Читаем без скачивания Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы - Олег Черенин

Доверие к Поссанеру, проявленное на первом этапе сотрудничества, было обусловлено также тем фактом, что его информация была частично подтверждена сведениями другого советского агента — «Доктора Хитлера». Под таким необычным псевдонимом скрывался один из активистов НСДАП, доктор медицины Карл Хаймзот, завербованный при непосредственном участии неутомимого Романа Бирка.

Но основной причиной доверия к Поссанеру на первом этапе сотрудничества стало его участие в «деле Доброва». Чтобы оценить добросовестность Поссанера в работе на советскую разведку, напомним читателю канву этого «дела».

Старый и проверенный агент ЭКУ ОГПУ (позже ИНО) Александр Матвеевич Добров, исполняя обязанности сотрудника аппарата ВСНХ, в 1931 году был направлен за рубеж с важным и ответственным заданием внедрения в национал-социалистские круги и агентурный аппарат английской разведки. Замысел операции базировался на существовании в СССР якобы оппозиционной группы, ставящей своей целью борьбу с советской властью. Элементом этой борьбы являлось установление конспиративных отношений с представителями высшего руководства нацистской партии для последующей координации совместной деятельности. Доброву удалось выполнить часть своего задания. При посредничестве «эксперта» Абвера Гаральда Зиверта он сумел завязать необходимые контакты с важным функционером НСДАП Альфредом Розенбергом с перспективой их продолжения.

Тайная миссия Доброва стала известна Поссанеру как руководителю подразделения разведки НСДАП, и на одной из первых встреч с сотрудниками берлинской резидентуры ИНО он рассказал о факте и содержании переговоров. В Берлине не знали об этой операции своих коллег из ЭКУ ОГПУ и в срочном порядке проинформировали Лубянку о существе дела. Артузов, к которому попало сообщение из Берлина, распорядился прекратить дальнейшие действия по перепроверке информации.

Если бы Поссанер, предлагая свои услуги советской внешней разведке, действовал по отношению к ней нечестно или под контролем германских спецслужб, он ни при каких обстоятельствах не сообщил бы об участии нацистского руководства в этой исключительно секретной операции. Кредит доверия был, таким образом, открыт.

К началу 1933 года сведения Поссанера — Хайровского о «военной партии» стали предметом самого строгого и пристального внимания Центра, обусловленного самим характером «взрывоопасного» материала. Из отрывочных данных можно предположить, что анализу подвергались любые сомнительные моменты в работе и поведении связки двух агентов. И это вполне объяснимо и оправданно. Одно дело информация о партийной и разведывательной «кухне» нацистов, другое — подозрения в заговоре в отношении ведущих военных деятелей своей страны.

В одном из писем ИНО в резидентуру читаем: «Вносим разъяснения нашей директивы. Развитие дела “Сюрприза” внушает опасения по той причине, что сообщения о способе получения материалов, сами материалы, а также факт подслушивания малоправдоподобны».

Сомнения в добросовестности Поссанера у Шнеерсона вызывали не только характер самих материалов, но и способ их получения.

В частности, в письме от 19 января 1933 года он пишет: «…как “Сюрприз”, не работавший непосредственно в Абвере, может узнать настоящие фамилии агентов в чужой стране просто так. Ведь допустить, что в Абвере дела поставлены так скверно, что “Сюрприз”, являющийся только экспертом по делам авиации, не получающий даже от министерства (рейхсвера) жалованья (только за отдельные поручения), австриец, ставший несколько лет назад германским подданным, может так легко от отдельных работников узнавать такие строго конспиративные данные».

По столь скудным источникам нам трудно оценить оправданность и обоснованность подозрений в отношении Поссанера — Хайровского, но, может быть, «ларчик» открывается просто. Советские разведчики, не имея необходимых для анализа ситуации сведений, обусловленных отсутствием серьезных источников в аппарате Абвера, просто механически спроецировали порядки функционирования своего ведомства на германскую военную разведку.

