Читаем без скачивания Уйди во тьму - Уильям Стайрон

Она отступила на два шага от дамбы. Кэри направился к ней, размахивая страшной веткой. Она уронила носовой платок, подумав, будет ли он джентльменом и поднимет ли его, но ни платок, ни ветка уже не казались столь важными, как проблема врагов.

— Вы тоже были моим врагом! — сказала она, лишь слабо сознавая, что говорит задыхаясь и что крупные соленые слезы почему-то побежали по ее щекам к уголкам губ. — Вы не хотели помочь мне. Вы и ваша церковь! По чести, Кэри, как вы могли быть таким… таким лицемером? Делая все эти годы вид, будто вы понимаете мои проблемы. Высмеивая меня за моей спиной! — Она искала, что бы сказать такое сокрушительное, уничтожающее своему врагу. — Ваш бог — он глупый старый осел, — сказала она, — а мой Бог… мой Бог — дьявол!

— Тихо, Элен, не надо так говорить, — мягко произнес он. — Вы взвинчены и нервничаете. Пойдемте в дом. Смотрите — темнеет. Мы чего-нибудь примем, чтобы успокоиться, а кроме того, вы увидите Пейтон…

Пейтон! Ей хотелось громко выкрикнуть это имя. Как он может быть таким врагом! Разве не о Пейтон она говорила последние пятнадцать минут? Он что, думает, она говорила в воздух, в шутку, смеха ради? Она подняла руку.

— Нет, не подходите ко мне близко с этой вашей веткой, — всхлипывая, хриплым голосом произнесла она, — стойте там, где стоите! Там!

Кэри остановился.

— Вы что, ее сообщник? Сообщник этой проститутки, этой маленькой шлюхи? Она что — на вашей стороне, а мой бедный слабый Милтон — посредине? Да вы должны помереть со стыда! Разве вы не видите, что она наделала в этой семье? Неужели вы не видите, как она использовала его до конца? Бесстыжая сука. Извините за такие слова… — И она с минуту помолчала, вытирая глаза. — Извините, Кэри, за такие слова. А что еще могу я сказать про бесстыжую маленькую соблазнительницу, которая, пользуясь любовью своего отца, получила в жизни все, что хотела, которая по небрежению наполовину убила свою собственную сестру, — по сути дела, собственно убила ее, дав Моди упасть! Которая, пользуясь любовью к ней отца, играла на этом как на музыкальном ящике, терлась об него, пока не доводила до полубезумия… — Она снова подняла руку. — Не подходите ко мне близко с этой веткой! Я всю свою жизнь это видела. Он становился воском в ее руках, настоящим воском! Она вытянула из него все до дна! Мои деньги тоже утекли через него, моего бедного слабого Милтона! Вы должны бы умереть со стыда за то, что принимаете сторону этой бесстыжей сучки! После всех моих страданий, после всего, что я для нее сделала. Теперь она является домой пьяная, считая, что раз она замужем, то может терзать его. Терзать моего бедного слабого Милтона ради того, чтобы заполучить его назад, а я так трудилась и столько выстрадала. Вернулась домой с маленьким евреем-художником, с которым уже не один месяц спала! С маленьким евреем. Я решила и на это не обращать внимания, чтобы просто Милтон был счастлив. Пусть выходит замуж за кого хочет, сказала я себе, лишь бы он не был из Виргинии и был из смешанной семьи. Кто угодно! Кто угодно, сказала я! Только бы Милтон был лишний раз доволен. А она напилась и стала вертеть своим порочным задом, заманивая его, и потом набросилась на него как собака. «Не тискай меня! — сказала она. — Не тискай меня». Кэри, не подходите ко мне с этой веткой!

— Элен, бедняжка Элен, — сказал он, — вы совсем рехнулись.

Ее захлестнула волна мучительной боли. Воздух, страшные сумерки, насыщенные октябрьской листвой, летевшей с лужайки, полны были врагов. Что-то застряло в ее мозгу: она увидела Пейтон, ее жесты, ее грешные бедра, округлые словно луны. Она увидела Милтона и Пейтон вместе и их нежные, безнравственные ласки — множество красных мягких губ, волосы Милтона, груди Пейтон, свою двадцатилетнюю пытку.

— Будь вы прокляты, Кэри, — сказала она, — будь вы прокляты за то, что не понимаете меня. — И произнося это, она уже сознавала, что видела во сне в тлетворной пыли не ноги Долли, а непристойно разбросанные ноги Пейтон, блестевшие от радужного разложения.

— Будь вы прокляты! — выкрикнула она. — Я сама приведу ее в порядок!

— Вы не будете возражать, если пожилой человек спросит вас, куда вы отправляетесь проводить свой медовый месяц? Или вы не должны этого говорить?

