Читаем без скачивания Рыцарь Христа - Стампас Октавиан

— На кого же?

— На того безобраза, которого вы своею ручкой в дырку бросили. Помните дырку на вершине Броккума? Не скажу, что он тот же самый и есть, этого не скажу, нет. Но вполне возможно, что брат. Очень похож.

— А не может так быть, что на тебя здешняя жара повлияла? — спросил я с тревогой за здоровье Аттилы.

— Вы все смеетесь, сударь, будто вам по-прежнему восемнадцать лет, как когда я вам в Мантуе про гору Броккум рассказывал. Вот хоть режьте меня, а чует мое сердце, что не только ради Господня Гроба лезет лотарингский герцог в Иерусалим. И ответьте мне, как это он решился все свое имущество вместе с самим Буйоном продать, чтобы только сюда прийти? Э, сударь, он тут рассчитывает получить особенную прибыль. И тут вопрос — какую? Небесную? Ее и без Иерусалима добиться можно. Соблюдай Христовы заповеди и будешь в раю. Значит, он ищет овладения чем-то, что, как ему кажется, принесет ему некую силу, каковой ни у кого нет. А это, сударь, смахивает на игру почище той, которую затеял с полосатым быком пастух Миклош. Боюсь, герцог Годфруа тоже спохватится, да будет поздно. Вы уж, сударь, держитесь от него подальше. Он сам не знает, чего хочет, а как получит, то и взвоет, Это как вышло у нас в Вадьоношхазе с сыном садовника Хорки, которого, как и отца, тоже Хоркой звали. Этот, как стал женихаться, прослышал где-то, что нет на свете женщин прекраснее цыганок, причем, он был уверен, что всякая цыганка, непременно диво как хороша собой и зажигательна. Он дал клятву, что женится на первой цыганской девушке, какую только встретит, и надо так случиться, что в Вадьоношхаз приехал цыган Бамбулешка, тот самый, что, как и Миклош-пастух, с чортом на перепой соревновался. При нем была дочь его по имени Мыца, которая не любила мыться и была такая грязная, толстая и ленивая, а лицом — вылитая ведьма Босоркань. Увидел ее дурак Хорка и пришлось ему ее взять в жены. Очень быстро он разочаровался в цыганских женщинах, да было поздно. Бамбулешка садовнику Хорке, отцу дурака Хорки, много денег дал, чтоб только свою никудышную и ленивую дочь пристроить. Но как ни смешно, а со временем Хорка стал доволен своей женой Мыцей, и вот по какой причине — от грязи на ней стали заводиться какие-то особенные мошки, на которых очень хорошо рыба клевала, и долгое время никто не имел таких уловов, как цыганкин муж Хорка. А потом у Мыцы родился сын, которого тоже почему то назвали Хоркой. С ним произошла особенная история…

Про третьего Хорку я уже не смог послушать по той причине, что устал от болтовни Аттилы, меня разморило от вина и усталости, и я крепко заснул.

Глава XII. ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА

Весь следующий день шли последние приготовления к штурму. Катапульты и фрондиболы, а также несколько старинных римских баллист, передвижные осадные башни с откидывающимися мостиками, винеи, лестницы и тараны — все приводилось в порядок. Пьер Эрмит, который, как оказалось, переживал новый взлет своей славы, имел видение Пресвятой Богородицы; Дева Мария сообщила ему, что если крестоносцы будут соблюдать в течение трех дней строжайший пост, а потом обойдут крестным ходом вокруг всего Иерусалима; то пятнадцатого июля возьмут город решительным приступом. На Годфруа Буйонского это подействовало особенным образом, ибо пятнадцатого июля совпадало с днем ангела девушки Ульгейды, которую он когда-то любил в Вероне. Более, чем кто-либо, он был полон решимости освободить Святой Град, и сколько я ни присматривался к нему, ни в чем не проявлялось какое-то иное устремление нежели то, с коим и я пришел ко стенам Иерусалима. Хотя в свое время Аттила оказался прав относительно императора Генриха, все же, он был слишком недоверчив к людям.

В полночь папский легат, совершив молебен, повел за собою крестный ход, в котором участвовала почти вся армия крестоносцев. Никаких странных монахов, о которых говорил Аттила, я не видел, хотя шел в двух шагах от Годфруа, несшего белое знамя Святого Петра, которое Пьер Эрмит то и дело пытался у него перехватить, но тщетно, после бегства Стефана де Блуа герцог Лотарингский решительно завладел главным знаменем крестового похода. Ночь была светлая, яркие крупные звезды и огромная белая луна сияли на необозримом южном небосклоне. Стояла такая тишина, что огни свечей почти не трепыхались. Мы шли медленно, не громко, но с большим чувством распевая псалмы, молитвы и гимны. Я нес в руках огромное деревянное распятие, рядом со мной Аттила нес хоругвь, на душе было светло и торжественно, как на Пасху. То и дело я поглядывал на белеющие в отдалении стены Иерусалима, на которых тоже виднелись огоньки. Сарацины почему-то не решались стрелять в нас, хотя при их мастерстве могли нанести немалый урон. Возможно, у них иссякал запас стрел, а может быть, зрелище крестного хода зачаровало их, не знаю.

