Читаем без скачивания Я вспоминаю... - Федерико Феллини

Телефон зазвонил снова. Раздался тот же голос. Далеко не все из сказанного мне удалось разобрать, но, несмотря на ужасный акцент, мне удалось расслышать, как он произносит имя: Анна Маньяни. Мой номер дала ему она, добавил мой собеседник. И вновь повторил свое приглашение, оговорившись, что Анна не сможет принять участие в нашей трапезе, потому что для нее это слишком рано.

Я понял, что говоривший в курсе привычек Маньяни. Никого не удивляло, что три-четыре часа пополудни были для нее ранним утром и в случае острой надобности ее надлежало специально будить; в противном случае она могла проспать до пяти.

Увидеть Анну для меня не составляло ни малейшего труда. В шесть утра мы частенько сталкивались с ней на площади: я — выйдя на утреннюю прогулку, а она — возвращаясь домой. Отужинав, Анна имела обыкновение по пути подкармливать бродячих кошек. Зная эту ее привычку, владельцы ресторанов, где она бывала, собирали с тарелок остатки пищи в большую сумку, которую она носила с собой.

Итак, это и в самом деле был Теннесси Уильямс. За обедом я обмолвился, что никак не ожидал, что он сам мне позвонит. Он ответил, что оставляет на усмотрение агентов свои дела, но отнюдь не свои удовольствия. Поскольку пообедать со мной, продолжал он, для него просто удовольствие, а не деловое предприятие, поскольку речь не идет о совместной работе над фильмом, он счел бы дурным тоном передоверить кому-либо телефонный звонок ко мне. Его можно винить в чем угодно, только не в отсутствии хороших манер, заключил он. И рассмеялся. Рассмеялся столь оглушительно, что все сидевшие в обеденном зале «Гранд-отеля» повернули головы в нашу сторону.

Я объяснил, что поначалу ответил ему отказом, так как счел его любезное приглашение тем, что англичане именуют «practical joke», и заодно'признался, что не понимаю смысла этой идиомы. Он заявил, что вернее было бы называть ее «impractical joke», и опять заливисто и громко расхохотался к вящей тревоге обеденного зала.

Замечу, на протяжении обеда он смеялся много и охотно, но не тому, что слышал от меня, а исключительно тому, что изрекал сам.

По окончании трапезы он вознамерился оплатить счет. Я запротестовал: в Риме по счетам всегда платил я, не считая, Разумеется, встреч с продюсерами. Но он стоял на своем. Заявил, что пригласить кого-либо к обеду и затем позволить ему расплатиться — не что иное как моветон. А его, повторил Теннесси Уильямс, можно винить в чем угодно, только не в отсутствии хороших манер. И еще раз разразился залпом оглушительного смеха, еще более продолжительным, чем раньше, словно с ходом времени эта сентенция сделалась еще смешнее. Правда, на сей раз обедавшие в «Гранд-отеле» даже не подумали поднять головы от своих тарелок. Он добавил, что у меня остается шанс при желании в следующий раз пригласить его и, платя по счету, он как бы получает гарантию, что еще один совместный обед состоится. Словом, был сама любезность.

Спустя какое-то время, узнав от Маньяни, что он опять в Риме, я позвонил в отель, в котором он остановился. Попросил передать, что хотел бы пригласить его отобедать. Не получив никакого ответа, заключил, что ему попросту ничего не передали. Перезвонил еще раз, повторил то же самое. И, вновь ничего не добившись, оставил дальнейшие попытки.

С удовольствием вспоминаю о своей встрече с графиком Чарльзом Шульцем, создателем популярной серии рисунков «Орехи». Можно сказать, в его лице сам Чарли Браун [41] снизошел до того, чтобы прилететь в Рим и познакомиться со мной. Он подарил мне рисунок, сделанный специально для меня, и попросил меня о том же. Я старался как мог и все же обмен оказался неравноценным.

Я никогда не любил разъезжать по миру и терпеть не могу кинофестивалей, однако должен констатировать: поездки в Америку, в Москву, в Канн и Венецию дали мне возможность познакомиться с людьми, которых я бы не встретил, безвыездно оставаясь в Риме. Быть знаменитым режиссером значит обладать рядом преимуществ, не последнее из которых — иметь возможность пообщаться с некоторыми из тех великих мастеров, которыми восхищаешься. Познакомившись с Ингмаром Бергманом, я почувствовал, что между нами немедленно протянулась нить искренней теплой привязанности, так непохожей на северный лед и холод, каким веяло от его картин.

И вот мы вдвоем. Говорим о дорожных тяготах, о капризах погоды, о вещах, не имеющих отношения ни к жизни духа, ни к искусству. Подслушай нас кто-нибудь, ему и в голову не придет, что встретились два кинорежиссера.

Никогда не знаешь, куда потечет разговор, какое развитие получит та или иная тема.

Не помню, в какой связи я заговорил о кукольном театре, которым увлекался в детские годы. Бергман рассказал мне, что в детстве тоже был без ума от театра. Правда, то был кинотеатр, сооруженный из картона, но в нем было все как в настоящем: маленькие стулья, оркестровая яма, просцениум. А на его фронтоне красовалась афиша с названиями известных фильмов того времени. Для вырезанных из картона персонажей он сочинял сюжеты, совсем как я для моих кукольных исполнителей. А когда я описал ему в деталях мой кукольный театр, обнаружилось, что и он соорудил похожий, и приблизительно в том же возрасте. Разница лишь в том, что ему помогали сестра и несколько друзей, а я был кустарь-одиночка. Его театр был лучше оборудован, глубже продуман, в нем было предусмотрено все: реквизит, смена декораций, освещение. И он часто ставил оперы. Правда, за спектакли своего кукольного театра он, в отличие от меня, денег не брал. Увы, приходится признать, что та деловая сметка, какая была у меня в двенадцать лет, так и осталась в Римини.

Для нас обоих было очевидно, что кукольный театр, поглощавший львиную долю нашего времени и внимания в детские годы, стал одним из главных факторов, под знаком которых проходило наше формирование в дальнейшем. Как бы подводя итог нашему обмену воспоминаниями, Бергман посоветовал мне поставить что-нибудь на театральной сцене; он, к примеру, работает на ней постоянно. Ведь, по его убеждению, меня должны просто заваливать предложениями. Он был прав — если не во всем, то отчасти. Такого рода предложения мне действительно делают. Исходя из того, что моя любовь к работе в кино общеизвестна, а сам я не раз говорил о том, что не прочь поработать на арене цирка. Надо думать, те, от кого подобные инициативы исходят, не видят принципиальной разницы между первым, другим и третьим.

Надеюсь, что театральные продюсеры, предлагающие мне поставить пьесу или даже оперу, руководствуются не только простой мыслью, что дебютирующий на сцене кинорежиссер может послужить неплохой наживкой для кассы. Хочется думать, что в основе таких предложений — уверенность в том, что я могу что-то сделать в этой области.