Читаем без скачивания Солдатами не рождаются - Константин Симонов

Это все дела за одну только дорогу от общежития до литейки. И только личные, как говорится. А к ним прибавь еще заводские – и тоже такие, что за один раз не решишь. Опять придется с директором запираться и говорить так, чтобы никто не слышал, потому что в механическом снова кисть человеку отхватило, – надо ограждения ставить. А ставить – надо их делать, а потом цех на несколько часов останавливать, а цех останавливать нельзя. А не останавливая ставить – можно опять же людей покалечить… И что директор будет говорить, заранее известно! Скажет: «Если двести мин для „катюш“ недодадим фронту, там из-за этого больше людей покалечит, чем у нас без этого ограждения». И это тоже верно. А выход все же надо искать. Люди на все готовы, раз война! Готовы и в не остывший от плавки мартен лезть! Но иногда надо и совесть иметь, чтобы удержать.

В литейке, когда Малинин зашел туда, его тоже прямо у входа задержал секретарь цехового партбюро, сказал, что так или иначе, а придется на парткоме вопрос ставить: сегодня, в ночную смену, две подсобницы несовершеннолетние опять зарылись греться в отработанный горячий формовочный песок и угорели. Хорошо, их все же в чувство привели! Нельзя людям спать в литейке – бедой кончится!

Малинин тяжело, исподлобья посмотрел на него, словно молча спросил: «В самом деле хочешь добиться, чтобы в литейке никто не ночевал, или только хочешь поставить вопрос, чтобы в случае чего напомнить, что ты его ставил, а я не решил? Потому что, пока холода и топлива в домах нет, решить его нельзя. И тем полведром угля, что позавчера все же добились, выдали людям, его тоже не решишь».

– Ты, чем вопрос ставить, – сказал Малинин, – лучше подумай, кого выделить, чтобы оставался на вторую смену и дежурил, цех обходил, смотрел бы, чтобы никто со сна не угорел… Но только по двое надо, чтобы друг друга контролировали, а то сам ляжет да заснет…

– А я все же хотел бы поставить, – сказал секретарь партбюро, потому что понимал, что Малинин предлагает ему самый трудный выход.

– Не поставить ты хочешь его, вопрос свой, а под сукно мне его хочешь положить. А ты его сам реши.

– Тяжело будет выделить людей на это, Алексей Денисович.

Малинин нахмурился.

– Делать все тяжело. Легко только языком трепать… – и, ничего не добавив, пошел в цех.

Танина мать сидела в формовочной на ящике с шишками.

– Боялся, ушла уже, – подойдя к ней, сказал Малинин.

– Сейчас пойду, только смену кончила. – Она подвинулась, чтобы дать ему место.

– Дочь-то ждет, наверно, а ты тут. – Малинин сел.

– А где она?

– В общежитии ее оставил. С фабзавучами с нашими беседу проводила… До конца не дослушал: к телефону вызвали. Чего сидишь – дожидаешься?

– Ничего не дожидаюсь. Села, а встать сил нету… Посижу да пойду. Как там Татьяна выступила-то?

– В механическом, в обед, сперва подрастерялась: пароду много… А с ребятами хорошо говорила, даже замечательно! Боюсь, как бы кто теперь в партизаны от нас не махнул.

– Чего же ты ее в механический, а не к нам к первым? Мне даже обидно.

– Насчет обидно – глупости… – сказал Малинин. – Утром, когда зашла ко мне, сама попросила: «Только сначала не там, где мама… Стесняться буду».

Танина мать улыбнулась.

– Хорошая женщина, – сказал Малинин.

И мать даже не сразу поняла, что он говорит это о ее дочери.

– Наговорились, наверное, с ней за выходной… Как тут у нее личные дела, все в порядке? – спросил Малинин о том, ради чего и зашел сюда, в цех, чтобы поговорить с Таниной матерью с глазу на глаз.

Еще когда она до приезда Тани рассказывала ему, что у дочери здесь муж, он понял, что женщина связывает с этим страстную надежду удержать дочь в Ташкенте.

Мать пожала плечами:

– Не знаю, чего ей надо. И перед приездом звонил, справлялся, и на вокзале ее встретил, а она от него отмахивается.

Чуть было не сказала, что у дочери за время разлуки с мужем был другой человек, но удержалась, побоялась, что уронит этим дочь в глазах Малинина.

– А что все же у них вышло? – спросил он не из любопытства, а чтобы Танина мать попросила у него помощи, если ей это требуется.

– Не знаю. А спрашиваю – не говорит.

– Может, он что-нибудь… – начал было Малинин и остановился. Про себя решил, что попробует узнать, что за человек этот муж, а прежде чем узнает, нечего и языки чесать. – Мы тут еще дня три-четыре поэксплуатируем твою дочь, не обижаешься? – Он встал с ящика. – Люди интерес к этому имеют. Из партизан она первая на завод попала.