Дойдя до Гроба Богородицы, мы отслужили Ей молебен; Пьер Эрмит вновь громко поведал о чуде Ее явления к нему именно в этом месте после того, как он долго молился Ей. Несомненно этот человек обладал удивительным даром красноречия, его проповедь воспламеняла сердце, и думаю, не только у меня одного возникло труднопреодолимое желание немедленно идти на приступ. Но Пьер Эрмит призвал последовать дальше, и мы вошли в Гефсиманский сад, где папский комиссар прочел вслух из Евангелия от Марка про моление о чаше и арест Спасителя. Правда, я больше люблю, как это описано у Луки, но когда легат громко прорыдал слова: «Они же все признали Его повинным смерти. И некоторые начали плевать на Него и, закрывая Ему лицо, ударять Его и говорить Ему: прореки. И слуги били Его по ланитам», у всех нас возникло чувство, что Его только что арестовали и увели к первосвященнику Каиафе, а мы пойдем и освободим Его. И луна, встающая над вершиной горы Елеонской, смотрела на нас умоляюще, как лик Богородицы.

Берегом потока Кедронского мы пошли дальше, миновали гробы Иосафата, Авессалома и Захарии, купель Силоамскую, водами которой исцелился помазанный Христом слепец, — и мы тоже умывались из нее, жаль, что нельзя было пить эту сладковато-солоноватую воду. Далее мы проследовали ко гробу Исайи, помолились этому пророку и вдоль древней стены Давида спустились в долину Енном, когда луна взошла на самый верх небосвода и сияла прямо над нашими головами. Всюду мы останавливались для совершения молебнов и воспоминаний из библейской истории. Не знаю, что именно встревожило сарацин, когда мы подошли к Гигонскому водоему, но именно здесь они впервые обстреляли нас. Возможно, кто-то из их начальников знал о значении этого жуткого ущелья, бывшего некогда местом сбрасывания нечистот, трупов павших животных и казненных преступников, и решил принести жертву геенне, отдав приказ выпустить по нам несколько сотен стрел. А может быть, просто здесь мы оказались в наибольшем приближении к стенам города, возведенным Иродом Агриппой и укрепленным императором Адрианом. Стрелы посыпались на нас с Сионской вершины, где располагалась угловая башня крепости. Кажется, она называлась Змеиной. Несмотря на обстрел, мы не убыстряли свой ход. Тех, кто нес кресты, хоругви, знамена и образа, другие рыцари защищали своими щитами. Но не всех миновала смерть, и несколько десятков человек осталось лежать здесь в подтверждение пророчества Иеремии о том, что место сие назовется долиной Убиения.

Мы обошли Гигонский пруд слева, миновали водопровод Пилата и могилу Ирода, поднялись немного на Исполинскую гору, выросшую слева от нас стеной. Из башен дворца Давида нас вновь обстреляли, но не так сильно и метко, как в долине Енном. Когда крестный ход добрался до горы Радости, на востоке вспыхнули первые лучи зари. Проделав такой достаточно утомительный путь, никто из нас не чувствовал ни малейшей усталости, и даже мой старый ворчун изумлялся, хлопая себя по толстым ляжкам и икрам. Он изъявлял желание немедленно идти в бой, правда объяснял это желание тем, что ему не очень хочется еще год совершать такие крестные ходы «вокруг да около».

Не успел диск солнца подняться за горой Елеонской, как с трех сторон на штурм города двинулись воодушевленные совершенным крестным ходом войска крестоносцев; осадные башни, накрытые мокрыми шкурами для меньшей подверженности воспламенению, двинулись к стенам иерусалимским; огромные фрондиболы и ловкие катапульты принялись осыпать головы осажденных грудами камней и бочками с греческим огнем. Я со своим отрядом, следуя за Годфруа Буйонским, бросился к воротам Святого Стефана, и можно сколь угодно не верить в чудеса и знамения, но именно тут, прямо напротив того места, где Пьеру Эрмиту явилась Богородица Дева, на одном из самых укрепленных участков города, нашим храбрецам удалось вскарабкаться на стену и завязать там бой с сарацинами. Крепкая винея, несущая огромный таран, достигла ворот и, под градом камней и потоками горячего масла, выломала ворота. У меня перехватило дух, сердце загорелось радостью от предчувствия близкой победы. В этот миг проломленные тараном ворота окончательно рухнули, сверху перестали сыпаться камни и брызги кипящей лавы, и белое знамя, трепеща, понеслось внутрь города. Я ринулся вслед за Годфруа, стараясь не отставать, мы ворвались в город и тотчас сразились с отрядом сарацин, которые бились отчаянно и озверело, как раненые львы, но силы были неравные, и мы довольно быстро расправились с врагами, преследуя их и разя беспощадно.