Нет нужды говорить, что результатов быстрых на этой «ниве европеизации» он не добился: если царское окружение и восприняло подобные меры как норму, то основная Россия как жила традицией, так и одевалась традиционно. Штрафы и запреты мало помогали. Но при этом, безусловно, воля Царя оскорбляла и потрясала исконные миропредставления.

Нарочито и кощунственно выглядели петровские «всешутейные соборы», которые не могли восприниматься иначе как глумление над Церковью, церковной службой, так как это карнавальное действие включало подлинные элементы сакрального обряда. Во время потешной свадьбы «патриарха» 13 декабря 1715 года чин венчания совершал в церкви священник Архангельского собора, девяностолетний старец.

Участники и очевидцы подобных оргий могли воспринимать их как дьявольские игрища. Так, князь Иван Хованский (†1701) потом рассказывал: «Имами меня в Преображенское и на генеральном дворе Микита Зотов[466] ставил меня в «митрополиты» и дали мне для отречения столбец, и по тому письму я отрицался, а во отречении спрашивали вместо «веруешь-ли», «пьешь-ли», и тем самым своим отречением я себя и пуще бороды погубил, что не спорил, и лучше мне было мучения венец принять, нежели было такое отречение чинить»[467].

Традиционный образ Христианского Царя дискредитировала в глазах народных и предосудительная семейная жизнь Петра I. По настоянию матушки — Царицы Натальи Кирилловны — его женили в 1689 году на Евдокии Лопухиной (1669–1731), к которой он никогда не питал симпатии. Этот брак принес трех сыновей: Алексея (1690–1718), Александра (1691–1692) и Павла (1693).

Вообще вся личная жизнь «Петра Великого» — это какая-то бесконечная «грязная эскапада», которая неизбежно дискредитировала исторический облик Русского Царя, исстари считавшегося не только повелителем страны, но и хранителем моральных традиций, сберегателем нравственных устоев всего Царства.

Петр Алексеевич тяготился тихой, благочестивой супругой и быстро нашел себе стороннюю привязанность в Немецкой слободе, в том самом «Кукуе», который в царствование Алексея Михайловича считался прибежищем «нечистых» и «безбожной слободой». Петр уже в юности «проторил дорожку» в это злачное место за городской заставой на реке Яузе. В этом московском «оазисе Европы» он и находил себе разнообразные телесные услады. Москвичи между собой шушукались: «Царь на Кукуе и всяк день пьян». Там, в доме виноторговца и карточного шулера Иоганна Георга Монса, он в 1690 или в 1691 году и познакомился с младшей дочерью хозяина Анной Моне (1672–1714). Этой, родившейся в Вестфалии, плохо говорившей по-русски фривольной девицей, он увлекся, да так серьезно, что находился с ней в интимной связи более десяти лет. До этого у молодого Самодержца в «фаворитках» числилась подруга Анны некая «фройляйн» Елена Фадемрех, которую в Немецкой слободе называли «безотказной»…

Вся Москва знала о предосудительной связи Царя с распутной Анной, и москвичи заглазно презрительно величали Анну Моне «Кукуйской царицей» и «Монсихой». До связи с Самодержцем всея Руси пресловутая Анна состояла любовницей сотоварища и собутыльника Петра I, швейцарского уроженца Франца (Франсуа) Лефорта (1655–1699), которому Петр в 1690 году пожаловал чин генерал-майора.

По возвращении из-за границы в 1698 году (поездку организовывал Лефорт) Петр сразу же отправился к «Монсихе», а свою супругу приказал постричь в монахини, что и было исполнено, несмотря на протесты Патриарха Адриана. Царица Евдокия получила имя Елены и была заточена в Суздальском Покровском монастыре. Судьбу же сына-наследника Алексея он вознамерился решить на «новый манер»: отправить «обучаться» за границу и женить на иностранной принцессе.