Это спрашивал доктор Лоуренс Холкомб. Ему нелегко было привлечь к себе внимание, потому что, будучи навеселе и плохо координируя свои действия, он обнаружил, что его оттеснили четверо или пятеро молодых людей, окруживших Пейтон и Гарри, смеявшихся и кричавших, проливая шампанское. Будучи в шестьдесят восемь лет холостым и плохим выпивохой, Холкомб чувствовал всякий раз, как он много выпьет, что в нем вспыхивает, вызывая воспоминания, приступ похоти, если поблизости есть девушки — и чем моложе, тем лучше, — и это обстоятельство огорчало его. Он был ученый и стоик; то умение воздерживаться, каким он обладал, далось ему нелегко, тем не менее глаза его наполнялись слезами и его терзала старая жгучая похоть при виде этих девушек с гладкими, обтянутыми персиковой кожей шейками, с торчащими, жаждущими ласки грудками и десятками разных духов, дразнящих воздух. В особенности была тут одна девушка — она время от времени озорно поглядывала на него, маленькая блондинка со ртом как раздавленный фрукт, — и он в своем пьяном одиночестве, сгорая от желания, чувствовал, что так бы и унес ее на своих плечах, ни о чем не подумав. «Но нет. Право, так, — думал он. — Право». И печально, с грустью человека, который познал все муки плоти, он повторил про себя древнюю молитву Сократа: «Обожаемый Пан и все прочие боги, появляющиеся в этом месте, дайте мне красоту души».

— Что вы сказали, сэр?

Услышав его, Гарри замахал вытянутой рукой.

— Пейтон, — сказал он, — это ведь я вывел ее в этот мир, я — четверть века fidus Achates[25] этой семьи, одинокий, никем незамеченный, не воспетый — понятия не имел о дне ее свадьбы. Я спросил, — произнес он, тряся как бы в приступе скорби седыми пышными волосами, — задал простой вопрос, пожалуй, простительный, как каприз подвыпившего старика, но мои слова пропали в миазматическом кваканье орды развратных детей. Я спросил… — Он обнял за талию блондинку.

— Что же вы спросили? — сказал Гарри, улыбаясь и показывая ряд ровных белых зубов.

— Я спросил, куда вы собираетесь поехать на ваш медовый месяц. Я спросил…

— Во Флориду.

— Ах, во Флориду? В край манговых деревьев и простаков! В край апельсинового сока, и пальм, и безмозглых ухмылок! В младшую сестру Калифорнии, край водных лыж и мускулистых мужчин. Поздравляю, мой мальчик!

Блондинка, чирикнув, высвободилась, и ему удалось пробиться к Пейтон.

— Привет, любовь моя. — Он поцеловал ее в губы.

— Доктор Холкомб, я тысячу лет вас не видела! Вы такой милый. Разрешите невесте поцеловать вас? — И она чмокнула его в щеку.

— Спокойно, любовь моя. Спокойно. — Он уютно придвинулся к ней и прокрался рукой к ее талии. — Поить вас буду я. И целовать тоже. Где, черт подери, шампанское?

И, словно он взмахнул дирижерской палочкой, появился официант с подносом на вытянутых руках. Он и Пейтон взяли по бокалу, а Гарри, вдруг насупясь, отказался и постучал Пейтон по плечу.

— Лапочка, лучше не спеши…

— Молодой человек, — прервал его доктор, — я врач. Забудьте о моем последнем высказывании. — Его морщинистое лицо с крючковатым, посыпанным тальком носом, и слезящимися глазами, и висячим двойным подбородком покраснело от воодушевления. — «Этот день всегда для меня священен, — пропел он, — лейте вино без задержки и ограничения, лейте стаканами, а чтобы наполнить желудок, налейте всем, кто жаждет окропить все столбы и стены вином, чтобы на них выступил пот и чтобы все были пьяны». — Не будучи никогда женат, он был всегда глубоко тронут состоявшимся браком, и ему представились чрезвычайной нежности свадебные ночи, прелестные трепещущие горла, соски в лунном свете, розовые как незрелые сливы, и он закончил цитату прерывающимся от сухости голосом: — «А тем временем… девицы поют веселые песни… которым вторят леса… и эхо… звенит».

Пейтон поставила свой бокал и зааплодировала. Доктор изысканно поклонился и громко высморкался. А Гарри тем временем отлучился, поскольку к нему подошел официант и сказал, что мистер Лофтис хочет видеть его на заднем крыльце.

— Он пьяный и что-то, знаете ли, бормочет. Так что лучше поспешите туда! — И белки его глаз дико блестели, предвещая беду.

Однако ни Пейтон, ни доктор этого не заметили. Еще больше гостей стали расходиться. Они попрощались с Пейтон и теперь — с пальто и шляпами в руках — стояли в коридоре, собираясь поблагодарить Милтона и Элен за прекрасно проведенное время, но их нигде не было видно. А вот возле чаши с пуншем было еще весьма оживленно; в одном затененном уголке, небрежно держа бокалы с выливавшимся через край шампанским, целовалась молодая парочка. В другом углу Монк Юрти, брошенный женой, распевал: «Дружба… дружба», — с очень пьяной девицей по имени Полли Пирсон; ее бусы из горного хрусталя внезапно рассыпались, и Стонволл кинулся из кухни и стал на корточках их собирать, точно белочка кукурузу.