Читаем без скачивания Гении места или Занимательная география (СИ) - Дарья Волкова

Мо протягивает руку и щелчком пальцев сбивает невидимую пылинку с крепкого плеча Рокса. И в следующую секунду кулак Мики, свистнув мимо его уха, врезается в стену. Крошится кирпич, в стене появляется вмятина. Мо оборачивается, морщась, смотрит сначала на вмятину в стене, потом на Мику, бесстрастно сдувающую оранжевые крошки с костяшек пальцев правой руки.

- Это ваше вечное Роксово позерство...

- Попрошу не обобщать, – хмыкает Петр. – Я бы сказал, что фирменное позерство Максимусов.

- А, кстати, о Максимусах, – хищно оборачивается Миша к Лине. – Милая, у меня есть для тебя сюрприз...

- Не нужны мне твои сюрпризы!

- А ну прекратить себя вести как дети малые, – негромко командует Ахмед. – Взялись за гуж – так теперь нечего задний ход давать. Сказано же – тренироваться надо, а без защиты ни ваши мужчины, ни мы с матерью вас никуда не отпустим, будь вы хоть пять раз Максимусы. Есть такая возможность – пользуйтесь. Дело ведь серьезное, – вздохнул неожиданно. – Так что идите уже... тренироваться.

Отца сестры Куприяновы пусть хмуро и неохотно, но слушаются.

- А как это у вас получается?

- Живы останемся – научу.

- Да ради этого стоит только.

После. Отовсюду понемногу – последние элементы мозаики.

Крыльцо, выходящее на окраину села, лицом к лесу, Михаилу памятно. Именно на нем он получил самый дорогой в своей жизни подарок. Но сейчас рядом с ним другой человек – соратник-Протектор, в каком-то смысле, наверное, теперь даже и родственник. А так же просто Альфаир – Магомед Деев. Сидят они рядом, плечом к плечу, и одинаковым взглядом смотрят на край леса.

- Лина... она не передумала?

- Нет, – со вздохом.

- Но она не права!

- Согласен. Но упрямая же...

- Упрямее Рокса?

- Представь себе, – невесело усмехается Михаил.

Мо вздыхает.

- Мика переживает. Очень. Я... – вздыхает еще раз и, негромко: – Я боюсь за нее. Боюсь за них обеих. Им нужно помириться. Я чувствую, что нужно.

- Я тоже чувствую, – Михаил устало трет переносицу. – Но как убедить Лину – не знаю. Ее словно переклинило. Головой понимает, что, в конце концов, Мика была права. А через обиду переступить не может.

- Как ребенок.

- Как ребенок, – соглашается Миша. – Она считает, что сестра предала ее, и я не могу Линку в этом переубедить.

- Плохо это.

- Да чего уж хорошего...

Мелкая, едва заметная дрожь прошла по краям грудного плавника, заставив всполошиться стайку рыб-ангелов, крутившихся неподалеку. Они действительно были все это время ангелами-хранителями для того, кто лежал на морском дне в паре километров от Большого острова. Создавали своим мельтешением ток воды сквозь жабры и питательные фильтры, обеспечивая минимум – но необходимый ли? И, тем не менее, они проделывали все это уже не одну неделю. Крупные сородичи не подпускали к лежащему на дне гиганту акул и других хищников. Этот невидимый акт спасения длился долго. И, похоже, подошел к своему логическому финалу.

Дрожь усилилась, взметнулся вверх песок, закрыв на время видимость. И в клубах песка семиметровый морской дьявол медленно поднялся со дна. Движения его плавников-крыльев были хаотичными, огромного ската кренило то в одну, то в другую сторону. И тут сверху опустились две тени – одна совсем гигантская, другая поменьше.

Теперь их стало трое.

На одном из атоллов Индийского океана, который местные жители называли Нидаху – Белый, группа четырех Лейфов, состоящая из трех женщин и одного мужчины, склонилась над полутораметровым панцирем. Жив ли его обитатель – они не могли решить. Но сделали все, что могли. И, тем не менее, даже их сил, сил двух Томалов и двух Водзаров, один из которых – Максимус, могло не хватить, чтобы вернуть к жизни четвертого Потана планеты Земля.

Неподалеку от этой группы медленно ворочаются, словно живые камни, несколько черепах. Это свита Потана, те, кто вытащил тяжело раненого Старшего на опалово-белый песок маленького атолла. Те, кто несли все это время бессменный караул.

Женская ладонь раскрывается над самой серединой панциря, прижимается к теплой коричнево-зеленоватой пластине. И убирается прочь, оставляя вместо себя грязно-серый полупрозрачный камушек с тусклой желтой полосой. И под взглядом четырех пар внимательных глаз камень истаивает, словно растворяется, протекает внутрь роговой пластины и...

Первой показались когти левой задней лапы – и лапа дернулась, втянулась внутрь. А потом высунулся блестящий темный нос, а за ним и вся голова – на длинной сморщенной шее, с мутноватыми, наполовину прикрытыми почти прозрачными веками глазами.

- Оклемался, хороший мой, – звучит женский голос, и ладонь – другая, не та, что была с камнем, гладит черепаху по голове. – Ой, – запоздало смущается Алла. – А ничего, что я так запросто... со Старшим?

Вместо ответа огромная черепа как-то совершенно по-кошачьи подставляет свою голову – продолжай, дескать, не отвлекайся. В какие-то моменты даже Старшим нужно простые тепло и ласка.

После. Алия и Мунира.

С утра у полковника Федора Петровича Крыницына, начальника исправительной колонии строгого режима номер четыре, совершенно немилосердно болела голова. Можно было списать головную боль на смену погоды, магнитные бури, хронический недосып. Сам Федор Петрович почему-то грешил на “глушилку”. Общепринятым было считать, что они абсолютно безопасны, но Федор Петрович, человек старой закалки, считал, что голова у него болит именно тогда, когда работает “глушилка”.

Поэтому Федор Петрович был хмур сверх обычного. Единственным положительным моментом начавшегося непростого дня было решение вопроса с заключенным Кимом. Ходатайство удовлетворили, и сегодня ИК-4 попрощается с Кимом. Баба с возу... а хоть бы и мужик... – а хлопот колонии меньше. Все равно жить Киму осталось от силы пару месяцев.

Выйти проводить на волю, дать последние наставления и попрощаться с Виталием Кимом к воротам вышли и отец Василий, и имам Мусса. Увлеченные беседой, они не обратили внимания на стоящую метрах в пятидесяти пару – хорошенькая невысокая темноволосая девушка и десятилетняя девочка, тоже темноволосая, с длинной косой и яркими карими глазами. На них не обращали внимания ровно до тех пор, пока девочка вдруг не закричала – пронзительно, с переходом на визг.

У отца Василия резко заломило в висках, и снова будто вдруг резко зима вернулась – и мир подернулся белой пеленой. У имама Муссы боль пришла тупым ударом в затылок, а мир на прощание раскололся изумрудными брызгами. А оба они уже не видели, как менялось лицо досрочно освобожденного Виталия Кима. Впрочем, для этого смотреть было недостаточно. Надо было именно видеть. Как сквозь человеческие черты проступает нечто иное, и глаза уже не глаза, и рот... уже и не рот совсем. Как искажаются пропорции тела, словно сквозь пар или горячий воздух смотришь. Как проявляются за спиной призрачные темные перепончатые крылья. Призрачные ли?