Читаем без скачивания Я вспоминаю... - Федерико Феллини

Да и спустя время моя приукрашенная версия событий сохраняет реальность — пусть лишь для меня одного.

Меня обвиняют, что безудержнее всего моя фантазия в том, что я рассказываю о себе. Ну, уместно спросить: кому и распоряжаться моей жизнью, как не мне самому? И если я заново переживаю ее в словах, почему бы не поменять местами кое-какие детали, отчего рассказ только выиграет? Например, мне вменяют в вину, что я несколько раз совершенно по-разному излагал историю своей первой любви. Но она ведь заслуживала много большего! Я не считаю себя лжецом. Это всего-навсего вопрос точки зрения. Неотъемлемое право рассказчика — вдыхать в рассказ жизнь, расцвечивать его подробностями, расширять его рамки в зависимости от того, каким, по его мнению, должно выглядеть субъективное освещение происходившего. Этим я сплошь и рядом и занимаюсь — в жизни, как и в кино. Иногда всего лишь потому, что не помню, как было на самом деле.

Кино — мой способ рассказывать. Таких возможностей не может предоставить ни одно другое искусство. Быть творцом в кино лучше, нежели в живописи, ибо жизнь можно воссоздавать в движении, в рельефности, как под увеличительным стеклом, кристаллизуя ее подлинную сущность. С моей точки зрения, кино ближе, чем живопись, музыка или даже литература, к чуду зарождения жизни как таковой. По существу оно и является новой формой жизни, которой присущи собственный пульс развития, собственная многоплановость и многозначность, собственный диапазон понимания.

Творческий процесс у меня начинается с чувства, а не с идеи и уж тем более не с идеологии. Я — данник своего рассказа; рассказ жаждет быть поведанным, и мое дело — понять, куда он устремится.

Когда на каком-нибудь фестивале неотступные продюсеры буквально принуждают меня к общению с прессой, на меня обрушивается поток жалоб. Обрушивается даже тогда, когда я во всем иду ей навстречу. Форма пресс-конференции в принципе не устраивает журналистов. Каждый из них стремится провести со мной отдельную встречу. Сетуют на то, что с пресс-конференций корреспонденты всех изданий уносят в руках одни и те же ответы. А чем, кроме этого, могу я их вооружить? Тогда я вычеркиваю из жизни еще один день — день, в который, возможно, мне пришла бы в голову самая блестящая мысль. Но и эта жертва оказывается напрасной, ибо Интервьюеров из Ада не удовлетворить поистине ничем.

И что же мне доводится услышать в итоге? Может быть, «Благодарю вас, синьор Феллини»?

Как бы не так. Напротив, жалобы. «Каждому из нас, — канючат они, — вы изложили ваше мнение по-разному. Что же вы думаете на самом деле?» Они собираются вместе, сравнивают свои заметки. А чего они, спрашивается, ожидали? Того, что я стану раз за разом тянуть все ту же канитель, повторять одни и те же слова? Но если дело в этом, чем их не устраивала пресс-конференция?

Мне никогда не удается предугадать, чего хотят от меня интервьюеры. Интересно, а каково приходилось Граучо Марксу, от которого только и ждали чего-нибудь экстравагантного и остроумного? Не знаю, есть ли что-нибудь тяжелее, нежели необходимость общаться с незнакомыми людьми, ждущими, что вы скажете или сделаете что-то такое, о чем они смогут потом, захлебываясь, рассказывать друзьям и знакомым. Если вы не выдадите им искомый фунт мяса, они так и разойдутся с вытянутыми лицами. Временами мне кажется, что я должен накинуть картинный плащ и так уподобиться одному из персонажей своих фильмов. От одного этого ощущения становится неуютно. С незнакомыми я быстро становлюсь грубым и нетерпеливым. Мне не хочется, чтобы меня спрашивали, что я думаю о том-то и о том-то, чтобы из меня «вытягивали» мое мнение, чтобы меня подначивали или провоцировали на откровенность. И самое неуместное — когда кто-то ждет, что я стану распространяться о фильме, который собираюсь снять. В таких случаях я присутствую и одновременно отсутствую на встрече. Думаю о том, какие образы могли бы вертеться в моей голове, если бы меня оставили предаваться моим одиноким грезам, о фильме, который я прокручивал бы в своем воображении.

Порой мне кажется, что есть только два типа людей, чье существование безраздельно связано с кинематографом. Это кинотворцы и киноаннигиляторы. Когда ко мне подходит некто и обращается с вопросом: «Каков смысл вашего фильма, синьор Феллини?» — я немедленно узнаю киноаннигилятора.

Киноаннигиляция — куда более разветвленная сфера деятельности, нежели кинопроизводство. Киноаннигиляторам не нужны богатые продюсеры, громоздкое студийное оборудование, не нужны даже актеры. Им не требуются годы работы над проектом. Все, что им нужно, — деньги на билет в кинотеатр да несколько лет учебы в университете; после этого квалификация киноаннигилятора обеспечена. Им также нужен магнитофон, пишущая машинка, бумага да в ряде случаев — карманные деньги от родных и близких.

Понятие магии, носящей имя «кино», для киноаннигилятора неприемлемо; первое его побуждение- подвергнуть ее интеллектуальному разъятию на части. Но такого рода дис-секция то и дело грозит перерасти в посмертное вскрытие. Стремление уяснить для себя, каков механизм того или иного трюка, понять еще можно, но киноаннигилятор тщится постичь нечто большее: он, видите ли, желает знать, какие мысли роились в голове фокусника в то время, как он исполнял свой коронный номер, и, главное, что вообще побуждало его данный фокус проделывать. Последний же, всего вероятнее, думал лишь о том, получит ли он очередной ангажемент, или беспокоился, не сбежали ли из-под фальшивого дна цилиндра дрессированные кролики, или просто помышлял о пышных прелестях улыбнувшейся ему блондинки из третьего ряда. А может быть, сожалел о том, что только что вдрызг разругался с ассистенткой, которую через пару минут должен распилить надвое.

Когда ко мне подходит киноаннигилятор и интересуется, что на самом деле я имел в виду, показывая в «8 1/2» чувственный танец Сарагины перед мальчишками на пустынном пляже, я и впрямь не знаю, что сказать. Если мне очень повезет, его диссертация найдет себе приют на какой-нибудь библиотечной полке, где и будет пылиться бок о бок с другими столь же эрудированными сочинениями, выращенными на ниве наших ценных и отнюдь не неистощимых природных ресурсов. Если не повезет, ее напечатают в книжной форме и кто-нибудь прочтет. Если же мне совсем не повезет, ее автор станет профессором киноведческих наук некоего университета или, что самое худшее, кинокритиком. И тогда найдутся люди, способные поверить тому, что он пишет.

Из киноаннигиляторов редко выходят кинотворцы. Однако готов поручиться, наступит день, когда самые отъявленные киноаннигиляторы примутся делать документальные ленты о том, как они снимают кино об изничтожении кинотворцов. И хуже того. Будут проводиться фестивали — фестивали антифильмов киноаннигиляторов.