– Чего ж обижаться? Ей бы отдохнуть в доме отдыха недели две… Слабая она после госпиталя.

– А ранение тяжелое было? – спросил Малинин.

– Тяжелое. Такой шрам большой, я даже, когда она мылась вчера, заплакала…

– Насчет дома отдыха можно поговорить. Только ты сперва ее спроси, захочет ли уехать от тебя, чтоб я зря не трудился.

– Я спрошу, – сказала Танина мать и сама подумала, что Таня, наверное, не захочет.

«По делу, вам бы обеим вместе туда съездить, – подумал Малинин, посмотрев на Танину мать, – но, как бы ни хотел, не могу я тебе в этом помочь, потому что есть другие на очереди, хуже по здоровью, чем ты… И не могу я через них перешагнуть, хоть к тебе и дочь приехала! Как ей сегодня после беседы в столовке люди пончики свои таскали… До слез довели. Дочь – другое дело, фронтовикам – все уступят. А мать – терпи и жди своей очереди, и, возможно, война раньше кончится, чем ты своей очереди дождешься».

– Значит, с зятем на сегодняшний день неясное дело, – сказал Малинин, на прощание пожимая руку Таниной матери.

Она только молча покачала головой. Просить совета, не рассказав, что у Тани был за это время другой человек, значило бы все равно что обманывать Малинина.

Из литейной Малинин зашел в кузницу, потом во второй механический, в тот самый, где надо было ставить ограждения, а оттуда в контору.

Директор был на месте и один. Перед ним лежали кальки со схемами цехов, и он что-то отсчитывал на логарифмической линейке. Он любил входить в подробности и показывать подчиненным, что знает все тонкости дела не хуже их.

Дело он действительно знал хорошо. И когда на заводских всегда коротких летучках директор с жестоким блеском уличал кого-нибудь в неточности или технической неграмотности, Малинин с досадой чувствовал свою слабость по сравнению с ним. Иногда в такие минуты он думал, что если их споры, в которых он, Малинин, не привык гнуть головы, приведут к тому, что директор поставит вопрос – или я, или ты – и упрется, то на заводе останется он, а не Малинин. Оставят того, кого на этом заводе будет труднее заменить. А Малинину объяснят, что не смогли поступить иначе, и пошлют в другое место…

Правда, в глубине души было чувство, что он, Малинин, хотя и не инженер, хотя и разбирается в технологии производства больше по здравому смыслу, чем по знанию дела, – но зато он знает людей, делающих это дело, и знает их много лучше, чем генерал-майор инженерной службы Николай Иванович Капустин, директор завода. Знает и будет знать их всюду, куда бы его ни послали, лучше, чем такие люди, как Капустин.

Однако осадок от неприятной мысли о вопросе ребром «или я, или ты» всякий раз оставался в душе.

– Присаживайся, Алексей Денисович. – Капустин отложил логарифмическую линейку. – Станков во второй механический обещаются добавить в обеспечение плана.

– Опять увеличивают?

– Опять увеличивают, – кивнул Капустин. – Вот пересчитываю после главного механика, как станки разместить… С чем пришел?

– О несчастном случае знаешь?

– Знаю.

– Надо ограждения поставить.

Директор долго молчал, потом спросил:

– А что я отвечу, заранее знаешь?

– Знаю.

– А чего ж пришел?

– Отдай приказ изготовить.

– Ну, изготовим! Но цех останавливать я все равно не дам. Какая польза готовить?

– Установим, не прерывая работы, – сказал Малинин.

– Опасно.

– Сделаем со всей осторожностью. Лучше один раз опасно, чем все время над головой висит!

– Уговорил. Дам приказ, – сказал директор. – Хотел бы я знать, когда ты на фронте был, о чем ты больше думал? О том, чтобы со своим батальоном приказ выполнить, или о том, чтобы какого-нибудь солдата у тебя, не дай бог, не убило? Что для тебя важней было?

– А ты съезди на фронт, повоюй, там узнаешь, об чем люди думают… А без этого все равно не догадаешься.

– Грубо сказал.

– А ты грубо подумал…

Оба с минуту молчали.

– Если б случайно не узнал от одного человека, как ты в ЦК пошел и меня отбил, чтобы по тому письму меня не таскали, если б не знал этого за тобой…

Капустин не договорил и только покачал головой.

«Вон чего, – подумал Малинин. – Значит, не сдержал все-таки свое слово тот человек!» А вслух спросил:

– Что не договариваешь? Если бы да кабы… Не знал бы этого – не сработался бы со мной, так, что ли? Поставил бы вопрос: или я, или Малинин?

– Возможно, что и так.