Да, действительно, Хайровский в тот период не был кадровым сотрудником военной разведки, то есть не занимал штатную должность, не получал регулярного жалованья и т. д. Но и подавляющее большинство «экспертов» Абвера было точно в таком же положении. Напомним, что до 1934 года в его штате было не более пяти десятков сотрудников, включая офицеров-аналитиков отделов 1С (Ц) штабов военных округов. Остальные «эксперты» работали на военную разведку, если так можно выразиться, «на общественных началах». Все они, за редким исключением, были выходцами из отдела III/В (Б) Большого Генерального штаба времен полковника Вальтера Николаи и, в зависимости от объективных и субъективных обстоятельств, привлекались к практической работе на германскую военную разведку.

Тот же майор запаса Вер был рекомендован в свое время Гесслингом Протце и достаточно активно работал на Абвер, не занимая там никаких штатных должностей. Упоминаемый выше Оскар Райле тоже до 1934 года не был штатным сотрудником разведки, а работал полицейским в данцигском полицайпрезидиуме. Так что сведения об агентурном аппарате Абвера тот же Хайровский мог получать, выполняя свои обязанности «по контракту», вполне объяснимо, а способы получения информации от своих коллег были обусловлены условиями его работы в разведке.

В этой связи нужно также указать, что Хайровский к 1933 году был не рядовым «экспертом» Абвера, а входил в узкий круг его ответственных сотрудников. Об этом говорит описанный в документах советской внешней разведки эпизод, связанный с состоявшимся 18 января 1933 года совещанием, которое было созвано руководством Абвера с участием его ведущих сотрудников, а также Берга, Хайровского, Нидермайера. Предметом обсуждения являлись полученные Абвером сведения о готовящихся в СССР «серьезных беспорядках».

20 января Бергу было поручено встретиться с Яковенко и расспросить его по специально подготовленному вопроснику. Состоялась ли встреча, советским разведчикам узнать не удалось, но содержащиеся в Спецсводке «О тайной работе Германии против Советского Союза», датированной 28 июня 1933 года, ответы на соответствующие вопросы косвенно могут указывать на то, что встреча Берга с Яковенко состоялась[427].

На наш взгляд, категорично интерпретировать сведения Справки о «провокационном» характере деятельности Абвера в «деле Поссанера — Хайровского» не следует. Напомним, что описываемые события относятся к относительно короткому временному промежутку.

А точнее, периоду с 16 ноября 1931 по март 1933 года, то есть ко времени, когда «дружеские» отношения Рейхсвера и Красной армии хоть и подверглись значительному охлаждению, но по инерции продолжали поддерживаться. Зададимся несколькими вопросами, ответы на которые позволят нам приблизиться к пониманию существа проблемы.

Но прежде следует напомнить о том, что речь идет именно об «операции Абвера», то есть военной разведки Германии, а не специальных служб нацистской партии и тайной политической полиции как предшественника гестапо. Это важно помнить, чтобы невольно не связать «нашу» операцию Абвера с последующими акциями по дискредитации советского военного командования, проводимыми ведомством Гейдриха несколько позже описываемых событий. Недостаточная убедительность «немецкого» раздела Справки, возможно, объясняется именно этой, вольной или невольной, интерпретацией не связанных между собой ни по времени, ни по задействованным участникам эпизодов противоборства германских и советских спецслужб. Формально авторы, правда, оговаривают, что они все-таки проводят такое различие.

Пользуясь случаем, напомним, что в советской и российской историографии давно исследуется проблематика возможного участия гестапо и СД в фабрикации материалов так называемой «Красной папки», призванной по замыслу их инициаторов доказать факт сотрудничества Тухачевского с германской разведкой. При этом одним из аргументов в пользу версии о невозможности такового указывается на то обстоятельство, что «Красная папка» как материал, изобличающий Тухачевского в шпионаже, не использовалась в судебном заседании.

Например, О. Сувениров считает, что Сталин якобы не рискнул представить ее материалы на суд как откровенную «липу»[428]. В этой связи следует, наверное, сделать пояснение, что если признать версию доведения фальшивки Гейдриха до Сталина по каналам советской разведки через генерала Скоблина или чехословацкого президента Бенеша правомерной, то нужно учитывать, что в этом случае такие материалы рассматривались как агентурные по своему характеру и, следовательно, не могли использоваться в «открытом» судебном заседании.